The Beginning of the End (СИ) - Страница 105

Вечер они провели в доме Тамин, и за этот вечер хозяйка выспросила у Беллы почти все, что было известно о ней семье Синухета. Тамин так ставила вопросы, что отмалчиваться не получалось.

Белла давно выучила сказку про себя, которую рассказывала всем и в которую она сама уже почти поверила за годы, проведенные в Древнем Египте. Но у пленницы сложилось впечатление, что певица Амона ей не верит.

Как, наверное, не верил и Менна.

Однако Тамин оставила свои мысли при себе.

Взамен полуфантастических откровений Беллы она кое-что поведала ей и Синухету о фараоне и его дворе. Из этого рассказа Белла заключила, что всевластный Сети сам очень несвободен.

Жизнь его величества была расписана по часам - по священным часам обращения Амона. Время подъема, обеда, молитвы, отхода ко сну - все это было установлено и соблюдалось неукоснительно. Фараон почти никогда не бывал один, даже в частной жизни. За выражением его лица, за малейшим жестом, который мог быть истолкован как волеизволение, наблюдало множество глаз…

“Что ж, - подумала Белла, - это справедливо для любого монарха, даже и в наши дни”. Однако древние египтяне всем подробностям царской жизни придавали священное значение. А сам Сети? Каково это - самому веровать в свою божественность?

У Сети была жена, великая царица, - Туйя, родившая царевича Рамсеса и царевну Нефертири. Девочке было теперь немногим больше, чем Сетеп-эн-Сетху и Небетах, дочери Кифи.

- Божественная дочь - красавица, уже теперь, - с улыбкой сказала Тамин. - Его величество любит Нефертири превыше всех других детей. Должно быть, Амон хранит ее, она никогда ничем не болела… А дети в гареме умирают нередко.

Белла посмотрела на сына, поглощенного новыми игрушками, и мысленно порадовалась за него. Жизнь во дворце для ребенка - не мед, нечего и сомневаться. Тем более, что царских детей наверняка сызмальства приучают к утомительным ритуалам.

Тамин долго смотрела на гостей, подперев подбородок рукой.

- Мы живем и мы умираем - вот все, что несомненно, - сказала жрица. - Хотите, я спою вам? - неожиданно предложила она.

И прибавила с улыбкой:

- Говорят, я в этом неплоха.

Синухет и Белла взглянули друг на друга. Конечно, отказаться было бы очень невежливо… Но Тамин, похоже, была уверена в своем даровании.

Она хлопнула в ладоши, и явился слуга, который принес арфу.

Тамин устроила ее у себя на коленях и тронула струны. А потом запела, сильным и проникновенным голосом.

Моя возлюбленная несравненна,

Прекраснейшая из прекрасных в Та-Кемет.

Вот она встает

На горизонте моего видения,

Она подобна звезде, что сияет

На челе счастливого года.

Сладостны уста, что воркуют,

Но не многоречивы,

И высокая шея, что ведет

К юным грудям, которые тверды

В сиянии, что озаряет

Синеву ниспадающих волос.

Стройны руки, оттененные золотом,

Пальцы нежнее лепестков лотоса,

И изгиб спины нисходит

Тонким шепотом стана

К изобильным чреслам.

Подобных им не видели

Со времен богов.

Облеченная в совершенную плоть женщины,

Она царит над этою землей,

И шея каждого отрока

Поворачивается, когда его глаза провожают ее.

Тот, который обоймет это тело,

Познает совершенный восторг –

Лучший среди сильных,

Первый среди возлюбленных.

Смотрите же, живущие:

Вот идет Золотая,

Подобная Царице любви,

Первая из прекраснейших.

Изумительно было слышать мужскую любовную песню в исполнении жрицы Амона. В ее голосе прозвучала тоска по любви, которой ей не довелось испытать; и сожаление обо всех влюбленных, чье чувство так скоротечно.

Синухет и Белла несколько мгновений молчали, пораженные. А потом Белла начала хлопать, и Синухет присоединился к ней.

Тамин польщенно улыбалась, но глаза ее влажно блестели. А потом жрица неожиданно сказала:

- Я не завидую той, о которой поется в этой песне. Но ради таких песен стоит жить, не правда ли?

***

Собираясь во дворец, Белла тщательно сколола волосы на затылке, спрятав их под свой черный парик с пробором и челкой. Нарисовала широкие черные брови, подвела глаза и припудрила веки фиолетовой марганцевой пудрой.

Посмотревшись в круглое медное зеркало, пленница понадеялась, что получится сохранить инкогнито.

Она надела широкое ожерелье и браслеты с лазуритовыми вставками, голубое платье на ней было из льна третьей степени прозрачности. Чтобы скрыть все, что следовало скрыть, Белла надела узкий набедренник, который сама расшила бисером, и нагрудную повязку. Синухет тоже нарядился и накрасился так, что стал сам на себя не похож.

Они, взяв малыша и обоих слуг, а также ящик с самым необходимым, пешком дошли до дома Тамин. Благо дневная жара лишь недавно пошла на убыль, и улицы еще спали.

Тамин ждала их, одетая в простой белый калазирис. На ней был синий парик, такой же, как тот, что Белла носила в храме Амона. У англичанки екнуло сердце.

Жрица приказала приготовить двое носилок, и они не мешкая отправились во дворец. Белла держала на коленях сына и не выглядывала наружу, все внимание отдав ему.

Они остановились в первый раз у внешней стены дворца, где их проверил первый караул, а во второй - на площадке перед дворцом. Широкая лестница поднималась на верхнюю площадку, где стояли на часах меджаи - стражники его величества, вооруженные боевыми серпами.

Во внутреннем дворе, на дышавших жаром каменных плитах, уже столпилось множество приглашенных. Белла увидела цвет Уасета - надменных, небрежных мужчин, беспечно смеявшихся женщин, которые обмахивались веерами. Они были разодеты так, точно потратили на это все свое состояние. Вероятно, некоторые так и сделали.

Белла с облегчением увидела, что есть женщины, которые, как и она, привели с собой маленьких детей.

Она попросила Синухета, чтобы они поднялись на верхнюю площадку, - боялась, что Сетеп-эн-Сетху напечет головку.

Едва только они взошли по ступеням, как двойные двери распахнулись и на пороге появился человек в белой одежде до пола, в парике, который курчавился, как баранья шерсть. Он громко стукнул своим жезлом.

По знаку этого распорядителя церемоний гости устремились внутрь. Белла мимолетно удивилась, как могут меджаи за всеми уследить… или Сети просто слишком надеется на свою неприкосновенность?

Теперь их должны были развести по комнатам. Белла почти не смотрела по сторонам, следя за сыном и своим хозяином. Она даже не заметила, когда Тамин осталась позади.

Очевидно, жрецам полагались отдельные покои.

Синухету с его женщиной, ребенком и слугами досталась небольшая комната без окон и почти без украшений, хотя и чистая. Что ж, это понятно. У фараона гости, наверное, живут как сельди в бочке…

Тут Белла вспомнила, что детей разрешали селить в гареме. Ей было страшно отпускать от себя сына, но здесь им не предоставили никаких удобств!

Она сказала об этом Синухету, и египтянин согласился, что сына следует устроить немедленно, пока их не позвали к царю. Поколебавшись, Синухет велел идти с мальчиком обоим слугам: чтобы нянька осталась, а Реннефер вернулся и доложил, где ребенок и как найти к нему дорогу.

Едва только они успели это сделать, как явился царский вестник с золотым знаком на груди. Пора было идти.

Слуга фараона довел Синухета и его наложницу до дверей зала. Они ступили внутрь, борясь с робостью. Пиршественный зал оказался огромен, с мозаичным полом и отделанными позолотой стенами. В конце его было широкое тронное возвышение. Сладко пахли курения, и гости рассаживались на подушках, за пока еще пустыми столиками.

Белла аккуратно села и осмотрелась, ища глазами Тамин. Ах, вот же она - в группе таких же белых жрецов Амона…