Разные жизни Грэма Грина - Страница 8

«Тема однополой любви пронизывает все произведения Грэма Грина — от первого до последнего, — заявляет Шелден. — Его герои-мужчины неизменно ищут каких-то непонятных отношений с себе подобными». Однако между двумя этими предложениями нет логической связи. Шелден смешивает гомосексуальное влечение (а мы не имеем никаких свидетельств того, что Грин испытывал либо практиковал нечто подобное) с тесными дружескими отношениями, связывающими мальчиков, а затем и взрослых мужчин, что было неизбежным следствием раздельного обучения, типичного для английских частных закрытых школ и университетских колледжей в молодые годы Грэма Грина. Преследуя свои «порочащие» цели, Шелден не может не разделить идиотическую реакцию Д. Селзника {{ Дэвид Оливер Селзник (1902—1965) — американский кинопродюсер, выпустивший такие фильмы, как «Кинг-Конг», «Унесенные ветром», «Дэвид Копперфилд» и др.}} на сценарий фильма «Третий», предложенный ему Грином и режиссером Кэролом Ридом. Об этом эпизоде Грин с иронией вспоминает в «Путях спасения»:

— Так дело не пойдет, ребята, — сказал он, — так дело не пойдет. Зачем у вас там гомосеки?

— Гомосеки?

— Вы думаете, раз их в ваших английских школах полным-полно...

— Я не понимаю...

— Этот малый приезжает в Вену и ищет друга. Так? Узнает, что он умер. Так? Почему же он не возвращается домой?

Месяца работы над сценарием как не бывало. Я молчал, подавленный его сокрушительной логикой. Селзник покачал седой головой.

— Ребята, он гомосек.

Я принялся слабо возражать:

— Но этот персонаж... у него есть повод для мести. Его избил военный полицейский. И через сутки, — я выложил последнюю карту, — он влюбляется в девушку Гарри Лайма.

Селзник печально покачал головой.

— Тогда почему он не уехал до того, как это случилось? {{ Перев. с англ. А. Бураковской.}}

К счастью, Селзник либо изменил свое мнение о сценарии, либо позабыл о своих претензиях, а снимавшая фильм группа молча их проигнорировала. Остальное —уже история кинематографа.

Упоминание повести «Третий» снова возвращает нас к теме Кима Филби и к вопросу о взаимоотношениях Грина с британской разведывательной службой. В 1963 году, когда Филби, вслед за Бёрджессом и Маклином {{Гай Бёрджесс (1910—1963) и Доналд Маклин (1913—1983) — английские разведчики, советские агенты.}}, сбежал в Россию, едва не попав под арест за измену родине, Грин написал газетную статью, в которой шутливо заметил, что словечко «третий» он выдумал еще тогда, когда никто и не догадывался, до чего оно подойдет впоследствии его старому другу. Однако ирония ситуации, скрытая от большинства читателей, заключалась в том, что образ Гарри Лайма был навеян Кимом Филби или даже списан с него — что вполне убедительно показывает Шелден (здесь он более доказателен, чем Шерри). Решающий эпизод «посвящения» Килби в шпионы имел место в Вене как раз перед началом войны, и те непростые чувства, которые Холли Мартинс испытывает по отношению к Гарри Лайму — и осуждая его преступную деятельность, и клянясь ему в дружбе и преданности, — это зеркальное отражение дружбы-вражды Филби и Грина в бытность последнего сотрудником МИ-6. Как справедливо отмечает Шелден, «Грин не мог совершить предательства по отношению к Киму Филби, однако всю оставшуюся жизнь размышлял над беспокоившей его дилеммой. Он снова вернулся к ней в романе «Человеческий фактор» и даже послал рукопись Филби в Москву — хотел узнать его мнение».

В романе «Человеческий фактор» действует советский агент, сотрудник британской разведслужбы, женатый на темнокожей южноафриканской женщине; он передает русским сведения о тайном договоре между Западом и южноафриканским правительством, чья цель — не допустить перехода африканских золотых приисков в руки Советов. Вскоре после публикации романа общественность узнала, что договор о золотых приисках и в самом деле существовал. Леопольдо Дуран приводит этот случай как иллюстрацию присущего Грэму Грину дара политического ясновидения. Однако вполне вероятно, что эти сведения писатель получил благодаря своим контактам с разведслужбой. Которые, кстати сказать, не прекратились с его отставкой из МИ-6 в 1944 году. Шелден утверждает, что узнал об этом от сотрудников секретариата британского кабинета министров, из чего следует, что весь послевоенный период, вплоть до начала 80-х годов некоторые поездки Грина за границу субсидировались секретной службой и он регулярно писал туда отчеты, действуя, так сказать, на общественных началах. Тщательно проанализировав эти данные, Норман Шерри приходит к выводу, что, как и подозревали французские власти, во время французских военных действий в Индокитае Грин функционировал там в качестве английского шпиона, хотя и представлялся журналистом и писателем, собирающим материал для нового романа.

В 1968 году Ким Филби выпустил в свет воспоминания, к которым Грин написал восхищенное предисловие, чем нанес серьезное оскорбление Англии. Его сразу же заклеймили как предателя, чьи руки обагрены кровью многих агентов Британии и союзных стран. Проводимая им параллель между тайным пособничеством Филби советской разведке и подпольной деятельностью католиков во времена королевы Елизаветы I была отвергнута как софистика. Возможно, в «Человеческом факторе» (1978) Грин попытался придать образу шпиона более привлекательную окраску, увязывая его с высокоморальной идеей — оппозицией режиму, несущему ответственность за апартеид. Но если Грин и впрямь продолжал сотрудничать с МИ-6 в годы «холодной войны», то публичная поддержка Филби несомненно служила ему весьма ловким прикрытием и позволила снискать статус «персона грата» в Советском Союзе, а также и получить доступ к знаменитому перебежчику. Возможно, встречаясь с Филби в России, Грин старался вытянуть из него кое-какую информацию; возможно, он обрабатывал его, пытаясь снова «завербовать» (скорее всего, Филби к тому времени был уже завербован). Однако здесь мы вступаем в зеркальный лабиринт, каковым является мир современного шпионажа, где нет ничего невозможного.

Согласно Шелдену, сотрудничество Грина с секретной службой плохо согласуется с его позднейшими клятвами в верности «международному социализму», и этот факт, почерпнутый из биографии писателя, разочаровал некоторых английских обозревателей (например, Ф. Нормана, журналиста газеты «Индепендент»). С другой стороны, если к идее «международного социализма» Грин относился критически, то для его шпионской деятельности, якобы служившей ему прикрытием, можно найти оправдание. Кстати, Ивлин Во всегда считал, что Грин «был нашим агентом и заигрывал с русскими исключительно для отвода глаз». Подобное объяснение загадочного поведения Грэма Грина представляется не лишенным привлекательности в ряде отношений. Публично поддержать предательство Филби и этим навлечь позор на свою голову во имя служения родине — такой жест был достоин героев патриотических приключенческих книг, на которых был воспитан Грин. Однако теория эта представляется уж слишком стройной и не отвечает на вопрос, почему воспоминания о Киме Филби до самой смерти вызывали у Грина угрызения совести.

Как следует из статьи Р. Розенбаума в «Нью-Йорк таймс мэгэзин» от 10 июля 1994 года, Норман Шерри писал в Швейцарию доживающему последние дни Грину и просил подтвердить часто встречавшиеся сведения о том, что Филби был двойным контршпионом, то есть разыгрывал из себя перебежчика, а на самом деле поставлял информацию в британскую разведслужбу. Грина этот запрос привел в волнение, и он даже распорядился прислать свои архивные материалы, касающиеся Кима Филби, словно хотел заново уяснить мотивы, которыми руководствовался его бывший друг. В записях Леопольдо Дурана о посещении умирающего Грина есть интригующая фраза, скорее всего, имеющая отношение к этому делу: «Аманда [племянница Грина -Л. Д.] упомянула о чем-то, касавшемся секретной службы и беспокоившем его последние несколько дней». Дуран далее поясняет: «Отвечал он в ясном сознании, хотя говорил уже с трудом». Поскольку Грина и Дурана тогда уже не связывала тайна исповеди, когда-нибудь испанский священник поведает нам о том, что услышал от писателя.