Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман» - Страница 84

Чтобы сделать правильный вывод из всего сказанного выше, в заключение я коротко остановлюсь на том, что у нас именуют «вопросом о молодых».

Начинающие писатели весьма требовательны, это вполне понятно и простительно, ибо молодежь по природе своей спешит насладиться успехом. Я знаю немало двадцатилетних юнцов, они сетуют на упадок литературы и громогласно взывают о защите, если директора театров позволяют себе отклонить их вторую пьесу, а газеты не желают печатать их третью статью. Наша литературная молодежь мечтает вот о чем: пусть найдут такого книгоиздателя, что будет издавать и распространять все книги начинающего писателя, которые тот принесет к нему; пусть откроют особый театр, пусть установят ему государственную субсидию с тем, чтобы на его сцене шли все пьесы начинающего драматурга, которые он вручит директору. И о таких предложениях оживленно спорят, замечают, что государство расходует на музыку гораздо больше денег, чем на литературу, говорят о художниках, которых забрасывают заказами и осыпают наградами, так что они живут, точно избалованные дети, под отеческой опекой властей предержащих. Рассмотрим же внимательнее чаяния молодежи.

Мысль о том, будто можно поддерживать всех без исключения, способна вызвать только улыбку. Без выбора все равно, не обойтись; создайте особый комитет, назначьте лицо, облеченное полномочиями, — им все равно придется рассматривать рукописи; а значит, опять появится возможность для произвола, молодые писатели, которых обойдут, вновь примутся обвинять государство в том, что для них ничего не делают, что их умышленно хотят подавить. Впрочем, они во многом будут правы: субсидии, что ни говорите, идут на пользу посредственности, человеку с независимым и своеобразным талантом никогда не дают заказа. Систему правительственного поощрения никогда не применяли к книгам; в самом деле, у нас нет издателя, которому государство давало бы сто или двести тысяч франков в обмен на его обязательство публиковать ежегодно десять или пятнадцать книг начинающих авторов. Но в театре опыт такого рода — вещь не новая; например, театр Одеон широко раскрывает свои двери перед молодыми драматургами. Так вот мне хотелось бы узнать, много ли наберется талантливых авторов, у которых первая пьеса шла на подмостках Одеона. Я уверен, что их окажется относительно мало, меж тем как список посредственных и ныне уже забытых авторов будет огромный. Пусть это послужит подтверждением аксиомы: поддержка, которую власти оказывают литературе, идет на пользу только посредственности.

Часто молодые писатели, главным образом драматурги, спрашивают меня: «Неужели вы не верите в то, что существуют неизвестные таланты?» Разумеется, если талант ничем себя не проявил, он пребывает в безвестности; но в одно я твердо верю и знаю, что это так: всякий мало-мальски яркий талант в конце концов себя проявит, и его вынуждены будут признать. Все дело в этом и ни в чем другом. Человеку даровитому нельзя помочь разрешиться его произведением, — он это делает без посторонней помощи. Позволю себе привести пример, относящийся к творчеству художников. Каждый год в Салоне живописи, на этом базаре художественных изделий, мы видим ученические полотна, работы художников, получающих субсидии от государства: эти на редкость невыразительные картины допущены сюда лишь из духа терпимости и ради поощрения; подобные опусы ничего не стоят, их не принимают во внимание сегодня, не будут принимать во внимание и завтра, они только без всякой пользы и ко всеобщей досаде занимают место на выставках. Неужели и в литературе нам надо добиваться субсидий, а потом выставлять на всеобщее обозрение пустячные книги? Государство ничем не обязано молодым писателям: никто не давал им права, написав несколько страниц, которые не желают печатать или ставить на сцене, изображать из себя мучеников. Ведь сапожник, стачавший первую пару сапог, не требует от государства, чтобы оно помогло ему их продать. Работник сам должен добиваться, чтобы его работу оценили по достоинству. А если он бессилен этого добиться, грош ему цена, он по своей вине пребывает в безвестности, и поделом.

Надо напрямик заявить: слабые литераторы не заслуживают никакого интереса. По какому праву, будучи слабыми, они тщеславны и желают прослыть сильными? Нигде слова: «Горе побежденным!» — не звучат более уместно. Никто не принуждает человека писать; но уж если он берется за перо, то тем самым принимает возможные последствия битвы, и тем хуже для него, если после первого же удара он падает наземь, а его сверстники и коллеги проходят дальше, ступая по нему. Жаловаться в подобных обстоятельствах просто смешно, да к тому же это не помогает. Сколько ни поощряй слабого, он все равно потерпит неудачу, а сильный добьется успеха, не взирая на все препятствия, — вот непреложный вывод, и тут уж ничего не поделаешь.

Я хорошо знаю, что все относительно и что мне могут назвать весьма посредственных писателей, которые благодаря субсидиям и поддержке стали модными авторами. Но такие доводы даже слушать стыдно. Зачем Франции нужны посредственные писатели? Ведь если поддерживают начинающих, то делают это, разумеется, в надежде, что среди них может отыскаться гений. Книги и пьесы — не товары широкого спроса, такие, скажем, как шляпы и башмаки. Впрочем, если угодно, и в лавках книгопродавцев, и в театрах можно встретить немало поделок, находящих множество покупателей; но ведь все это произведения второсортные, недолговечные, их удел — служить злобе дня. Я даже не хочу задумываться над тем, сколько посредственных произведений можно еще получить, если государство вмешается в это дело и объявит конкурс на лучшее произведение. Не стоит ли в таком случае просто открыть особый класс в Высшем училище искусств и ремесел, где учили бы сочинять книги и пьесы по самым образцовым рецептам и к осени обеспечивали бы Париж комедиями и романами на всю зиму. Нет, в литературе важно только одно — талант. Поощрения оправданы лишь тогда, когда они помогают появлению выдающегося писателя, который пока что затерян в толпе безвестных литераторов и терпит нужду.

А если так, то самый вопрос о молодых упрощается. Пусть все идет своим порядком, ибо никого нельзя наделить талантом, а в человеке талантливом заложено достаточно сил для полного развития его дарования. Обратимся к фактам. Давайте изберем группу молодых писателей — пусть их будет двадцать, тридцать пли пятьдесят — и проследим, как складывались их судьбы. Сначала все они дружно пускаются в путь, их воодушевляет одна и та же вера, их обуревает одинаковое честолюбие. Затем почти сразу же намечается разница: одни быстрым шагом идут вперед, другие топчутся на месте. Однако, пока еще делать выводы рано. Но вот наконец можно и подвести итог: посредственности, хотя их всячески поддерживали, подталкивали, похваливали, так и остались посредственностями, несмотря на первые успехи; слабые и вовсе исчезли с горизонта; зато сильные, которым пришлось по десять, по пятнадцать лет сражаться в обстановке злобы и зависти, теперь торжествуют, талант их расцвел пышным цветом, и они впереди! Это вечная история. И было бы очень досадно, если бы захотели избавить сильных от долгих лет ученичества, уберечь их от первых битв, в которых они получают боевое крещение. Пусть они страдают, отчаиваются, выходят из себя — это им только на пользу. Глупость толпы и ярость соперников окончательно шлифуют их дарование.

Итак, для меня вопроса о молодых не существует. По-моему, это надуманная проблема, и разглагольствования о ней лишь поддерживают неосновательные надежды слабых литераторов. Я уже говорил, что никогда еще двери книгоиздателей и директоров театров не были так широко распахнуты, как сейчас; любую пьесу играют на сцене, любую книгу печатают; а тем, кому приходится немного обождать, это только на пользу, они становятся более зрелыми. Для новичка самое большое несчастье — слишком быстрый успех. Надо знать, что прежде, чем достичь славы, настоящий писатель лет двадцать посвящает упорному труду. Когда юнец, сочинивший полдюжины сонетов, завидует известному писателю, он забывает, что тот отдал ради славы лучшие годы своей жизни.