Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман» - Страница 83

А я позволю себе заметить, что деньги помогают создавать прекрасные произведения. Вообразите, что в наш демократический век некий юноша попадает в Париж без гроша в кармане. Выше я говорил о том, что некоторое время он благодаря газетам с грехом пополам зарабатывает себе на жизнь и, если у него хватает воли, не только занимается журнальной поденщиной, но и создает литературные произведения. Десять лет его жизни проходят в этой трудной борьбе. И вот наконец он добивается успеха: он не только снискал себе славу, но и составил состояние: теперь ему нечего страшиться нужды, он избавил от бедности своих близких, а то даже и расплатился с долгами, доставшимися ему в наследство. Отныне он человек независимый, он может говорить во всеуслышание то, что думает. Разве это не прекрасно? И не свидетельствует ли это об огромном значении денег?

Стало быть, вопрос о роли денег в литературе всегда ставили неверно. Следует исходить из того, что всякий труд заслуживает оплаты. Автор создает книгу; разумеется, настоящий писатель, усаживаясь поутру за письменный стол, не думает о том, как бы заработать побольше; но вот книга окончена, издатель продает ее как товар и наживается на этом: вполне естественно, что и писатель получает свою долю дохода, обусловленную договором. Поэтому мне непонятны негодующие возгласы, направленные против денег. Литература литературой, а деньги — особая статья.

В любом большом начинании есть теневые стороны. Развитие литературы роковым образом породило людей, спекулирующих на этом. Я уже говорил об авторах романов-фельетонов, заполонивших подвалы газет. По-моему, они вполне законно зарабатывают деньги. Ведь они трудятся, а некоторые даже с похвальным рвением; но их опусы, разумеется, никакого отношения к литературе не имеют. Это обстоятельство, казалось бы, все разрешает. Начинающие писатели напрасно накидываются на сочинителей романов-фельетонов, ибо на деле те вовсе не стоят на пути у подлинной литературы, — они обращаются к публике совсем особого рода, которая не читает ничего, кроме их сочинений; к таким-то недавно появившимся неискушенным читателям, не способным оценить прекрасные произведения искусства, и адресуются эти писаки. Поэтому их стоит скорее даже благодарить, ведь они как бы распахивают невозделанные земли, подобно грошовым газеткам, которые находят дорогу даже в самые глухие деревушки. Посмотрите, кстати, что происходит в политике: ни одно большое движение не обходится без крайностей, каждый шаг в развитии общества сопровождается упорной борьбой и ломкой. Подобно этому эмансипация писателя, триумф творца духовных ценностей, добившегося обеспеченного положения и почестей, прежде воздававшихся аристократам, неминуемо должны были привести к нежелательным фактам. Это, так сказать, оборотная сторона медали. Находятся люди, постыдно торгующие своим пером, поток нелепостей хлынул на столбцы газет, на нас обрушивается лавина бездарных книг. Ну и что же? В часы социальных кризисов на поверхность неизменно всплывает человеческое отребье. Давайте лучше следить за прогрессом, который совершается на высотах литературы, за титаническими усилиями великих талантов — в самом разгаре нынешних битв они отыскивают новую красоту, правду жизни и ее напряженность.

Гораздо сильнее меня всегда смущало куда более серьезное последствие происходящей эволюции; я говорю о непрестанном и упорном труде, на который обречен в наши дни писатель. Канули в прошлое времена, когда достаточно было прочесть в салоне какой-нибудь сонет, чтобы прославиться и получить доступ в Академию. Произведения Буало, Лабрюйера, Лафонтена умещаются в одном или в двух томах. А сегодня нам приходится писать и писать. Мы уподобились труженику, который должен постоянно зарабатывать себе на хлеб и может удалиться на покой, только прикопив немного денег на черный день. Кроме того, если писатель перестает творить, публика о нем забывает; словом, он вынужден нагромождать один том на другой, — так краснодеревец нагромождает в своей мастерской одно изделие на другое. Посмотрите на Бальзака. Просто ужас берет! Сразу же возникает вопрос: как отнесутся наши потомки к столь грандиозному творению, как «Человеческая комедия»? Мало вероятно, что они сохранят ее для себя целиком. Ну, а удастся ли им сделать правильный выбор? Заметьте, что все произведения, пережившие века, относительно невелики. Человеческая память словно боится слишком громоздкого багажа. Впрочем, в ней вообще удерживаются только книги, ставшие классическими, я разумею под ними те, которыми нас пичкают с детских лет, когда наш разум еще не способен сопротивляться. Вот почему я всегда испытывал беспокойство, наблюдая за лихорадочным творчеством современных литераторов. Если и вправду писателю дано создать одну настоящую книгу, то мы подвергаем серьезному риску свою славу, когда, подстегиваемые необходимостью, на все лады переиначиваем и пересказываем ее. Вот, по-моему, единственно опасное последствие нынешнего порядка вещей. Не стоит, однако, судить о грядущем по опыту прошлого. К Бальзаку будут, очевидно, подходить с иной меркой, чем к Буало.

Итак, я перехожу к дыханию науки, все больше проникающему в нашу литературу. Вопрос о роли денег — всего только результат той трансформации, которой подвергся в наши дни дух, царящий в литературе; а первопричина этой перемены — то, что в литературе стали применять научные методы, писатель позаимствовал у ученого его орудие: анализ природы и человека. В наше время все битвы разыгрываются на этом поле сражения: по одну сторону находятся риторы, грамматисты, эрудиты, которые упрямо цепляются за традиции; по другую сторону — анатомы, аналитики, сторонники научного наблюдения и эксперимента, все те, кто хочет по-новому рисовать мир и человечество, изучая их в самых естественных проявлениях и добиваясь того, чтобы в произведении было как можно больше правды. Победы, одержанные ими на протяжении нашего века, и создали новый дух литературы; я уже много раз говорил, что речь надо вести не о литературной школе, а о социальной эволюции, различные фазы которой легко проследить. Сразу видна пропасть, разделяющая Бальзака и любого из писателей XVII столетия. Представьте себе, что Расин читает «Федру», самую дерзкую из своих трагедий, в великосветском салоне; дамы слушают, академики одобрительно покачивают головами, все собравшиеся получают удовольствие от торжественных стихов и образцовых тирад, от возвышенных чувств и высокопарного слога; произведение написано превосходно, по всем правилам логики и риторики, персонажи — существа абстрактные и метафизические, автор покорно следовал философским взглядам своего времени. А теперь попробуйте прочесть в салоне или в Академии «Кузину Бетту»; такая попытка покажется неуместной, дамы будут скандализованы; и случится это единственно потому, что Бальзак написал книгу, основанную на наблюдении и эксперименте над живыми существами, и действовал он не как почитатель логики, не как мастер риторики, а как аналитик, посвятивший себя научному изучению современной ему эпохи. Это и образует пропасть. Когда Сент-Бев испускал отчаянные вопли: «Физиологи, я всюду вас нахожу!» — он пел отходную прежнему духу литературы, он хорошо понимал, что царству эрудитов прошлого наступает конец.

Таково положение. Я снова повторяю, что мы живем в великую эпоху, и жаловаться на грядущий век — просто наивно. Двигаясь вперед, человечество оставляет за собой развалины; зачем же постоянно оглядываться и оплакивать землю, которую покидаешь, землю, истощенную и усеянную обломками? Безусловно, прошлые века создали по-своему великую литературу, но я не вижу ничего хорошего в желании навсегда приковать нас к этим великим образцам под тем предлогом, будто не могут быть созданы другие, не уступающие им. Литература всего лишь продукт общества. Ныне наше демократическое общество постепенно начинает выражать себя в литературе, и с каждым днем это выражение становится блистательнее и полнее. Надо, отбросив ребяческие сожаления, признать силу новой литературы, признать, что роль денег в ней может быть позитивной и достойной, надо довериться новому духу, воцарившемуся в литературе, ибо он расширяет ее поприще благодаря научным методам и превыше грамматики и риторики, превыше философских и религиозных догматов ставит самое прекрасное в мире — истину.