Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман» - Страница 101

У меня в ушах звенит. О ком все это говорится? О Бальзаке или о ком-нибудь другом? Появилась ли эта статья тридцать лет назад или нынче утром? Стоит ли под ней подпись Шод-Эга или же подпись другого критика (имя подставьте сами)? О, великий Бальзак! Ему, бедняге, было суждено подвергаться нападкам посредственности, потому что он много трудился, потому что его личность никак не укладывалась в обычные рамки, потому что он все свое время отдавал творчеству, воодушевленный верою, присущей могучим труженикам! Зато как он отомщен сегодня!.. Однако он страдал, и его больше нет.

Мне скажут: «Ну, довольно, вы правы: этот Шод-Эг — сущий кретин. Но что за странная мысль вытаскивать на свет его детский лепет? Ведь это даже не смешно, а, наоборот, нагоняет скуку, тут нет и крупицы здравого смысла. Ныне все пришли к согласию. Бальзак — величайший романист нашего века. И для того, чтобы доказать это, незачем выставлять напоказ все те глупости, какие высказывали на его счет забытые теперь критики. Оставьте нас в покое со своим Шод-Эгом».

А я отвечу: «Согласен, Шод-Эг действительно кретин; выдержки из его статей, которые я привел выше, нелепы и скучны. Но полезно вспомнить, что в свое время Шод-Эг был видным критиком, к его мнению прислушивались, кое-кто его читал, он засорял мозги людям, и они разделяли его мысли. Опус его написан гладко, если не считать некоторых неточностей и множества благоглупостей. Он наверняка полагал, что творит доброе и глубоко нравственное дело. Но случилось так, что уже через каких-нибудь тридцать лет он превратился в паяца, чьи статьи нельзя читать без смеха. А теперь скажите мне, сколько в наше время насчитывается этаких Шод-Эгов, и представьте себе, какими громовыми раскатами хохота будут сопровождать наши внуки чтение статей подобных господ. Меня это радует, вот и все».

Я немало позабавился, когда приводил выдержки из немыслимого этюда, в котором ныне забытый критик Шод-Эг некогда ополчился на гигантскую фигуру Бальзака. Сегодня я вновь доставлю себе удовольствие — воспроизведу некоторые отрывки из статьи об авторе «Человеческой комедии», статьи, которую Жюль Жанен опубликовал в журнале «Ревю де Пари» в июле 1839 года.

Шод-Эг был мало кому известен, он не пользовался большим авторитетом, и его глупость не имела особого значения. Но Жюль Жанен, черт побери! Это — уже серьезно. Вспомните, что Жюль Жанен был торжественно провозглашен королем критиков, что на протяжении сорока лет все безропотно склонялись под его ферулой, и его былую известность можно сравнить разве только с тем полным забвением, которое неожиданно стало его уделом. Плодовитый романист, прославленный театральный критик, уж он-то, казалось, способен был понять и по достоинству оценить Бальзака. Так вот сейчас вы убедитесь сами!

Надо сказать, что незадолго до того Бальзак в своем романе «Утраченные иллюзии» жестоко расправился с прессой. Жанен почел своим долгом взять под защиту журналистику. В ту пору уже удивлялись, как это романист, которого беспощадно травили газеты, каждодневно смешивая его с грязью, как это он набрался неслыханной дерзости и посмел выразить недовольство, обвинить своих клеветников в недобросовестности и невежестве. Бальзак не стеснялся в выражениях: в принадлежавшем ему журнале он объявил напрямик, что газеты ведут против него «гнусную» кампанию. Кстати, он этого им так никогда и не простил. Об этом намеренно забывают в наши дни, когда, стремясь уничтожить живых, прибегают для этого к воспоминаниям об умерших исполинах. Прибавим, что Жанен, выступая в защиту прессы, взял на себя неблаговидную роль — стал орудием журнала «Ревю де Пари», издатель которого питал злобу к Бальзаку, ибо только недавно проиграл знаменитый процесс против романиста.

Но обратимся к цитатам. Я буду приводить их в том порядке, какой мне представляется удобным.

Сначала Жанен мило шутит. Его, видите ли, заставили прочесть «Утраченные иллюзии», а такое чтение для него — жестокая мука. Ох, если б была надежда избавиться от столь тяжкого труда! Он восклицает: «На радостях я тотчас же обратился бы к старинным книгам, где сразу же находишь и середину, и начало, и конец, к благородным шедеврам, размышления над которыми делают вас лучше. Напротив, все эти жалкие современные произведения, написанные наобум, без плана, без цели, походят на самые причудливые воздушные замки, нацарапанные на бумаге, они наполняют вас каким-то раздражением, которое вы с трудом сдерживаете». Вот символ веры нашего критика. «Без плана, без цели» — это просто великолепно! Это напоминает Сент-Бева, который «Пармской обители» предпочитал «Путешествие по моей комнате».

Продолжим. «Итак, Давид Сешар был необыкновенно счастлив, когда ему удалось наконец-то заменить отца о он получил возможность определить своего друга Люсьена фактором в типографию с месячным жалованьем в пятьдесят франков; я забыл сказать, что г-жа Шардон, мамаша героя, зарабатывала тридцать су в день, ухаживая за больными, а ее дочь получала двадцать су от хозяйки прачечной. Этот шелест кредиток, это отвратительное звяканье мелкой монеты часто будут повторяться в моем рассказе; однако в этом никто не повинен, кроме самого г-на де Бальзака, по воле которого судьба его героев — я утверждаю, почти всех его героев! — зависит от монеты в пятьдесят сантимов». И дальше: «Из двух тысяч франков, которые Люсьен привез с собою в Париж, у него оставалось только триста шестьдесят; он поселился на улице Клюни, возле Сорбонны, заплатил сорок су извозчику; таким образом, у него осталось только триста пятьдесят восемь франков. Чтобы с пользой читать романы г-на де Бальзака, надобно, по крайней мере, хоть немного знать арифметику и немного — алгебру, в противном случае романы эти утрачивают большую часть своего очарования. Кстати, прошу мне поверить, все эти мелочные подробности совершенно точны, да я и не способен их выдумать». Черт побери, в это я верю! Ведь он умен, наш Жанен. И все же король критиков не понял, что великое своеобразие Бальзака состоит как раз в том, что он сумел показать своими произведениями, какую страшную роль играют в наше время деньги.

Но самый забавный из упреков, которые Жанен делает Бальзаку, это упрек в том, что тот, дескать, повторяется, перепевает самого себя. Упрек этот приводит нас в веселое расположение духа, когда мы вспоминаем, что сам вышеупомянутый Жанен на протяжении сорока лет перелицовывал одну и ту же статью и помещал ее в подвале «Деба». Сорок лет пустопорожней болтовни, сорок лет бесполезной и цветистой критики! Право же, это грандиозно: и такой человек обвиняет в однообразии творца «Человеческой комедии», создавшего целый мир!

Наконец, Жанен собрался с духом и погрузился в чтение «Утраченных иллюзий»; вот в каких изысканных выражениях он сообщает об этом: «Повторим еще раз — это необходимо; итак, закроем глаза, задержим дыхание, натянем на ноги непромокаемые сапоги, как делают, прочищая сточные трубы, и, коль скоро вам это по нраву, двинемся как ни в чем не бывало по грязи». Мне начинает казаться, что я читаю высказывания одного из нынешних критиков, рассуждающего о сточных канавах натурализма.

Попутно Жанен встречает имя Вальтера Скотта, — и вот он уже закусил удила, накатал две страницы в том расплывчатом стиле, когда слова текут из-под пера, как теплая водица. Бальзак испытывал перед Вальтером Скоттом восхищение, которое нам ныне трудно понять, но, на беду, он позволил себе заметить, что все героини английского романиста походят одна на другую; и наш критик с негодованием восклицает: «Какое кощунство! Как можно не признавать достоинства шедевров, которые знает наизусть вся Европа? Ведь именно потому, что сэр Вальтер Скотт в своих исторических повествованиях отводит женщине второй план, именно потому, что он наделяет своих героинь самыми высокими добродетелями, показывая, что и в страсти они покойны, а в любви добропорядочны, что они всегда и всюду сохраняют благопристойность и сдержанность, как приличествует добропорядочным девицам, которым предстоит сделаться почтенными матерями семейств, — именно поэтому его романы снискали всеобщее признание…» Вот глубокая критика. Положительно, королю критиков недоставало широты ума, чтобы понять Бальзака.