Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям - Страница 141

Но в любом случае речь идет о своего рода пограничной полосе между фантастикой и «обычной» литературой, ибо в произведениях, маркирующихся как турбореалистические, – например, в романе Владимира Михайлова «Тело Угрозы», во многих романах и повестях Марины и Сергея Дяченко, Марии Галиной, в «историческом» цикле Александра Зорича – фантастическое допущение служит лишь отправной точкой для развертывания повествования, выполненного по всем канонам и языком социально-психологической прозы. Есть поэтому все основания предположить, что импульсом к формированию направления служит не столько ощущение общей поэтики, сколько психологически вполне понятное стремление амбициозных турбореалистов вырваться из ставшего для них тесным «жанрового гетто», позиционируя свое творчество уже как собственно литературу и ориентируясь в качестве образца на братьев Стругацких, которые, – по словам Андрея Столярова, – «начали писать фантастику реалистическую – достоверную как в бытовых деталях, так и психологически».

См. КАЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; ФАНТАСТИКА

От тусовок принято отмежевываться, тусовки принято бранить, и небезосновательно. «Литературная среда, – говорит Наталья Иванова, – устала сама от себя, ей надоела предсказуемость ее собственных “решений”, вычисляемость ходов, сюжетов вне– и около-, а то и внутрилитературного порядка. ‹…› Чем теснее ряды, тем более спертым становится воздух в нашей общаге». Того же мнения и Екатерина Дёготь: «Тусовка ничего не производит. Ее негативная роль заключается в том, что она возвращает нас к жизни. ‹…› В тусовке интеллектуальный уровень высказывания отвергается – все совершается на уровне дружбы, романов, физиологических или психологических контактов. А искусство живет где-то выше уровнем». «Когда исчезает искусство, появляется дружба (“круг авторов”, словари, рейтинги – все это будто напрашивается само собой, когда эстетический “люфт” уже закрыт ретроспекциями и архивом).…» – подтверждает Юрий Лейдерман.

Казалось бы, вывод напрашивается с очевидностью: не участвуйте, уважаемые писатели (художники, музыканты и т. п.) в этих гадких тусовках, и они исчезнут сами собою. Так ведь нет же: самыми строгими обличителями тусовок являются, как правило, их деятельные «координаторы», вокруг которых, собственно, и конденсируются эти сборища. Да и авторы, сознательно выбравшие для себя творческое одиночество, с большей или меньшей зоркостью следят за тем, что происходит на этих тусовках, какие мнения там господствуют и какой гамбургский счет в очередной раз предъявляется городу и миру.

Причина проста: придя к нам, как говорят лингвисты, из жаргона картежников, это малоприятное слово стало в последние годы единственным синонимом старинного и в общем-то почтенного понятия литературной среды. Без которой, разумеется, вполне возможно творить (что показывает пример таких убежденных отшельников, как Дмитрий Бакин, Виктор Пелевин, Саша Соколов или Геннадий Русаков), но без которой абсолютно невозможно то, что мы называем литературной жизнью и литературным процессом. Если уж на то пошло, то даже и последовательным анахоретам, – напоминает Андрей Зорин, – иногда «нужен некий ближайший круг, в котором ты можешь отформулировать, “отрепетировать” свои взгляды, представления – перед тем как выходить на широкую публику…» «Отсюда обычный для жизни литературных кружков постоянный обмен комплиментами», – продолжает А. Зорин, а Михаил Гаспаров не удерживается от ехидной реплики: «Психологический стимул к объединению остался все тем же – потребность кукушки и петуха…»

И это тоже понятно: представая в глазах публики, – подчеркивала еще Татьяна Чередниченко, – травестированной формой элитной группы (клуба) и претендуя иной раз на аристократический имидж, на самом-то деле тусовка воспроизводит не нормы салонов XIX века или номенклатуры советской эпохи, как многие думают, а приятельские, демократические нравы ушедшей в прошлое богемы, андеграундных кружков, тяготевших к единству, чтобы защитить себя и свои ценности от равнодушного или враждебного к ним мира. Сейчас, когда социальный престиж литературы и писателей упал до минимального (в российской истории) уровня, действительно трудно удержаться от изоляционистского по своей природе порыва: унесем, мол, «зажженные светы» в пещеры, будем искать одобрения уже не у общества, а в своей закрытой для профанов среде. Для которой, – еще раз процитируем А. Зорина, – «важно сочетание неформальности и институциализированности. Ведь если нет одного из них, то все превращается в какие-то дружеские посиделки или, напротив, в какой-то союз писателей, скучный и бюрократический».

Поэтому, в отличие от писательских организаций и даже круга авторов того или иного издания, тусовка по своему внутреннему устройству вроде бы не знает ни лидеров-самодержцев, ни корпоративных уставов. Обязанности хранителя традиций в ней обычно берут на себя «старожилы», в число которых входят как статусные фигуры (писатели «с именем», издатели, редакторы, руководители и члены премиально-конкурсных жюри), так и энтузиасты-доброхоты. Все те, словом, кто, проводя те или иные акции, разрабатывая издательские, премиальные и презентационные стратегии, структурирует жизнедеятельность тусовки, устанавливает неписаные законы ее функционирования, предает наказанию (как правило, в форме остракизма) ослушников и нарушителей.

Эта неформальная структурированность позволяет людям со стороны подозревать участников тусовок как в своего рода квазипартийности («Тусовка – это ведь как партия. А потому тусовочная литература – это тоже партийная литература, соотносящаяся с веяниями времени в общем их понимании», – заявляет живущий в Дании Евгений Клюев), так и в озабоченности «коллективным бизнесом» («Они сами себя и обслуживают: издают, поощряют премиями, пиарят, чтобы возбудить хоть какое-то любопытство у читателей», – негодует Леонид Латынин). Тем не менее именно эта и только эта структурированность дает писателям (и агентам их влияния) возможность проводить коллективные акции, разворачивать совместные проекты, привлекать к литературе хоть какое-то внимание общества, то есть социализировать труд литераторов, по определению одинокий. Ведь тусовки – повторим еще раз – возникают не на пустом месте, как салоны и клубы, и не в целях поддержки какой-либо эстетической идеи, как может образоваться, например, литературная школа, а вокруг абсолютно конкретных дел, проектов, инициатив, осуществление которых невозможно без добровольного объединения в неформальные коллективы.

Так что, сколько ни говори о тусовочном закулисье, об опасностях, которые таит в себе неартикулируемое консенсусное согласие по тем или иным творческим вопросам, о либеральном терроре, к которому так склонны участники тусовок, а прожить без этой формы самоорганизации литература не сможет. По крайней мере, до тех пор, пока призыв: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке» (Булат Окуджава) не перестанет восприниматься большинством писателей как императив их творческого поведения.

См. БОГЕМА ЛИТЕРАТУРНАЯ; ВОЙНЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; КОНВЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ЛИБЕРАЛЬНЫЙ ТЕРРОР В ЛИТЕРАТУРЕ; ПОВЕДЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ; СООБЩЕСТВО ЛИТЕРАТУРНОЕ

Убеждения обычно рассматриваются как неотъемлемая составная часть или, может быть, даже ситуативный синоним такого понятия, как «литературная позиция». С этим можно согласиться, отметив тем не менее, что есть и тонкая, но существенная разница между ними. Она в том, что позиция, если мы, разумеется, говорим о действительно значительном писателе, как правило, диалектична, не чужда внутренней противоречивости и даже двойственности, в силу чего уверенность в собственной правоте корректируется сомнением в ней же. А вот убеждения ни противоречий, ни сомнений не терпят. Они всегда однозначны и императивны, представая в авторских монологах или в полемике как высказывания, не требующие доказательств ввиду их самоочевидности (впрочем, только для самого автора и отнюдь не обязательно для его читателей). Позиции, обратите внимание, излагаются, формулируются, отстаиваются и защищаются, тогда как убеждения исключительно утверждаются, лоб в лоб сталкиваясь с им противоположными.