Том 3. Трилогия о Лёвеншёльдах - Страница 94

В то время как она возилась с чурбаном, у сарая послышались шаги, и в открытых дверях показался долговязый мальчишка.

«И чего ему тут надобно? — подумала Анна. — Теперь вся деревня станет говорить, что новой пасторше самой колоть дрова приходится. Где ему понять, что это не новая пасторша дрова колет, а всего лишь Анна Сверд».

Когда она вытащила топор и снова взмахнула им, мальчонка подошел к ней.

— Давайте я наколю вам.

Она быстро глянула на него и увидала, что он худой и желтый лицом, и покачала головой.

— Еще чего! — сказала она. — Да тебе, поди, и десяти нет.

— Четырнадцать, — сказал мальчик. — Уж который год дрова рублю. И нынче утром дома нарубил.

Он показал на домишко, стоявший рядом. Из трубы дома поднимался столбик дыма.

Предложение было заманчивое, но Анна Сверд, как всегда, была осмотрительна.

— Ты, поди, плату запросишь?

— Да, — ответил мальчонка, ухмыляясь и показывая зубы. — Добрую плату запрошу. Только наперед не скажу какую.

— Сама нарублю, коли так.

И она снова принялась лихо колоть дрова, однако вскоре снова вышла незадача — топор опять застрял.

— Да я не денег прошу, — сказал мальчик.

Она еще раз взглянула на него. Плотно сжатый рот, маленькие, прищуренные глаза. Он казался старичком, хитрым, но никак не злым. И вдруг она догадалась, что он — один из десяти ребятишек, которых опекает ее муж. «Да он все равно что свой, — подумала она, — поладим с платой-то».

— Ну, давай, коли, — сказала она. — После придешь ко мне, хлеба дам с маслом.

— Спасибо, — ответил мальчонка, — у нас в доме еды вдосталь, самим не съесть.

— Поди ж ты, какую же плату положить такому молодцу?

Мальчонка уже взял в руки топор, теперь ему нечего было утаивать.

— А короб у вас при себе? Пришли бы к нам да показали мне да сестренкам моим и братишкам, что у вас там есть.

— Да ты никак спятил! Неужто ты думаешь, что жена пастора станет с коробом ходить?

Тут она услыхала шаги за спиной. К ним подошла девочка. У нее было тоже изжелта-бледное озабоченное лицо. Нетрудно было догадаться, что они брат и сестра. Девочка быстро подошла ближе к брату.

— Что она сказала? Даст нам в короб заглянуть?

Это был настоящий сговор. В лачугу бедняка Матсаторпаря коробейница никогда не заглядывала, потому-то им и не терпелось поглядеть на диковинки, какие она предлагала в других дворах.

— Она говорит, что ей нельзя теперь с коробом ходить, раз она за пастора вышла.

Девочка, казалось, была готова заплакать.

— Я вам воду буду носить и молоко, — уговаривала она. — И печь топить стану.

Анна Сверд призадумалась. Короб был у нее с собой, да в нем лежала только ее одежда. Надо было что-то придумать, чтобы угодить ребятишкам, без того нельзя — соседи как-никак.

— Так и быть, — сказала она. — Правда, новой пасторше не пристало с коробом по дорогам ходить. Но коли вы нарубите дров и в кухню принесете, да огоньку из дому прихватите, так Анна Сверд придет к вам с коробом, уж это я устрою.

И в самом деле, в одиннадцать часов утра к дому Матса-торпаря подошла молодая, красивая далекарлийская крестьянка с большим черным кожаным заплечным мешком. Она остановилась у дверей, поклонилась и спросила, не желает ли кто купить у нее что-нибудь.

В тот же миг десять ребятишек окружили ее. Двое старшеньких узнали ее и, прыгая от радости, пытались рассказать меньшим, кто она такая. Старая дева, что ходила за ребятишками, сидела на лавке у окна и пряла шерсть. Когда коробейница вошла, она взглянула на нее и сказала, что здесь живут только бедные ребятишки и покупать им не на что. Но коробейница подмигнула ей, и та замолчала.

— Эти ребятишки сами просили меня прийти к ним, сказывали — денег у них уйма, есть на что обновы купить, — сказала далекарлийка.

Она подошла к столу, повернулась к нему спиной, поставила мешок на стол и спустила ремни с плеч. Потом она подошла к няньке и взяла ее за руку.

— Неужто не узнаете Анну Сверд? Прошлым летом вы купили у меня гребень и наперсток. Никак запамятовали?

Старуха поднялась, заморгала глазами и отвесила поклон чуть ли не в пояс, словно самой пасторше Форсиус кланялась.

Коробейница подошла к мешку и принялась развязывать ремни да тесемки. Ребятишки сгрудились вокруг, затаив дыхание. Но тут-то ждало их большое разочарование — мешок был набит не товарами, а соломой.

Бедная коробейница всплеснула руками, она удивилась больше всех и стала причитать. Она ведь не открывала мешок со вчерашнего вечера, и, видно, кто-то ухитрился украсть у нее ночью все ее красивые шелковые платки, пуговицы, ленты и ситец и напихал соломы в мешок. То-то он ей показался легким, когда утром она надела его. Но кто бы мог подумать такое, ведь люди, у которых она жила, показались ей честными и степенными.

Ребятишки стояли опечаленные и разочарованные, а коробейница все причитала. Надо же быть таким злодеем — забрать добрый товар и напихать дрянной соломы в мешок!

Она принялась ворошить солому и кидать ее на пол, чтобы поглядеть, не осталось ли чего из товаров.

И в самом деле, она нашла шелковый платочек, шерстяной шейный платок и шкатулочку, в которой лежала дюжина булавок с цветными стеклянными головками.

И досадно же ей было, что больше ничего не осталось. Она сказала, что раз все остальное пропало, так и этого жалеть нечего. Если старшенькая хочет взять шелковый платочек, пусть носит на здоровье, а мальчик пусть возьмет шейный платок. Меньших она оделила булавками, а старухе поднесла шкатулочку, в которой лежали булавки, мол, ей-то самой она ни к чему.

То-то радости было в доме!

Анна Сверд вошла в кухню, распевая старинную пастушью песню, но тут же песня оборвалась. Пока она была у соседей, к ней в гости пожаловала фру Сундлер. Она сидела на узеньком диванчике и ждала. Сказать, что Анна обрадовалась ей, было бы большим преувеличением — отнюдь не из-за маленькой ссоры, которая разыгралась накануне вечером, просто у молодой пасторши было много хлопот в этот день. Только что пришла подвода с ее одеждой, с незатейливыми свадебными подарками соседей и друзей из Медстубюн, с ее прялкой и кроснами. Она еще не успела все распаковать и разложить по местам.

К тому же, как на грех, нельзя было попросить мужа занять гостью. Сразу после завтрака Карл-Артур отправился в пасторскую усадьбу — дел накопилось много, — и не велел ждать его ранее двух часов.

Трудно сказать, почему Анна, увидев фру Сундлер, вдруг сделалась грубой и неотесанной и в разговоре и в манерах. Все, чему она обучилась за эти четыре месяца в усадьбе ленсмана, а научилась она многому, сразу было забыто. Может быть, молодая жена инстинктивно чувствовала, что здесь тонкое обхождение не поможет. Весьма возможно, что ей казалось забавным заставлять гостью думать, будто она очень глупа, неопытна, одним словом — не умеет ни ступить, ни молвить.

Фру Сундлер радостно пошла ей навстречу. В это утро, когда она сидела дома, ей пришло в голову, что у фру Экенстедт столько хлопот в новом доме, и для нее, верно, обременительно стряпать мужу обед. А в доме органиста будут рады, прямо-таки ужасно рады, угостить Карла-Артура обедом. Да он может запросто всякий день приходить обедать к ним, покуда в его собственном доме все не будет приведено в порядок и фру Экенстедт не запасется провизией у крестьян. Кстати, она с превеликим удовольствием поможет в этом фру Экенстедт. Может быть, фру Экенстедт согласится, чтобы Карл-Артур отобедал у них уже сегодня?

Пока фру Сундлер произносила эту тираду, молодая пасторша принялась распаковывать штуку холста — свадебный подарок Рис Карин. Когда ей попался упрямый узелок, она попросту разгрызла его зубами. Фру Сундлер при этом прямо-таки всю передернуло, но она воздержалась от какого-либо замечания.

— Ведь это только на первый случай, покуда вы еще не устроились, — поспешила она подчеркнуть еще раз.