Скрипка для дьявола (СИ) - Страница 17

- Ну хорошо... – вздохнул Эйдн, – Тогда ему придётся заниматься самому некоторое время.

- Я думаю, он справится, – ответил я, – Судя по тому, какие произведения он мне играл, пока мы были в Париже, Лоран прекрасно знает сольфеджио и сможет разобраться в нотах самостоятельно.

- Я надеюсь на это, – как-то пристально посмотрев мне в лицо, сказал Дегри и я почувствовал предательски пробежавший по спине холодок, – Хотя крайне неразумно думать, что, выучив теорию, можно быть подлинным профессионалом своего дела. Куда важнее практика. Совершенству нет предела, тебе это, думаю, известно.

- Разумеется, – наклонил я голову.

- Хорошо. Можешь идти.

- Спасибо, синьор, – я направился было к выходу из класса, но остановился. – Только вот скрипка...там большая царапина на задней стенке...Лоран очень волнуется за неё.

- Передай ему, что я завтра отдам её реставратору. А стоимость восстановления вычту из жалования Швартца.

- Спасибо, – я наконец вышел в коридор, и, закрыв дверь, облегченно вздохнул. Слава богу, все получилось – я добился своего, сделал для Мореля всё, что мог, хотя сам себя испугался. Никогда в жизни я так не настаивал на своём – словно с цепи сорвался. По-видимому, Эйдн это тоже почувствовал, потому и уступил. Что ж, дела улажены – пора и на покой.

Проходя по тёмному коридору, я остановился у окна. На Флоренцию уже опустилась ночная темнота. Этот город не был ни капли похож на вечно неугомонный Париж – здесь всему было своё время. Потрясающее сочетание строгости нравов и абсолютной двуличности натуры жителей – постоянное беспричинное стремление очаровать тебя, ввести в заблуждение по любому поводу, чтобы после усилить боль от совершенных ошибок брошенной в лицо правдой. Этот аспект проявлялся в разных сферах жизни и общения в этих местах и имел много лиц: он мог казаться отвратительным, а мог быть высоконравственным, из серии: «ради твоего же блага». Рассматривать подобные вещи с одной лишь отрицательной стороны просто глупо.

С улицы доносился громкий стрекот сверчков. Боже, как же я боюсь...как боюсь и одновременно страстно желаю увидеть своё будущее. Куда меня занесёт? Со дня смерти брата, изо дня в день, я встречаю новый рассвет с боязным предвкушением неожиданных событий, которые госпожа Фортуна бросает мне, словно кость верному псу, то благосклонно улыбаясь, то смеясь в лицо. Но вот что грустно: каждая её покровительственная улыбка мне поначалу кажется злорадным оскалом. Лишь пережив боль неприятностей, я осознаю, что всё это перенёс не зря и что приобрел гораздо больше, чем имел до этого. А что до затраченного – то эти потерянные вещи, оказывается, не так уж и были мне жизненно необходимы. Как Парис. Я потерял его, и, перенеся боль безжалостных слов, нашёл Лорана. Я ни о чём не жалею. Ни о чём.

Придя в свою комнату, я принял ванну, а после, наслаждаясь ощущением чистоты и свежести, забрался под одеяло.

Фортуна, не тревожь меня кошмарами, дай забыться и обрести спокойствие хотя бы в далёком от жизни сне. Ведь жизнь и покой несовместимы.

Я слышал, как скрипнула и закрылась дверь... Я слышал, как тихо шуршали по мягкому персидскому ковру лёгкие шаги и звенело в тишине эхо медленного дыхания... Каждым волоском, каждой клеткой я ощущал чужое присутствие в своей комнате, которое становилось всё более явным.

Слегка прогнувшаяся под весом опустившегося на неё тела перина – кто-то сел на край постели, рядом со мной. Внезапное прикосновение тёплых пальцев к моему лицу и плавное поглаживание...

Острая тревога пронзила всё моё существо, и во мгновение ока стиснув в пальцах руку нарушителя спокойствия, я рывком открыл глаза, но во тьме увидел лишь смутный силуэт возле себя.

- Кто здесь?

В ответ – тишина. Я стиснул запястье и поймав другой рукой незнакомую кисть, ощупал её. Эти пальцы я не мог спутать ни с чьими другими. Тонкие, длинные, твердые на кончиках. Пальцы скрипача.

- Лоран? Что ты здесь делаешь? – от изумления охрипнув, спросил я.

Он снова не проронил ни слова. Тогда я протянул руку и коснулся места, где у человека была голова. Да, эти кудри, эти атласные кудри. Сомнений не было – у моей постели, словно ангел-хранитель, сидел Лоран.

- Почему ты молчишь? Ответь мне что-нибудь. У тебя что-то случилось? – вновь засыпал я его вопросами.

Никаких перемен, лишь ритм тихого дыхания изменился. Мне становилось боязно от такой тишины и неизвестности.

Внезапно я ощутил на своем лице это дыхание, а вслед за ним прикосновение губ – знакомых и мягких, только уже не дрожащих, как несколько часов назад, а податливых и странно целеустремленных – снимающих любые мои печати и разбивающих любые попытки препятствовать задуманному. И поцелуй – глубокий, влажный, неожиданно искусный. Откуда? Когда я его поцеловал сегодня, он едва ли смог ответить мне, словно ребёнок, не знавший ранее блаженства, которое способны дарить губы. Лоран, где ты, кто ты? Невинный агнец или двуличный демон? Потерявшийся в горьких полях цикуты архангел, или Асмодей [3] с волосами цвета скрипичного дерева?

Его гибкие руки обняли меня за шею, а губы – так доверчиво прижимающиеся к моим губам, что-то беззвучно произнесли. Почувствовав на груди под рубашкой прикосновение нежных ладоней, я содрогнулся всем телом, пытаясь унять бешено стучащее сердце.

Я не знал, что мне делать, что сказать ему, как остановить, объяснить, что он совершает ошибку. Мной владело абсолютное внутреннее оцепенение – мозг отказывался думать и подчиняться доводам рассудка. Он кричал, что нужно быстро что-то предпринять, пока всё не зашло слишком далеко, но я почему-то игнорировал его мольбы.

- Нет, Лоран... что ты делаешь... нельзя, ты ошибаешься... не делай этого... – слова давались мне с превеликим трудом, а действия и того сложнее. Знал, что стоило ему лишь слегка надавить на меня, и я не устою, наплевав на любые условности и предрассудки. Я был возбужден – меня дико влекла его таинственная сила, этот невозможный, не по-детски тёмный магнетизм.

Нежно и чувственно лаская кончиками пальцев мою щеку и губы, слабо скользя ногтями по шее, он коснулся языком моего уха и прошептал:

- Прости меня...

После этого я помню всё отрывками: как раздевал его, как нежно изучал бывшее до этого даже в собственных мыслях неприкосновенным тело; его жар, и шелковистую кожу, и запах – этот тёплый, едва ощутимый аромат, какой источают нагретые на солнце сандаловые деревья; это море его мягких, упругих кудрей на моем лице и охватывающая агония наслаждения от познания его горячей плоти; эти глубокие вздохи в смешении с высокими, словно звучание скрипки короткими стонами... Желание бесконечно целовать его и чувствовать глубже и полнее... слышать эту страстную мелодию вновь и вновь...

Будь я музыкантом, я был бы Паганини, продавшим душу за дьявольскую музыку.

В мой сон ворвался дикий крик. Резко открыв глаза, я вскочил, зацепив взглядом с силой захлопнувшуюся дверь моей комнаты.

Подушка рядом со мной была пуста. Ещё теплый хлопок.

«Лоран!» – мелькнула мгновенная мысль. Поднявшись, я поспешно надел тёмно-синий халат из тяжёлого шелка и выглянул в коридор. Он был пуст. Солнце только-только поднялось из-за горизонта. Должно быть, не больше шести утра.

Быстро спустившись на второй этаж, я бесшумно подошёл к двери Мореля, и моё сердце упало куда-то вниз: прямо за дверью, где-то внизу, в районе пола, слышался приглушённый плач и заикающийся голос Лорана, беспрестанно и почти неслышно повторяющий: «Зачем ты это сделал?..Чудовище... Ты снова убил меня... Зачем?!»

Я не мог двинуть ни одним мускулом. Я ощущал боль Лорана, как свою собственную – в груди отчаянно жгло, а желудок стянуло в тугой жгут. Я не знал, с кем он разговаривает и кого имеет ввиду под «ним» – меня или себя самого, и не знал – нужно мне давать знать ему, что я слышу его или лучше уйти, словно меня здесь и не было и я не слышал этой тайной исповеди.