Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения - Страница 26
Вернее, нас к ней подводит письмо ему от сентября 1956 г. членов редакции журнала «Новый мир», опубликованное впервые в «Литературной газете» 25 октября 1958 г. Это, собственно, не письмо, а большая критическая статья, занимающая полтора газетных листа и подписанная пятью именами: Б. Агаповым[208], Б. Лавреневым, К. Фединым, К. Симоновым[209] и А. Кривицким[210].
Надо отдать должное авторам статьи, она написана очень тщательно, и ее положения подкреплены множеством примеров. Точка зрения, конечно, официальная, советская. Но тон приличный. Тогда еще надеялись, что Пастернак «исправится», хотя, как в статье сказано: «Весь этот мир предреволюционной буржуазной России оказывается… до щемящей нежности милым авторскому сердцу».
Это — литература, во всяком случае, преувеличенно, но по существу в любви Пастернака «к родному пепелищу и к отеческим гробам» ничего предосудительного, даже с точки зрения ортодоксального марксизма, нет. Не всякому ведь дано иметь непрерывно перед умственным взором «непостижное виденье» бороды Маркса или вспоминать о прогрессивном параличе «великого Ильича».
И какие бы ни наклеивали советские критики на Пастернака этикетки — пасквилянт, предатель, литературный сорняк, мещанин (один читатель «Литературной газеты» называет его даже «лягушкой в болоте»), — этикетки тотчас с Пастернака слетают, что приводит критиков в раж. Что Пастернак не контрреволюционер, не враг народа, не бесталанный писатель — известно всем (его присутствие в 1935 г. на антифашистском съезде в Париже нельзя объяснить только желанием «проветриться», чего требовало его, тогдашнее близкое к психическому расстройству, нервное состояние, о каком он упоминает в «Попытке автобиографии»).
Но советские критики еще потому так упорно занимаются «толчением воды в ступе», что «обработка» Пастернака входит в программу подготовки всесоюзного съезда советских писателей. Отныне «ревизионизм» имеет лицо, имеет имя — Пастернак. Не только научно доказано, что ревизионизм — это лжесоциализм, связь его со всемирным, ультрареакционным заговором против Советского Союза теперь уж не подлежит сомнению. Неопровержимое тому доказательство — Нобелевская премия Пастернаку.
И может быть, не случайно советская власть, насколько известно, никаких мер против Пастернака до сих пор не приняла. Не оттого ли, что она приберегает его для съезда, где в его лице будет сокрушен навсегда «ревизионизм»? В связи с этой возможной расправой полезно вспомнить судьбу Карла фон Осецкого[211], получавшего в 1936 г., при Гитлере, Нобелевскую премию мира. Но об этом ниже.
Вернемся к «проблеме» Пастернака. Как ни странно и ни неожиданно, члены редакции «Нового мира» после долгого и бесплодного толчения «воды в ступе» перенесли спор из политики в религию. И хорошо сделали, потому что настоящий с Пастернаком спор только и возможен при этом условии.
Возражения серьезны. Не считаться с ними нельзя.
«Личность Живаго для вас есть высшая ценность, — пишет в своем письме Пастернаку редакция «Нового мира». — Во имя этого позволительно преступить все… Вы заканчиваете роман сборником стихов своего героя… Особый смысл для понимания философии романа приобретают стихи о крестном пути Христа на земле. Здесь слышится прямая перекличка с духовным томлением героя, изображенным в прозаической части романа. Параллели становятся ясны до предела. Ключ к ним дается физически ощутимо из рук автора в руки читателя.
В заключительном к роману стихотворении Живаго рассказывает евангельское «моление о чаше» в Гефсиманском саду. Слова Христа к апостолам содержат фразу:
Разве это не повторение уже сказанных доктором слов о «друзьях» — интеллигентах, поступивших не так, как поступил он: «Единственно живое и яркое в вас — это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали»?
Весь путь Живого последовательно уподобляется евангельским «Страстям Господним», и стихотворная тетрадь — завещание доктора заканчивается словами Христа:
Этим завершается роман. Его герой, как бы повторяющий крестный путь на Голгофу, последним своим словом к читателю, как Христос, прорицает будущее признание сотворенного им на земле во имя ее очищения от греха.
Но «доктор-поэт, вещающий свое «второе пришествие» и суд над человеком… нисколько не осуществляет своей претензии на мессианство, потому что искажает, но не повторяет путь обожествляемого им евангельского пророка: христианством на мрачной дороге доктора Живаго и не пахнет, потому что он меньше всего заботился о человечестве и больше всего о себе».
Что сказать? Благоразумие требует от окончательного вывода пока воздержаться. Необходима тщательная проверка цитат в их контексте, иногда совершенно меняющем смысл. Не забудем, что враг Пастернака опытен и ловок и мастер пропаганды. Для черни — «Литературная газета» с письмами в редакцию всевозможных добродетельных дураков, для интеллигенции — статья Федина и Симонова, «тайных христиан», называющих Христа «обожествленным евангельским пророком». Верующие, однако, охотно им это прощают, понимая, что требовать от членов редакции «Нового мира» мученического подвига нельзя. Очень важен в целях проверки и выход в Michigan University Press русского издания «Доктора Живаго», отрывки из которого печатались в «Новом русском слове» и «Новом журнале». Жаль, что так трудно достать стихи Пастернака, особенно его первые сборники, те, от которых он отказался, ибо его сила, конечно, в поэзии, а не в прозе.
Но если бы вдруг оказалось, что редакция «Нового мира» права и доктор Живаго действительно двойник Христа, то лучше на эту тему о романе Пастернака не написал бы и такой знаток вопроса, как Мережковский. Его статья была бы, несомненно, стилистически более блестяща, более остра, но по существу он, наверно, не сказал бы ничего другого.
Когда я в первый раз услышал заглавие романа Пастернака, меня покоробило. Вспомнился славянский текст: страшно впасть в руки «Бога живого», и подчеркнутый символизм оттолкнул, как прием антихудожественный. Но, тогда еще не знакомый с содержанием книги, я решил, что автор желает выделить героя, единственно живого среди мертвых.
Другое «откровение». Первая книга стихов Пастернака озаглавлена «Близнец в тучах». Расшифровать, что это значит, я не пытался, тем более что книгу не читал. Не поручусь, что понимал выдуманное им заглавие сам Пастернак. Но теперь его позиция постепенно выясняется. «Близнец в тучах» — это, по-видимому, божественный двойник Пастернака. И похоже на то, что доктор Живаго, т. е. сам Пастернак, действительно считает себя (к сожалению) двойником Христа.
Но с этим, увы, ничего не поделаешь, как ничего нельзя было в свое время поделать с неким Помпером, о котором рассказывает в своих воспоминаниях Гиппиус, считавшим себя воплощением Св. Духа.
Двадцать лет назад[212]
Удивительно, как никто не вспомнил по случаю присуждения Пастернаку роковой Нобелевской премии и проистекших из этого последствий другого нобелевского лауреата, Карла фон Осецкого, получившего в 1936 г., при Гитлере, премию мира.
Судьба обоих лауреатов во многом схожа, но, к счастью, не во всем. И надо надеяться, что Бог избавит Пастернака от тех страшных испытаний, какие выпали на долю несчастного Осецкого.