Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века - Страница 5

Любимым местом охоты императрицы был Петергофский парк. Для охоты в парке обыкновенно расставлялись полотна, между которыми гончие собаки гоняли зверей; полотен этих требовалось такое громадное количество, что для хранения их был выстроен отдельный цейхгауз, находившийся в ведении цейхкнехта. Практиковался еще способ охоты, называвшийся парфорс-яхт. Он заключался в том, что первоначально устраивалась облава, а затем целое общество охотников травило и стреляло разного рода зверей; для доставления охотников к месту охоты держались особые экипажи, яхт-вагены. Ружья для императрицы изготовлялись преимущественно на Сестрорецком заводе и отличались богатой отделкой, золотыми насечками, фигурными ложами; во время охоты они заряжались всегда обер-егерем Бемом, причем пули вкладывались в гильзы, смазанные салом.

Императрица стреляла отлично, почти без промаха, и нередко убивала пулей птиц в лет. Об охотничьих ее подвигах иногда сообщалось в «Ведомостях»; так, в 1740 г. напечатано следующее известие: «С 10-го июня по 26-е августа ее величество, для особливого своего удовольствия, как парфорс-яхтою, так и собственноручно, следующих зверей и птиц застрелить изволила: 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабана, 1 волка, 374 зайца, 68 диких уток и 16 больших морских птиц». Кроме охоты, летом Анна Иоанновна развлекалась ужением рыбы, катаньем на шлюпках, из которых была составлена небольшая флотилия с 24 матросами под командою флотского офицера, или катанием по парку «в качалках» ─ маленьких колясочках, запряженных малорослыми лошадками.

Обычные дни, когда не было при дворе приемов, императрица любила проводить в комнатах любимца Бирона или у себя в спальне, среди шутов и приживалок. Надев капот из турецкой материи небесно-голубого или зеленого цвета, предпочитаемого ею другим, и повязав по-мещански голову красным платком, она вышивала с женой Бирона, с которой была очень дружна, в пяльцах или играла с ее детьми в мяч, волан, пускала им змей, забавлялась их шалостями и выходками, часто грубыми и дерзкими, но всегда проходившими безнаказанно для этих испорченных баловней. Шутов и приживалок разного рода состояло при императрице множество. Среди них были карлы, карлицы, татарчата, калмычата, калмычки, персиянки, арабки, монахини, разные старухи, называвшиеся сидельницами, и т. п. Иные из них носили особые прозвища, указывающие на их физические недостатки или особенности, например: Мать Безножка, Дарья Долгая, Акулина Лобанова, Девушка Дворянка, Екатерина Кокша, Баба Материна и проч. Все они были обязаны болтать без умолку, и Анна Иоанновна просиживала целые часы, слушая их болтовню и смотря на их кривлянья. Личностей, обладавших завидным для многих даром говорить не уставая всякий вздор, разыскивали по всей России и немедленно препровождали ко двору.

В государственном архиве сохранилось несколько собственноручных писем Анны Иоанновны, доказывающих ее заботу о пополнении своего интимного штата разными болтуньями и дурами. Так, например, императрица писала в Москву: «У вдовы Загряжской, Авдотьи Ивановны, живет одна княжна Вяземская, девка; и ты ее сыщи и отправь сюда, только, чтобы она не испужалась, то объяви ей, что я беру ее из милости, и в дороге вели ее беречь, а я ее беру для своей забавы, как сказывают, что она много говорит». В другой раз она писала в Переславль: «Поищи в Переславле из бедных дворянских девок или из посадских, которая бы похожа была на Татьяну Новокщенову, а она, как мы чаем, что уже скоро умрет, то чтобы годны были ей на перемену; ты знаешь наш нрав, что мы таких жалуем, которые бы были лет по сорока и так же б говорливы, как та, Новокщенова, или как были княжны Настасья и Анисья Мещерские».

До нас дошел любопытный рассказ жены управляющего дворцовым селом Дединовым Настасьи Шестаковой о том, как в июне 1738 г. она провела день во дворце у императрицы. Рассказ этот так ярко и вместе с тем безыскусственно рисует домашний быт Анны Иоанновны, что мы приводим его целиком:

«Божиею милостью и заступлением пресвятыя Богородицы и повелением ее императорского величества приведена была во дворец летний, и привели меня в дежурную к Андрею Ивановичу Ушакову, а его превосходительство велел меня проводить через сад в покои, где живет княгиня Аграфена Александровна Щербатая, и как шла садом, стоял лакей на дороге и спросил: «Не вы ли Филатовна?». И я о себе сказала: «Я». И взял меня лакей и довел меня до крыльца перед почивальню и привел к княгине. Княгиня пошла и доложила обо мне, и изволили ее императорское величество прислать Анну Федоровну Юшкову: «Не скучно ли тебе, Филатовна, посиди» — и посадила со мною от скуки говорить Анну Федоровну Волкову, полковницу. А как пришло время обедать, посадили за стол с княгинею Голицыною, с полковницею Анною Васильевною, с Марьею Михайловною Возницыною, с камор-юнфорою Матреною Ефстифьевною, с Маргаритою Федоровною, с матерью Александрою Григорьевною, а иных и не упомню.

А как пришел час вечерни, изволила ее величество прислать Анну Федоровну Юшкову: «Ночуй-де у меня, Филатовна!». И я сказала: «Воля ее императорского величества». А как изволила откушать ввечеру и изволила раздеться, то меня княгиня привела в почивальную пред ее величество и изволила меня к ручке пожаловать и тешилась: взяла меня за плечо так крепко, что с телом захватила, ажно больно мне было. И изволила привесть меня к окну и изволила мне глядеть в глаза, сказала: «Стара очень, никак была Филатовна — только пожелтела». И я сказала: «Уже, матушка, запустила себя: прежде пачкавалась белилами, брови марала, румянилась». И ее величество изволила говорить: «Румяниться не надобно, а брови марай». И много тешилась и изволила про свое величество спросить: «Стара я стала, Филатовна?». И я сказала:

«Никак, матушка, ни маленькой старинки в вашем величестве!» — «Какова же я толщиною — с Авдотью Ивановну?» И я сказала: «Нельзя, матушка, сменить ваше величество с нею, она вдвое толще». Только изволила сказать: «Вот, вот, видишь ли!». А как замолчу, то изволит сказать: «Ну, говори, Филатовна!». И я скажу: «Не знаю, что, матушка, говорить: душа во мне трепещется, дай отдохнуть». И ее величеству это смешно стало, изволила тешиться: «Поди ко мне поближе». И мне стала ее величества милость и страшна и мила, упала перед ножками в землю и целую юбочку. А ее величество тешится: «Подымите ее». А княгиня меня тащит за рукав кверху, я и пуще не умею встать. И так моя матушка светла была, что от радости ночь плакала и спать не могла. «Ну, Филатовна, говори!». — «Не знаю, матушка, что говорить». — «Рассказывай про разбойников!». Меня уже горе взяло: «Я, мол, с разбойниками не живала». И изволила приказывать: что я делаю, скажи Авдотье Ивановне. И долго вечером изволила сидеть и пошла почивать, а меня княгиня опять взяла к себе, а княгиня живет перед почивальнею.

А поутру меня опять привели в почивальную перед ее величеством в десятом часу, и первое слово изволила сказать: «Чаю, тебе не мягко спать было?». И опять упала я в землю перед ее величеством, и изволила тешиться: «Подымите ее; ну, Филатовна, рассказывай!» И я стала говорить: «Вчерася, матушка, день я сидела, как к исповеди готовилась: сердце все во мне трепетало». И ее величество тешилась: «А нынеча что?». — «А сегодня, матушка, к причастию готовилась». И так изволила моя матушка светла быть, что сказать не умею. «Ну, Филатовна, говори!» И я скажу: «Не знаю уже, что говорить, всемилостивая». — «Где твой муж и у каких дел?» И я сказала: «В селе Дединове в Коломенском уезде управителем». Матушка изволила вспамятовать: «Вы-де были в новгородских?». — «Те, мол, волости, государыня, отданы в Невский монастырь». — «Где же-де вам лучше, в новгородских или в коломенских?» И я сказала: «В новгородских лучше было». И ее величество изволила сказать: «Да для тебя не отнимать их стать. А где вы живете, богаты ли мужики?». — «Богаты, матушка». — «Для чего ж вы от них не богаты?» — «У меня, мол, муж говорит, всемилостивейшая государыня, как я лягу спать, ничего не боюся, и подушка в головах не вертится». И ее величество изволила сказать: «Эдак лучше, Филатовна: не пользует имение в день гнева, а правда избавляет от смерти». И я в землю поклонилась. А как замолчу, изволит сказать: «Ну, говори, Филатовна, говори». И я скажу: «Матушка, уже все высказала». — «Еще не все сказала: скажи-ка, стреляют ли дамы в Москве?» — «Видела я, государыня, князь Алексей Михайлович (Черкасский) учит княжну стрелять из окна, а поставлена мишень на заборе». — «Попадает ли она?» — «Иное, матушка, попадает, а иное кривенько». — «А птиц стреляет ли?» — «Видела, государыня, посадили голубя близко к мишени и застрелила в крыло, и голубь ходил на кривобок, а другой раз уже пристрелила». — «А другие дамы стреляют ли?» — «Не могу, матушка, до-несть, не видывала». Изволила мать моя милостиво расспрашивать, покамест кушать изволила. А как убраться изволила, то пожаловала к ручке: «Прости, Филатовна, я опять по тебя пришлю: поклонись Григорью Петровичу, Авдотье Ивановне». И изволила приказать Анне Федоровне Юшковой: «Вели отвезти Филатовну на верейке лакеям, да и проводить». И пожаловала мне сто рублев; изволила сказать: «Я-де помню село Дединово: с матушкою ездила молиться к Миколе». А я молвила: «Ну-тко, мол, матушка, ныне пожалуй к Миколе-то Чудотворцу помолиться». И ее величество изволила сказать: «Молись Богу, Филатовна, как мир будет». Изволила меня послать, чтобы я ходила по саду: «Погляди, Филатовна, моих птиц».