Утреннее шоссе. Взгляни на свой дом, путник! - Страница 55
Старик Николаев положил подбородок на подставленную ковшиком ладонь. Лера видела, как дрожат его пальцы. Чтобы унять эту дрожь, старик старался сильнее прижать пальцы к щекам. Он не стеснялся своих слез. Или просто их не замечал…
- Что я тебе скажу, дочка… Обидно, что за долгую жизнь я так и не смог внушить Антону простую истину. Надеялся, что внушу, зароню семя. Не успел. Ушел Антон… Говорят, жизнь ничему человека не учит, человек сызнова повторяет свои ошибки. Нет, учит! Я стоптал на этом свете уже не одну дюжину ботинок, черт возьми. Жуткое заблуждение вкрадывается в головы наши, Лера, если думать, что жизнь меж пальцев без следа утекает. Истину тебе говорю: все возвращается на круги своя…
Старик Николаев умолк. Снова налил наливки. Но пить не стал, ждал чего-то, словно советовался с кем-то…
- И еще! Вот чем мучился Антон, что лихостью приглушить хотел. Жизнь, нормальная людская жизнь, его со всех сторон обмывала. И боялся он, что не совладать ему с этим потоком, - руками-ногами цеплялся. Делал вид, что он - король, всех перехитрит. Господи, как это смешно. На суету эту глядеть человеку.
Лера протерла запотевшее стекло, пропуская в комнату бледное свечение декабрьского вечера. Она смотрела в лунку и улыбалась каким-то своим думам, далеким от этой комнаты…
Потом шагнула к старику, наклонилась, поцеловала влажную, размятую морщинами щеку…
На лестничной площадке были слышны звуки скрипки. Дом жил своей обычной вечерней жизнью.
Ленинград, 1981
This file was created
with BookDesigner program
[email protected]
17.04.2008
. Взгляни на свой дом, путник!
Всем моим близким, которые покинули и обрели.
Всем моим близким, которые покинули и не обрели,
ПОСВЯЩАЮ!
О горе Хермон позже, тем более я и видел ее издали… Вначале о Кипре, точнее о ночном аэропорте городка Ларнака, в котором представитель посреднической транспортной компании выкрикивала в зале прибытия: «Русские, кто следует в Израиль, – ко мне! Я оформляю продажу билетов на паром!»
– Русские?! – заволновался какой-то старик на костылях. – А евреи? И тут то же самое?!
– Вы и есть русский, – догадливо ответил я. – Это вы там еврей, а здесь вы уже русский. И будете им до тех пор, пока не вернетесь в Москву.
Объяснив это несмышленому старику, я направился покупать билет на паром от кипрского порта Лимасол до израильского порта Хайфа.
Хочу пояснить читателям, что на день моей поездки в Государство Израиль – апрель 1991 года – из-за отсутствия нормальных дипотношений, прерванных в 1967 году, прямой перелет в Израиль выполняла полулегальная команда из Риги по билету стоимостью свыше пяти тысяч рублей туда и обратно. Те, кто не желал связываться с этой конторой, мог лететь законным рейсом до нейтрального Кипра, а оттуда, морем, за доллары. Проезд автобусом от воздушного порта Ларнака до морского порта Лимасол стоил десять долларов, билет на паром – пятьдесят пять долларов на палубе, а желаете в каюте – пожалуйста, еще двенадцать долларов… На кой черт мне каюта? За такие деньги я всю ночь на одной ноге простою, если будет спокойным Средиземное море; и так Министерство финансов поработало на славу, неизвестно, хватит ли мне при таких расходах денег на обратный путь. Но кто думает об обратном пути, если впереди встреча с Иерусалимом и в душе ты чуточку авантюрист… Пошелестел «зелененькими» вездеходами, повздыхал, влез в автобус. А за окном все еще спал предрассветный Кипр – желто-серые пески, пронзенные высокими соснами, холмы, поросшие густым кустарником. Шофер мурлыкал под нос какую-то греческую песенку, чтобы не уснуть. При каждом встречном автомобиле я напрягался – сказывалось непривычное левостороннее движение, занесенное на остров во времена английского владычества… Мирный, тихий Кипр. Это потом, оказавшись на обратном пути в Никозии, я набрел в центре города на завалы, охраняемые солдатами, за которыми вытянули шеи мусульманские минареты. Греко-турецкая граница! И, предупреждая мое движение к фотоаппарату, солдат предупредил, что снимать нельзя, иначе он будет стрелять. Такого заявления я не слышал даже на границе между Израилем и Ливаном – там я фотографировал что хотел, не говоря о том, что вообще ненароком забрел на территорию Ливана… Но об этом чуть позже.
Автобус катил вдоль Средиземного моря. Утренняя красота моря у берегов Кипра – явление чуда: вода вольно уходила вдаль, где у чистого горизонта сливалась с розовеющей кромкой неба и оборачивалась назад нежным серым сводом.
А вот и порт. Пассажиры вяло покинули уютный автобус и стояли, хмуро озирая пустынную территорию, навес, под которым придется коротать день в ожидании своего рейса, одинокую телефонную будку, откуда можно позвонить в сто сорок три страны мира; восемьдесят четвертой, по алфавиту, была оставленная нами родина. Кстати, о телефонной связи. В пустыне Негев, на забытой, вырубленной в каньоне, дороге, где вызывает изумление любое живое существо, даже скорпион, я увидел литой телефон-автомат, заботливо прикрытый светозащитным козырьком, снял горячую трубку и услышал родниковый звук зуммера. Нет, это не мираж, звони хоть в Ленинград. Но и об этом позже, если не забуду. А пока – околдованный утренним сном Лимасол. На темной скатерти моря – вкрапления дремлющих на рейде одиноких кораблей, а на берегу, среди портовых сооружений, бесчисленные кубы рыжих контейнеров. Многие из них помечены обратным адресом знакомых городов: Одесса, Мелитополь, Ташкент, Кызыл-Орда, Тверь… По одним названиям можно составить карту бывшего Союза. Вот, оказывается, где собирают перед последним броском багаж моих сограждан, отчаянно решивших покинуть свою Родину. Вспоминаю, как такой же точно контейнер собирала семья моей сестры, решившая уехать из страны. Как ее обирала банда бакинских таможенников, нагло и открыто требуя взятку за каждую дорогую сердцу вещицу. Одно это могло ожесточить. Тебя грабит государство, в своей равнодушной мстительности выставляя унизительные требования: оставь все, что ты заработал своим трудом, трудом твоих отцов, что дорого тебе как память минувшей жизни, память о близких, родных людях. Под стать государству и крохоборы всех мастей, начиная от упаковщиков, чиновников райкомов и райсоветов, сотрудников милиции, домоуправов и, как завершение, – таможенников, решающих, что тебе можно взять в новую жизнь, а что оставить, как подаяние твоей несчастной Родине, разграбленной, разворованной, доведенной до ручки теми же самыми чиновниками. Только не в коня корм…
Впрочем, не исключено, что контейнеры заполнены совсем иным грузом. Ведь рядом находятся государства, которые враждуют между собой, а обратные адреса на контейнерах не что иное, как камуфляж. Почему я так подумал? Есть прецедент. Видел подобное во Вьетнаме, в семьдесят третьем году. Под прикрытием скал перегружали контейнеры с советской баржи на вьетнамские суденышки. Безобидные такие с виду ящики, чистые, белые, с идиллическими адресами отправителей для успокоения вражеских спутников. А сопровождавший меня в джонке вьетнамец в штатском бросился закрывать объектив моего фотоаппарата от возникшей картинки. Потом вьетнамец поведал мне о содержимом этих ящиков. А что, собственно, изменилось? По-прежнему у нас достаточно ребят из военно-промышленного комплекса, которых жизнь ничему не учит…
Тем временем косые апельсиновые лучи насытили теплом прохладный утренний воздух, и люди старательно выпростали навстречу настырному солнышку свои бледные северные телеса. Так и сидели в блаженных позах, будто солнечные ванны на Кипре и были конечной целью их четырехчасового перелета.