В исключительных обстоятельствах - Страница 84

Когда сумерки серой пеленой затянули небо, он с разбегу влетел в густой кустарник и вдруг почувствовал, что кто-то его схватил сзади. Дернулся, услышал треск обломившегося сучка. Обрадовался было, поняв, в чем дело, но тут же вскрикнул от боли: острый шип, проткнув телогрейку, вонзился в бок. Он дернулся, потер бок, почувствовал липкую мокроту крови. Осторожно выбрался из кустарника и вдруг увидел прямо перед собой узкую длинную морду с клыками, торчавшими книзу. Холод дрожью прошел от затылка к пяткам. В следующий миг морда исчезла, и кто-то большой и гибкий метнулся в сумрачной чаще, и послышался сдавленный крик, словно тут, совсем рядом, кто-то кого-то душил. Красюк рванулся в сторону и отпрянул: прямо на него, сверху вниз распластавшись в воздухе, летело что-то глазастое, мохнатое, похожее на черта, каким он себе его представлял по страшным сказкам, до которых зэки были большие охотники.

И тогда он закричал в истеричном испуге, как кричал только в детстве, во сне, когда чудились страшилища. И вдруг услышал голос, от которого новая волна холодной дрожи прошла по спине.

— Чего кричи? Чего зверя пугай?

До него не сразу дошло, что это Чумбока, таким неожиданным и непонятным было его появление. Успокоился, только когда увидел охотника одного, с ружьем за спиной. Но еще огляделся и прислушался, прежде чем решился отозваться:

— Это ты, чалдон? Черт те что тут летает да прыгает.

— Зачем черт, нету черта. Дикая кошка кабарга охотись. Белка-летяга прыгай. Каждый людя кушай хоти...

— Ты куда утром ходил? — перебил его Красюк.

— Тайга ходи, косулю стреляй, кушай нада.

Красюк поверил. Почему-то поверил сразу и удивился самому себе, своим страхам. И расхохотался громко, истерично. Когда насмеялся вдоволь, спросил, утирая слезы:

— Давай костер раскладывать?

— Зачем костер? — сказал Чумбока. — Избушка иди.

— Где она, избушка? Далеко же.

— Зачем далеко? Сопка поднимись, сопка гляди, избушка находи.

Он показал на вершину соседней сопки и, ничего больше не сказав, пошел поперек распадка к пологому склону. Снова охваченный недоверием, Красюк подождал немного и пошел следом на приличном расстоянии, настороженно поглядывая по сторонам. Поднявшись на вершину, увидел внизу знакомый изгиб речки, полянку между лесом и речкой и притиснувшееся к опушке зимовье, возле которого дымил костер. И поразился, как недалеко ушел за целый день беготни по тайге.

Сизов очнулся только под вечер, когда солнце уже склонялось к сопкам. Стояло полное безветрие и странная для тайги тишина. Он постоял на пороге, прислушиваясь к этой тишине. Вдруг словно дрожь прошла по лесу: при полном безветрии деревья внезапно зашумели и так же внезапно затихли. Было во всем этом что-то непонятное, тревожащее. Он снова вошел в избушку, лег на нары, устав от этих нескольких своих шагов. Полежал, собрался с силами, вышел, принялся разжигать костерок, чтобы повесить чайник.

Вечером вернулся Чумбока. За ним следом шагал Красюк со своим нелепым узлом.

— Тайга сильно плачет, — сказал Чумбока, сразу же подсев к костру. — Моя пугайся. Иди надо, прыгай косулей, скачи белкой.

— Что случилось? — удивился Сизов. Идти, а тем более скакать белкой ему сейчас очень не хотелось.

— Слухай, слухай, лес кричи, беда иди.

Сизов прислушался. Стояла глухая тишина.

— Не идти же на ночь глядя?

Чумбока ничего не ответил, встал и пошел укладывать свой вещмешок.

Ночью Сизов проснулся от смутной безотчетной тревоги. Встал, вышел из избушки. Увидел Чумбоку, сидя дремавшего возле костра. В лесу необычно громко кричали филины, ревели изюбры. Тихо, чтобы не беспокоить Чумбоку, он вернулся обратно, осторожно притворив за собой дверь, лег и отчего-то долго не мог заснуть.

Утро вставало тихое, солнечное, и тревога, беспокоившая Сизова ночью, улетучилась. Только Чумбока все метался возле зимовья, что-то подправлял, что-то доделывал.

— Гляди, капитана, гнус, комар пропади, — сказал он.

— Ну и хорошо, — улыбнулся Сизов. Болезнь, видать, отходила, чувствовал он себя лучше.

— Тайга хитри. Моя боись. Надо беги соболем.

— Раз надо, значит, надо, — согласился Сизов. Не первый год общался он с местными охотниками и знал: если они что говорят, слушай и исполняй. Иначе пожалеешь, спохватишься, и дай бог, если не слишком поздно.

Красюк был непривычно тих после вчерашнего, смотрел из-под бровей то ли стыдливо, то ли злобно — не поймешь. Только один раз сказал угрюмо:

— Сдрейфил чалдон.

Сизов никак не отозвался, и Красюк больше не лез со своими замечаниями, не мешал.

Они собрались быстро, перекусили на дорогу, напились чаю и пошли по распадку вниз, где еще лежали хвосты белого тумана. Лес время от времени начинал шуметь, словно трепетал перед неведомой опасностью. И тогда Чумбока поглядывал на небо и торопил:

— Ходи шибко, прыгай сохатым. Моя боись.

— Чего ты боишься-то? спросил его Сизов.

— Либо лес ломайся, либо огонь ходи. Надо беги, вода иди.

За день прошли немного. К вечеру вошли в сырой лес, где пахло папоротником, прелой корой, влажными мхами. Здесь решили переждать ночь. Выбрали площадку, свободную от подлеска, разожгли костер.

Ночью шумел ветер, и как вчера, лес был полон тревожных голосов. Утро пришло тихое, солнечное, но Чумбока все беспокоился, суетился, торопил в дорогу.

— Шибко, шибко надо, моя боись.

Утром спустились в низину, пошли по кочковатой равнине, заросшей высокой травой, редкими кедрами и соснами. Коричневые птички пищухи, как всегда, бегали по стволам, в кронах кедров суетились корольки, пеночки-теньковки. В синем чистом небе кружился короткохвостый орел-гусятник. Чумбока проследил за орлом, высмотрел блескучее пятнышко озерца и стайку казарок на нем.

— Тута сиди жди, — сказал он, снимая свой вещмешок и отставляя винтовку. Но не сел, стоял и оглядывался внимательно.

— Гляди-ка?! — удивленно закричал Красюк, показывая в сторону.

По равнине, то исчезая за кустами, то выскакивая на открытое место, бежал лось, а на рогах у него пушистыми комочками сидели три белки.

— Капитана! — глянув на лося, испуганно закричал Чумбока. — Твоя шибко, шибко беги, копай яма. Близко тайга ходи огонь.

Он первым побежал вниз, в сторону озерца. В редколесье на моховом болоте остановился, стал торопливо рвать мох, сваливая его кучкой. Сизов и Красюк ринулись следом, тоже принялись рвать мох.

— Надо спеши, спеши! — кричал Чумбока. — Быстро копай моха. Моя шибко боись.

Подо мхом была мокрая коричневая земля, вся пронизанная нитями корней. Они рвали их, черпали ладонями землю, откидывали. Скоро под ногами захлюпала жижа, но копать стало не легче, а даже труднее: земля вытекала из рук, и в ладонях оставалось совсем немного.

Вдруг Сизов выпрямился резко, будто его ударили, и побежал к тому месту, где они недавно сидели.

— Капитана! — завопил Чумбока.

Сизов не оглядывался, не отвечал. Добежав, схватил вещмешок, в котором были собранные образцы.

— Какой глупый людя! — ругался Чумбока. — Твоя нету — ничего нету.

Поминутно взглядывая на небо, он сооружал раму из жердей. По небу уже тянулись хвосты дыма. Неподалеку с невиданной скоростью промчался медведь, но Чумбока даже не посмотрел ему вслед, торопился.

Дым все плотнее затягивал болото, першило в горле. Но солнце жгло по-прежнему. По лицам стекал пот, и не было времени остановиться, вытереть его.

В восточной стороне взметнулся над лесом длинный огненный язык, слизнул орла. На западе небо чернело грозовыми тучами, но было ясно, что дождь не успеет и огонь пройдет через болото раньше. Было страшно от мысли, что этот огонь придется пропустить через себя.

Чумбока переплел сделанную раму сырыми ветками, поставил ее наклонно на подпору над черной водянистой ямой, принялся заваливать раму мокрым мхом.

Огонь обтекал болото с обеих сторон, всплескивался над лиственницами, давился сухостоем, прятался за дегтярную завесу дыма и снова выныривал из нее красными языками. Вот он окружил группу кочек на краю болота, заплясал вокруг, пережевывая сухую траву. Было видно, как на кочку выползла гадюка, свернулась спиралью, вскинулась вверх, упала в огонь и заметалась, забилась в конвульсиях.