В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 21

— Опять клан. Вы только и можете это повторять. Вы все недооцениваете свои возможности, как можете по-настоящему оценить мои? Победитель тот, кто побеждает учителя. Мой учитель — вы, и если надо доказать клану, — последнее слово Итачи произнес с отвращением, — что я его гений, дайте мне победить вас. А если вы боитесь меня, тогда как и все остальные лежите и дальше в грязи и не вставайте.

— Что? — лицо Фугаку покраснело от гнева. Его губы вздрогнули, а взгляд пронзил сына стрелой ярости. Итачи так же остановился, обернувшись через плечо.

— Постоянно связан, — его голос начал набирать обороты, пока не достиг высшей точки. — Почему я постоянно связан обязанностями и кланом? Почему мне нельзя поступить так, как я хочу? Вот, что я думаю!

— Что ты говоришь? — Фугаку стиснул кулаки. — Ты бросаешь вызов мне и всему клану? Да что с тобой такое?

Итачи спокойно перевел взгляд вниз, на землю.

— Я просто говорю, что должен был сказать давно. Я теперь буду делать, что должен. Будучи дальше связанным, я ничего не смогу сделать для вас и деревни.

— Хватит нести чушь! — Фугаку дал сыну нетерпеливый подзатыльник, закипая от неожиданной ярости.

Чужой, стеклянный взгляд Итачи. Предупреждающий, глубокий, колкий.

Эти странные глаза всегда удивляли Фугаку своей в одно и то же время выразительностью и полным отсутствием какого-либо чувства в них. И пугающие, и привлекательные, и незнакомые, Фугаку давно не понимал, о чем думает его сын, и неизвестность его невероятно беспокоила: он терял своего сына. Всей семье было видно, что настоящего вкуса жизни у Итачи никогда не было. Откуда могли взяться эти слова, что на этот раз могло их породить?

Фугаку успел заметить во взгляде сына раньше не виданный блеск, мелькнувший на долю секунды.

Что это было? В таком человеке, как Итачи, это могло лишь настораживать.

Итачи в это время сделал мягкий шаг назад.

— Я позволил вам такую вольность, как будто я мальчишка, только потому, что вы мой отец. Но второго раза не будет, — и он, развернувшись, пошел быстрым шагом, оставляя позади вконец изумленного отца. Тот яростно сплюнул на землю, наконец, замечая, как вокруг застыли люди в немой маске страха и любопытства.

***

Пересохшие и потрескавшиеся губы были плотно сжаты. Руки, покоились на коленях, сбитых от очередного боя.

На улице разливались сумерки, покрывая за собой засыпающую деревню. Дождей снова не было, поля опять начали пересыхать, крестьяне таскали на своих сгорбившихся спинах большие кадушки с водой из реки, тяжело и устало передвигая ногами по заросшей траве. Кое-где выгоревшая и едва ли не испепеленная, она была как будто железная проволока на ощупь, по ней почти нельзя было ходить. Саске исколол себе ноги, пока брел с группой по полям, пока кутался ночью в выгоревший пепельный плащ, порванный внизу у подола в давней драке.

После недели отсутствия дома холодные татами в гостиной, где сидел отец, казались настоящим раем для грязного тела, которое в конец измучили на докладе у Хокаге. Саске искренне наслаждался приятным полумраком комнаты, опускающейся в сизую тень по мере того, как солнце садилось все ниже. Мать зажгла три свечи деревянного светильника, тенями плясавшими на стенах и то и дело освещавшими выпрямленную в спине фигуру отца, скрестившего ноги в позе лотоса.

Саске, только что отчитавшись перед Фугаку, молчал, желая немногое: смыть с себя грязь, помазать и перевязать раны и одеть свое юкато, пахнущее уютом и домашним теплом. Его любимое юкато темно-синего цвета.

Отец, наконец, открыв глаза, которые держал закрытыми на протяжении всего рассказа сына, встал, оперевшись рукой о татами. Саске мгновенно поднялся следом за ним, но едва заметно покачнулся: он долго не ел, был измотан в сражении, где они потеряли одного своего шиноби. Усталость была не смертельной, но довольно тяжелой, и поэтому Саске уже было все равно, что скажет отец.

— Что и следовало ожидать от моего сына. Я искренне рад, что ты отличился на миссии. Но впредь старайся не терять свою команду, от этого во многом зависит успех заданий и твоя собственная жизнь.

— Да, отец, — Саске поклонился, чувствуя вспыхнувшее в остывшей было крови торжество: слова Фугаку обладали почти чудесным свойством, Саске готов был слушать их каждый раз, принимая любую драгоценную, заработанную тяжким трудом, кровью и пóтом похвалу из уст своего отца, и неважно, в каком состоянии приходилось находиться.

— Саске, — Фугаку внезапно поднял согнувшегося в поклоне сына, крепко сжимая его мускулистые и натруженные плечи и смотря серьезным немигающим взглядом прямо в глаза того. Саске, вовсе не ожидавший этого, сначала не понял, что произошло, но все равно внимательно и доверчиво смотрел на отца, пытаясь понять, что значит эта непривычная для Фугаку скупая ласка. — Ты не представляешь, как я горд и рад, что у меня такие сыновья. Ты должен понимать и серьезно относиться к тому, что вы моя бесконечная гордость и радость, ты и брат не должны подводить нас с матерью и расстраивать.

— О чем вы, отец? Мы с братом всегда стараемся для вас с мамой, вы можете положиться на нас, — Саске, сбитый с толку, когда Фугаку начал трясти его плечи, крепко сжимая их и отстраненно прожигая взглядом запекшуюся рану на правом локте сына, непонимающе смотрел на отца.

— Я верю в тебя, Саске. Верю в Итачи. В вас обоих, пойми, я могу доверять и положиться только на одних вас как на самого себя. Вы — моя честь. Вы - моя жизнь. Ты, Саске, ты понимаешь, что значит быть честью и жизнью своего отца? Когда у тебя будут дети, ты поймешь это, сын. Только прошу об одном: никогда не думай так, как твой брат, — Фугаку отпустил плечи Саске, выходя из гостиной.

Саске все еще стоял на месте, отчужденно наблюдая, как пламя свечей светильника вспыхивает на стенах.

«Как брат?».

Саске нахмурился, медленно поворачиваясь к выходу.

«Странно, — он медленно выходил на веранду, обращая взгляд, ставший серьезным, с толикой напряжения, к побледневшему на западе небу, — что Итачи мог ему сказать? Его мысли… они очень запретные, неправильные, но вряд ли, что он сказал отцу что-то о нас, иначе бы родители не позволили бы мне к нему приближаться или изгнали бы Итачи из клана и деревни. Что такого мог сказать брат? То, что думал о клане? Даже тут у него неправильные мысли. Я люблю и восхищаюсь его неправильными мыслями, делающими брата другим, неизвестным мне, если бы только все они знали, как я их обожаю, но и не разделяю некоторые из них», — Саске посмотрел в спину удаляющемуся по деревянному настилу отцу. «Если бы он знал, что я испытываю к брату, а он - ко мне… прости, отец, но мы паршивые дети».

Внезапно Саске, решая вернуться опять в дом, к очагу и поужинать, застыл, напряженно вглядываясь в сторону, где одиноко удалялся отец, чьи плечи едва заметно опустились.

Навстречу отцу шел Итачи. Шел медленно, его юкато не шевелилось под ветром, ткань шуршала только под легкими движениями тела.

Сын и отец приближались друг к другу, но никто из них не думал поднимать опущенной головы. Вот они поравнялись.

Глаза Саске приобрели оттенок отрешенного изумления.

Фугаку и Итачи прошли мимо, даже не взглянув друг на друга, даже не почтив отца поклоном, а сына - кивком.

В этот момент внутри что-то замерло.

Брат приближался, шлепая босыми ногами по дереву, а Саске беспокойно и даже вопросительно вглядывался в него, неосознанно сжимая кулаки. Он старался не обращать внимания на то, что непривычным и незнакомым огнем вспыхнуло внутри. Он только пытался понять, что произошло в их семье.

Итачи с ним поравнялся, но даже не поднял головы, даже не взглянул, даже не шевельнул плотно сжатыми губами. Саске, словно задетый за живое, обернулся, тихо, но твердо и внятно позвав Итачи:

— Брат.

Тот остановился, оборачиваясь.

В первую секунду Итачи хотел пройти мимо. Он не хотел останавливаться, но когда брат его позвал, нельзя было молча уйти, ноги не могли больше двигаться. Увидев на лице Саске смесь испуга, непонимания и потерянности, Итачи не смог сдержать измученную и натянутую улыбку: за эту неделю он открыл в себе новое, раньше не замечаемое ощущение — он с изумлением осознал, что скучает по Саске, что еще способен делать это.