Скрипка для дьявола (СИ) - Страница 18

Но я причастен к этому тоже и просто уйти, оставив всю тяжесть на Лорана было бы малодушно и низко. Пускай я вновь поступлю глупо, но буду хотя бы знать, что сделал все, что мог.

Сев на пол рядом с дверью, тихо позвал:

- Лоран... – по другую сторону дерева воцарилось молчание, плач и мольбы замерли. Я не знал, что сказать. Мой язык не мог выдать ничего, кроме его имени, словно им могло быть всё сказано. Однако, я сделал над собой усилие, и продолжил, по-прежнему едва слышно, словно боялся напугать его:

- Я совершил ужасную вещь... я виноват и прошу у тебя прощения. Я не хочу терять тебя. Скажи, что мне сделать, чтобы вернуть тебе покой? – напряжённая тишина и оставленная без ответа просьба встревожили меня.

- Глупец... – внезапно промолвил он дрожащим после слёз голосом, – Просишь прощения без вины.

- Что?.. – я даже отстранился от двери. – Нет, я виноват... то, что я сделал с тобой...

- Прости меня, – хрипло прошептал Лоран. – И больше не приближайся ко мне.

- Ты гонишь меня? – прислонившись виском к холодному дереву, спросил я. – Ты больше не любишь меня?

Минутное молчание.

- Я никогда не говорил, что люблю вас, – ответил Лоран.

- Ты молчал об этом громче, чем говорил, – возразил я. – Как и я.

- Это правда, – помедлив, произнес он. – Именно поэтому я хочу, чтобы вы держались подальше. Если вы хотите моего покоя, исполните мою просьбу и забудьте обо всем. Я умоляю.

- Я хочу твоего спокойствия, но вот хочешь ли его ты? – спросил я. Вероятно, также сидящий на полу за дверью, Морель пошевелился. Я услышал тихий шорох его халата.

- ... Да.

- Что ж, прекрасно, – поддавшись внезапному порыву, отрезал я и, поднявшись на ноги, зашагал прочь. Я был зол, движения резки, но внутри всё кричало и рвалось от боли: «Снова?! Только не снова! Отказ от любви из-за любви! Эта жестокая нелепость!.. Это проклятое священное чувство! Только не снова!»

Захлопнув дверь своей комнаты, я вжался лбом в её полированную осиновую поверхность. До боли сильно. Но разве что-нибудь могло быть сильнее той пытки, что разворачивалась у меня внутри?

Самое жестокое убийство совершается не ненавистью, а любовью. Любое: от уничтожения физического тела, до нанесения ран душевных. Самое жестокое и самое бессмысленное, повергающее в безутешное отчаяние. Странно, что его ещё не внесли в список смертных грехов. Зло от сущности всего бытия, смерть от того, что дарит жизнь. Величайшая насмешка владельца хрустальной игрушки под названием Вселенная.

Два дня для меня прошли как в тумане. До меня никто не мог достучаться – ни Эйдн, ни даже Парис. Я не слышал их слов, не видел их лиц. Я даже ни о чём не думал, словно в моей черепной коробке образовался вакуум – пыльная серая комната с едва ли проникающим в неё дневным светом.

- Андре, – Парис потряс меня за плечо. – Ты совсем не слушаешь меня! Что произошло? – в аквамариновых глазах плескались отчаяние и тревога. – Почему у тебя такой убитый вид?

- Я вас слушаю, – ответил я. Мы находились в библиотеке, где проходил урок иностранного языка.

- Нет, не слушаешь! – внезапно вспылил он, со всей силы ударив по столу ладонью. От неожиданности я вздрогнул, несмотря на практически спящие рефлексы, и изумлённо уставился на него. Сколько себя помню, Парис никогда не вёл себя так сурово. – Я хочу знать, почему ты ходишь едва живой и не можешь усвоить даже простейших вещей! – гневно сверкая глазами, выпалил Линтон.

Я промолчал. Скорее умру, чем расскажу ему всё.

- Это из-за Лорана? – требовательно спросил он. Услышав это имя, я машинально повернул голову на источник звука.

Парис ещё примерно минуту молча смотрел на меня, поджав губы, а после, переплетя холеные аристократические пальцы, промолвил, уже более уравновешенно:

- Андре, ты знаешь, почему я оставил Лорана здесь и почему убедил Эйдна согласиться со мной?

- Нет, сеньор, – ответил я. Англичанин пристально посмотрел на меня исподлобья:

- Ради тебя. Чтобы ты наконец почувствовал себя свободно, чтобы не ощущал себя одиноким и бесполезным. Чтобы к тебе пришло вдохновение, выпускающее наружу твой талант танцора. А также, в воспитательных целях – чтобы развить в тебе силу характера, волю, и умение нести ответственность, самостоятельно принимать решения. Всего и не перечислить. Ключом ко всем этим духовным богатствам и является Лоран, как это ни странно. Ты старше него, а ведёшь себя, как подросток. Стоит ему покачнуть твою уверенность в чём-то – и ты сдаешься? Так вот просто? Ты боишься того, кого должен защищать! Ведь он ещё мальчишка, а он умудряется направлять тебя по своему пути, так почему же ты не можешь вытащить его на свой?!

А ведь у тебя есть все возможности, чтобы стать сильной личностью – они уже наблюдались в день, когда вскрылся неприятный инцидент со Штефаном Швартцом. Ты добился увольнения этого немца, потому что был твёрдо уверен в том, что он вредит общей цели и тому, что входит в твои обязанности – безопасность и развитие Лорана. Эйдн не смог отказать тебе, хотя увольнять Швартца ему было невыгодно и он мог бы сказать, что Лоран – всего лишь капризный упрямец, не желающий уступить правилам других, всё делая по-своему. Ты можешь всё это, но забываешь, что вы учитесь друг у друга – ты и Лоран. Не знаю, что у вас там произошло, но вижу, что ты идёшь у него на поводу, и потому советую: научи ты его хоть чему-нибудь, иначе – какой из тебя наставник?! Всё, я сказал то, что хотел давно открыть тебе. А сейчас ты возьмёшь себя в руки и будешь делать то, что должен – а именно сосредоточишься на французском. Больше такой безответственности я не потерплю. – как странно было это слышать из уст такого молодого человека, как Парис, которому, по идее, ещё впору совершать глупости и безрассудства, а не толкать речи, достойные мужчины возраста Эйдна. Но как бы там ни было, он был прав, совершенно прав. Я именно боялся – боялся Лорана, сам о том не подозревая. Любил и страшился одновременно, вместо того, чтобы хотя бы попытаться убедить его посмотреть на ситуацию моим взглядом, отличным от его.

- Андре!!!

- Да, сеньор.

Вечером, когда занятия окончились, я вышел из библиотеки и, пройдя через галерею, поднялся на второй этаж. Ещё на лестнице я услышал пронзительные звуки скрипки – мелодия Лорана вернулась. Вернулась его восхитительная плавность и целостность игры, так мистически напоминающая человеческий голос. Но в ней до сих пор было какое-то напряжение, словно надрыв. Казалось, скрипка вот-вот издаст пронзительный крик от лопающихся струн. Судя по рассказам Париса, это совсем не похоже на обычный звук скрипок Амати. Им не свойственна надрывность. Скорее, плавность и нежное пение, похожее на псалмы ангелов. Похоже, дело было в самом исполнителе.

«Что с ним происходит? – подумал я, следуя по коридору, – что терзает его?»

Пускай он молчит, как могила, но я давно уже слышу, что что-то не так: Амати говорит за него, призывает услышать её молитвы. И я намерен на них ответить.

Толкая дверь, застаю его у окна – облачённого в сюртук цвета своего любимого тёмного сапфира. Неподвижный, бездонный взгляд, устремленный поверх черепичных крыш домов куда-то в ночную даль.

Надрывная игра прерывается с моим появлением. Следя взглядом за моим быстрым приближением, он опускает скрипку и делает шаг назад. В глазах – вопрос в смешении с лёгким страхом. В этот раз я тебя не отпущу. Только не ради разрушающей любви.

Хватаю его в охапку, прижимая руки с зажатыми в них скрипкой и смычком к телу, и глубоко впиваюсь в губы, игнорируя громкие протесты. Боже, я снова могу тебя чувствовать: твои дивные волосы, твой запах и тепло, твои хрупкие нежные губы.

В порыве нахлынувших на меня чувств, я крепко прижал Лорана к себе, стиснув в объятиях.

- С-скрипка... – только и успевает выдохнуть он, когда я через мгновение вновь завладеваю его ртом, одной рукой обнимая за талию, а другой высвобождая инструмент из обмякших тонких пальцев и опуская его на кровать за спиной Мореля. Амати подождет. Сейчас ты мой. Только мой.