Путешествия по следам родни (СИ) - Страница 45

Если бы знать тогда, что, провалившись на этом первом экзамене, я еще три года стану кружить по вологодским, тверским и московским дорогам, попадая в сложнейшие для меня психические состояния, начну в открытую хлопотать о выезде, перепробую десятки средств выйти из западни – и тем не менее попаду на операционный стол московской городской клинической больницы №97, где Хирург Геннадий Касьянов частично решит мои проблемы. Вскоре после я пойму, что таким образом родственники угрожают мне элементарно, по-разбойничьи, - ножом. Разумеется, хирург Геннадий Касьянов всего лишь вырезал грыжу, это его профессия, его специализация, его долг (и я не настолько сумасшедший, чтобы подозревать его в вооруженном разбое); но вот что касается незабвенных, дорогих московских и провинциальных родственников, у которых в количестве, может, двадцати-тридцати человек подрастает требующая жизненного пространства технократическая молодежь, вооруженная калькуляторами, ножами и разводными ключами, - что касается родственников, то я нисколько не погрешу против истины, обвинив их в преднамеренном покушении на убийство. Они ставили меня на край – и пошли на крайность. Со страниц журналов уже вовсю торчали красивые титьки, а с цветных экранов строчили армейские автоматы и прославлялись рыцари мошенничества. Куда старомодным Жану-Полю Бельмондо и Говарду! Так что мне пора, пора было отправляться в загранплавание…

Так что состояние воистину было пограничным, и я это физически ощущал, стоя у шлагбаума перед КПП.

И тем не менее теперь я от него в тревоге уходил прочь. Я чуял некую общую ошалелость, как, наверное, бильярдный шар, когда прорывается сетка лузы, и он катится по обширному полу бильярдной: вот простор-от, вот возможности!

А их и в завидании не было, возможностей-то! «И в засинении!» - шутил я мысленно, шагая уже в предсумеречье по шоссе. Потому что на свидание с молодкой я тоже почему-то не пошел. В кармане еще побрякивала мелочь, но ее хватало лишь на несколько легких закусок, а вовсе не на цивилизованную жизнь туриста с оплатой гостиниц. И тем не менее решено было возвращаться в Москву пешком! Да-с! Пешком. И, несмотря на прехитрый разговор с коллаборационистом и несоветским человеком Фредом, мною овладел прилив энтузиазма. Сколько удовольствия, черт возьми! Еще бы расстараться кроссовками вместо ботинок, и я бы прошагал, кажется, отсюда до Ржева за одну ночь, ни к кому не попросившись в машину.

Воздух был божественно хорош. Я принял не менее отважное и безрассудное решение – свернуть с шоссе и лесом пройти до города (там и всего-то было три версты). Слабая тропа и впрямь вывела к железной дороге Москва-Рига, но когда в молочных сумерках и густых испарениях леса дошел до будки стрелочника, то оказалось, что до города еще ой-ой-ой как далеко. «Не пустите ли переночевать?» - робко спросил я добродушного лысоватого путевого обходчика, который только что закончил дорожные переговоры с ближайшей латышской станцией Зилупе и теперь отдуваясь весело поглядывал, отнюдь не предполагая во мне диверсанта или уголовника. Я сунул было ему удостоверение, но он сказал покладисто: «Да ладно, ночуйте! Только негде…» - и вышел к жилому станционному дому, кругом огороженному сараями. Я был просто удручен собственным разгильдяйством: в рюкзаке не оказалось ни корки хлеба, у Алексея Ивановича в двух его голых комнатах с коммутатором и щитками – тоже ничего не было. Мы угостили друг друга куревом. Он вышел загрести кошенину для кроликов, а я растянулся на скамье в его будке. Вокруг стояли просветленная тишина и молочный туман, какой бывает после обильного дождя и похолодания. Знобило от холода и тоски. Поражение было все же ощутимым, граница – на замке. Журналист, а живешь как собака, да еще хвастаешь этим. От близости технических масел и шпалопропиточных составов в будке стояла вонь, отдаленно напомнившая рабочую курилку в механизированном цеху в Майклтауне, где нередко с пяти утра до глубокой ночи табунились промасленные трактористы и пилорамщики. А я был в цивильном т овеян поэтическим дыханием весны.

Не сомкнувши глаз и за ночь сто раз прослонявшись по ночному мокрому лугу, я ушел еще затемно, расспросив дорогу. На шоссе, однако, опять взбодрился и с первыми лучами солнца подошел к придорожному бунгало, оформленному в виде дощатого шалаша. Все сооружение было выкрашено охристой краской под дуб. На кухне хозяйничали лишь два мордатых мужика, уминая со сковороды жирный гуляш и запивая это дело баночным пивом. Очень счастливым приветливым шалопаем, с тем детским оптимизмом, который так свойствен хоть американцам в их общении друг с другом, я подвалил к ним, весело приветствовал и воскликнул:

- «Приют странника»! Хорошее название. «Дорожное кафе для автомобилистов». А вы угостите пешего!

- Двигай отсюда, - сурово ответил один верзила. – Не готовили еще.

- Да вы же едите! Отличный гуляш…

-Двигай, сказал, - проворчал тот же нетрезвый предприниматель, стряхивая остатки гуляша в помойное ведро, стоявшее на приступке. – Кормим только участников движения.

Выглядели они такими опухшими и удрученными, точно всю ночь парились в бане с пивом и красотками. Такими глазами не смотрят на мир и кроты. А между тем утреннее солнце заливало тихое шоссе и из лесу свистели оживленные птицы.

Я вновь вскинул спущенный было рюкзак и пошел прочь, глотая голодную слюну.

Боюсь показаться опять выдумщиком, крамольником, но ситуация была вот какова: я сильно раздражал х о з я е в жизни. Людей адекватных. Шла игра, ловля, коллективный загон. Отщепенца объявляли вне закона, вне игры (и не важно, что закон был воровской). Он это чует, намыливается бежать: ему в поезд подсаживают финансистку. Она цивилизованна, комар носу не подточит насчет законности ее пребывания в этом мире; она служит в шведской фирме. Беглец устремляется в лес – ему навстречу высылают наряд розовощеких молодцов пограничников: лови бродягу, окружай беззаконника! Чего-то он там, сволочь, сочиняет вредное против! Он счастья и здоровья ищет – дать ему сельскую бабищу, пусть почувствует, какое в действительности бывает здоровье. Тебе такая мощь и не снилась! Ага, испугался, пешком подрапал, жрать захотел. Два этих славных адекватных парня, раскинувшие торговлю на бойком месте, тебя так отошьют, что сразу поймешь, что ты говно. Философ херов!

И эта травля велась самыми элементарными средствами, ничуть не прикрытее, чем со сворой собак травят зайца в поле. Мне вновь и вновь в этом в очередной раз демократическом и самом-рассамом государстве на свете напоминали, что, пожалуй, сколько-нибудь реальное сочувствие получу лишь от самых обездоленных или же от работяг.

Всё! Никакая иная категория населения меня не поймет. Я странен. Rara avis in terris. И это, поверьте, было горько сознавать тому, кто понимает, что он выразитель чаяний не только своих.

Новые русские бизнесмены напоминали, что времена Левитова и богомолий по обету прошли; уже тридцать пять лет как прошли даже официально одобренные5 бродяги и романтики у костра под гитару: не за огонь люблю костер, за тесный круг друзей. Опоздал родиться. Но они не смогли меня огорчить.

Вскоре я вернул с прямого пути налево, прошел с версту в сосняке и оказался в деревне Каменка; там мне дали напиться при входе, но при выходе я захотел большего – доехать до города. На лужке перед избой, которая. Впрочем, конструктивно уже приближалась к хате, стояла тракторная тележка, автомашина «жигули» и играли чумазые ребята. Я долго ждал хозяина машины, который ушел куда-то в лесок и, по заверениям детей, собирался в город, но когда он вернулся, волоча на загорбке свежую лесину, то отказал: