Путешествия по следам родни (СИ) - Страница 46

- Никуда я не еду. И нечего ходить.

По сведениям, которые я собрал, до города оставалось еще километров пятнадцать, а я уже устал.

Делать нечего: я двинулся по проселку, наученный, как снова выйти на магистраль. За околицей знакомые «жигули» обогнали меня, явно направляясь в город. Возможно, он обиделся, что я предложил ему денег. Наверно, мои конфликты на поверхности, и Ельцин в них ни сном, ни духом не виноват. Только с моей стороны у меня человек пятьдесят родни, среди мужчин нет ни одного не только с гуманитарным образованием, но и просто с образованием. Зато все они любят технику, водят автомобиль и богаты. Это мое первое путешествие, я еще не умею скрывать радость, она их злит. Но мне внове и странен черномазый мелкий народ: то ли русские, то ли галицийцы, то ли польская шляхта. Всё было чудно и интриговало. Явления случались таковы, что их невозможно было истолковать. Может, я больной, а объективная действительность надо мной «шутит»? Проходя мимо развалившейся избенки, я как-то безучастно отметил, что в ней нет даже рам; мысль прошла чередом, как это бывает в дороге, и вдруг из придорожного лозняка вылез некий мужик, одетый как галициец, со свежей желтой оконной рамой на плече. Он пустился вперед, а я, пораженный совпадением спроса и предложения, от страха отстал. Боязно было, что раз мысль способна в о п л о т и т ь с я, то и думать надо поостеречься.

Я пересек шоссе возле села Голосемино. Тут уж меня надолго поразили во множестве козы и смуглые поселяне в пестрых лохмотьях – определенно местечковые евреи. Дети и козьи пастушки были босые и болтали на незнакомом наречии, а из взрослых все были одеты так своеобычно, что я терялся: Подол и Галиция определенно не должны были тут находиться. Вдоль дороги тек ручей, в нем плавали красные рыбки.

В лавке я купил поесть и спросил дорогу. Было уже близко, и через час с четвертью я стоял на станции Себеж. Билет я купил только до Новосокольников и, как ни прятался от ревизора, в Великих Луках, на родине тещи, он попытался меня ссадить. О теще как-то не думалось, зато из опыта стало ясно, что пешком до Москвы не осилю. Ревизоры гнали меня и после Западной Двины, и после Ржева, но я отговаривался журналистскими полномочиями, казал удостоверение и торчал в тамбуре.

Наконец в Волоколамске (точнее, в поселке Привокзальный) вышел: объять необъятное нельзя, но побегать вблизи столицы можно. Я перекусил и смело двинулся по указателям, которые вели к Дубосекову. «Ага, знаменитое Дубосеково», - подумал я, но забрел в длинную, на два далековатых фланга расположенную деревню Муромцево и там торчал полдня. Вспомнился почему-то рассказ из первой книги прозаика Вячеслава Пьецуха, герой которого ковыряет прутиком землю, дожидаясь. Когда откроется сельская почта. На попутном автобусе из Муромцева я действительно уехал к знаменитому разъезду Дубосеково, но там почему-то не нашел даже памятника панфиловцам и в страхе от этого факта вернулся на вокзал: психическая слабость, толкуемая как наваждение и происки дьявола, еще была мне присуща в этом первом путешествии после прежних, гораздо более тяжких испытаний.

Оттуда я наугад запоролся в заросли болиголова по берегам какого-то ручья, воды которого были странно желты и воняли, а берега усеяны мусором. Я искал л е с а, п о л я. Но находил незавершенные объекты строительства, заводики с глухими заборами, противный непролазный ивняк. Не похоже это было на природу, как рваная рабочая рукавица маляра – на кружевную манжету дворянина; моя природа должна была быть эстетичной или хоть дикой.

Весь в пуху от цветущих пустырей, я опять вернулся на вокзал и там сел в автобус на Кр. Гору. В автобусе ехали бабы, повязанные платками, старухи, школьники, стоял галдеж. В деревне Новлянское, потому что название было созвучно поселку Новленское под Вологдой, я вышел и пешком отправился в деревню Клетки, на берег реки Рузы. Только там, на пустынной дороге, до меня дошло, чего ищу: деревню, чтобы жить. Я примеривался жить в деревне, искал место покрасивее. И действительно: деревня Чернево мне вдруг смутно что-то напомнила. Да, это была родина матери – Лохотский сельсовет Тарногского района Вологодской губернии. Те самые места. Правда, мощная, напористо текущая Руза, причудливой змеей опоясывавшая местность, была великовата для речки Лохты, но на Кокшеньгу она вполне тянула. Спустясь дворами из деревни к реке, я хотел спросить у рыбака уду, чтобы вполне убедиться, что я у бабушки в Лохте, но он испуганно (так показалось) пошел вверх по течению, кидая блесну автоматически, как заводной. Это определенно то место: если от остановки автобуса в деревне Алферовская спуститься к реке Лохте, то будет видна деревня (забыл, как называется), и это очень похоже, как здесь, если от остановки автобуса в деревне Чернево спуститься к реке Рузе и будет видна деревня Лазарево. Глубокая Руза текла так мощно, точно ее кто насиловал, стремил; это было не течение, а былинный процесс исшествия большой воды от истока. Я смотрел с берега в воду и чувствовал, что приближаюсь к обмороку («Смотри! Водяной утащит!» - говорят деревенские бабки про это состояние головокружения от воды). Было очень хорошо. Меня и огонь точно так же завораживал, как вода. Определенно идиот, фолкнеровский Бенджи, но идиот здоровый, природный. И хотя по береговой тропе шла молодая женщина, я стал беззастенчиво раздеваться: захотелось почувствовать напор струй. Женщина, как ни странно, занялась тем же самым не далее, как в двадцати метрах от меня, на плотной травке, и, оставшись в бюстгальтере и трусах, вошла в воду. В красновато-кирпичной, еще полой воде ее тело выглядело болезненно, но плыла и сопротивлялась струям она хорошо. «Познакомлюсь и женюсь на ней!» - решил я, но, как противник коллективизма, свое решение испытать силы струй отменил: присел на берегу и спросил у нее, обращаясь под кручу:

- Тут метра два будет глубины?

Она не захотела ответить, ее понесло на другой берег к отмели.

Разозленный неучтивостью, я опять изменил свое решение и прыгнул в воду. Чертовская холодина, прямо как в студеном болоте! От страха и чтобы согреться, я стал активно плавать, развернув корпус против струй. Перло как в Днепрогэсе к турбинам, я не мог даже на полметра выгрести, меня тоже сносило.

На зелени луга появились двое пацанов в шортах и в один голос заорали:

- Мама, там бабушка зовет. Корову-то чего не привязала, она же лягается!

Поскольку меня все равно сносило, я отправился вслед за молодой пловчихой и издалека еще, в здоровом возбуждении плавательного азарта, заорал:

- Это ваши дети?

- Мои.

- Как вас зовут?

- Лена.

- Выходите за меня замуж.

Лена шарахнулась от меня так, точно я подводил к ней взрыватель, и на торопливых саженках устремилась к детям. Берег в том месте был неподъемный, а к удобному спуску ей было не выплыть против течения. Цепляясь за траву и дважды съехав в воду (я звонко и от души хохотал), она вскарабкалась на берег, и я отметил, что, родив двоих мальчишек, она на диво хорошо сохранилась: талия, рельефно выраженная грудная клетка, отличные длинные бедра. Один мальчик явно был сангвиник и лидер, здоровый румяный бутуз, другой – меланхоличный робкий застенчивый ребенок с тонкими ручками и мечтательными глазами. «Да это я сам, вишь, раздвоился; оба мальчика – это я: один здоровый, а другой совсем шизик», - подумал я в паранормальном режиме и оставил многодетную молодую мать в покое. Несмотря на купание, тревога пребывала в голове. «Может, напроситься к ней в гости, переночевать, а потом и совсем остаться? Женщина красивая, малыши симпатичные», – пассивно думал я, обсыхая на берегу. Эти трое уже давно скрылись в деревне, причем Лена даже не одевалась.