— Ты действительно здорова, Наташа?
— Да.
— Но с тобой что-то странное.
— Нет.
— Я тебя не понимаю сегодня. Ты странная какая-то.
— Нет.
Преподаватель истории после обеда сел за стол — вырезывать из газеты факты. Взял ножницы — и выронил. Был бы бром — тогда не дрожали бы так руки. Неужели же он такой старый? Нет брома.
— Папа, тебе нужно принять бром, — сказала Наташа.
— Ната, что с тобой?
— Ничего, — ответила Наташа. — А тебе нужно принять бром.
— Нет брома. Я пойду лягу.
Наташа вышла в сад. Поручик Архангельский стоял у террасы.
— Наталья Владимировна, я к вам. Я не могу больше, Наталья Владимировна. Я…
Один миг — да или нет? Да — и конец голубому миру. Андрей убит. Наташа жива. Поручик Архангельский…
— Нет! Нет!
И Наташа — на террасу, по лестнице, наверх — к цигарке.
X
Преподаватель истории видел во сне странное. Может быть, очень страшное. Может быть, очень радостное. А к утру неумолимые пальцы схватили преподавателя истории за горло и стали душить, сильнее, сильнее…
— Ох!
Преподаватель истории сел на кровати. Кабинет стоял, должно быть, так же прочно и ясно, как всегда. Но преподаватель истории смотрит на кабинет из-за далеких туманов. Кабинет качается, кабинет уплывает. Преподаватель истории один в тумане. Неумолимые пальцы сжимают горло, давят грудь.
— На… та…
Преподаватель истории руками разгоняет туман.
— На… та…
Туман все гуще. Кабинет уплывает. Как найти дверь из кабинета? Как выйти из кабинета?
Преподаватель истории упал, и вдруг с последним напряжением — ослепительный свет, гудящий ацетиленовый фонарь. Нет стен, нет ничего, только море и Ната наедине с белым королем в голубом мире. От сосен, дюн, к опушке леса, к Наташе — коричневая фигура.
— Наталья Владимировна, я требую, чтобы вы мне подчинились!
Наташа опять в страшном зеленом круге. Змея напружилась. Выпускает ядовитое жало. Как во сне. Вот-вот укусит. И страшно, и хорошо.
— Нет!
Наташа — к морю, в голубой мир, под защиту медлительного короля, к офицеру, сделавшему непозволительный ход.
— Наталья Владимировна! Остановитесь! Я требую! Наталья Владимировна!
— Ната!
Гладкое синее большое море.
Ацетиленовый фонарь ослепил преподавателя истории и потух. Стены кабинета замкнулись. Но преподавателю истории не нужно было искать дверей. Преподаватель истории не дышал — вышел из кабинета.
Поручик Архангельский стоял на опушке леса, на опушке новой и странной судьбы, и думал о девушке, ушедшей в море.
Апрель 1921 г
ВЛАДИМИР ПОЗНЕР
БАЛЛАДА О КОММУНИСТЕ
Колокольчики ликующе звенят вдали, едет по деревне
комиссар,
А в деревне холод, а в деревне голод, а в деревне
бушует пожар.
Если бросить камень в голову вам, выдержит ли голова?
Колокольчики ликующе звенят вдали, а комиссара укрыла
трава.
Тридцать градусов долготы и шестьдесят широты.
Если ты туда попадешь, в Петрограде очутишься ты.
На узкой улице живет коммунист, неизвестный совсем.
В доме номер не помню какой, кажется, тридцать семь.
Ровно в семь зажегся огонь и ровно в двенадцать погас.
Бьет первый час и второй час, бьет третий час.
Спит коммунист и слышит звон, да не знает, откуда он,
А над кроватью висит телефон и верещит телефон.
Бей, барабан, труби, труба, стройся за взводом взвод:
Коммунистический отряд отправляется ночью в поход.
Впереди комиссар, а за ним идет коммунист, бледен и нем:
Идет расстреливать коммунист из дома тридцать семь.
В деревне крик, в деревне стук, готовится млад и стар.
Ведь камнем убит, убит комиссар, камнем убит комиссар.
Приказ дан палить всем зараз. Пли, пали,
И еще: пли, и еще: пли, и еще, и еще: пли.
И вот уже со всех сторон летят стаи ворон.
Идет коммунист и слышит стон, да не знает, откуда он.
У комиссара квадратный лоб, шестистопный склад ума.
Коммунист отказался стрелять в крестьян, коммуниста ждет
тюрьма.
Каждую четверть бьют часы, и стрелки всегда бегут,
Бегут мужики, и вдогонку им коммунисты пули шлют.
Крутясь, к ногам падает лист под ветра осеннего свист.
По стенке прыгают зайчики-лучи, у стенки стоит коммунист.
Во весь рост встал коммунист и голову повернул:
Пред ним в ряд двенадцать солдат и двенадцать
стальных дул.
Двенадцать солдат, двенадцать дул и двадцать четыре руки,
И под солнечным лучом блестят стальные курки.
И, глухо стукнув, вверх поднялся каждый притвор,
И, звонко звякнув, вниз упал каждый притвор.
Дом, телефон, путь, крестьян, лоб комиссара, тюрьму…
И двенадцать сестер, двенадцать пуль заглянули
в сердце ему.
19/25.III.21
БАЛЛАДА О ДЕЗЕРТИРЕ
I
Бои не страшны, переходы легки, и винтовка тоже легка
Рядовому тринадцатого пехотного полка.
Но вчера война, и сегодня война, и завтра тоже война,
А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена.
И завтра война, и всегда война, никогда не наступит мир.
И из тринадцатого полка бежит домой дезертир.
Он бежит в лес, он по лесу бежит, и уже наступила мгла,
И луна погасла, и солнце взошло, и снова луна взошла.
И филин кричит, и вторит сова, и воет голодный волк,
И, не заметив пути, дезертир вернулся назад в полк.
Всегда гладко брит командир, и на нем сияет мундир,
Собирается военно-полевой суд, и пред ним стоит дезертир.
А закон чист, а закон прост, и один приговор — расстрел.
И осужденный дезертир не понял, но побледнел.
«Завтра на заре расстрел», — и командир умолк.
Завтра снова идет в поход тринадцатый пехотный полк.
Завтра утром расстрел, и в избу ведет дезертира конвой.
Идет дезертир, будто сам не свой, с повисшей головой.
Ночь темна, а на страже солдат, а на страже свой
брат-солдат,
И бежит дезертир, куда ноги бегут, куда глаза глядят.
Он бежит час, он бежит два, он бежит третий час,
И солнце погасло, и месяц взошел, и месяц тоже погас.
И винтовкой кажется каждый сучок и солдатом каждый куст,
Но лес тих, небосвод чист, а горизонт пуст.
Над его головой развевайся и вей,
Зеленая армия свежих ветвей.
Весенний ветер, играй листвой
Над его усталою головой.
На зелено-желтых лужайках напрягайте голоса,
Кузнечиков кавалерийские корпуса.
