Птицы небесные. 1-2 части - Страница 176

— Считай, что сидишь в горах не потому, что ты великий святой, а потому что великий грешник. Так придешь к смирению. Вот тебе правило: приезжай на исповедь два раза в год, весной и осенью, если, конечно, сможешь. Всегда буду рад тебя видеть…

Он ласково обнял меня на прощанье. Чувство близости к этому святому человеку и благоговение к ясности его ума и покоряющей доброте его сердца не оставляли меня весь вечер.

— Ну, как тебе старец Тихон? — полюбопытствовала матушка Ольга.

— Великий старец и прекрасный человек! — с большим чувством ответил я.

— А вот меня он так и не принял до сих пор… — поскорбела матушка.

Гудок машины с улицы дал знать, что Валерий приехал за мной.

— Какая радость видеть у себя в доме наших псхувцев! — обрадовалась хозяйка, когда в дверях показались милиционер и пчеловод. — Хоть сама не могу побывать в этом святом месте, а Псху само ко мне пожаловало!

После теплого прощания матушка сунула мне в рюкзак сверток:

— Это тебе старый подрясник от наших пустынников!

Мы двинулись в сторону перевала, тяжелая машина мощно гудела на подъеме: милиционер вез продукты на Псху, выменяв их на орехи и мед.

— Ну как, Василий Николаевич? Вроде обошлось без бандитов? — шутя обратился я к моему другу.

— Похоже, что так… — довольный, рассмеялся он. — Теперь буду умнее и снам верить не стану!

— Дай Бог, Вася! — улыбнулся Валерий и посмотрел на меня. — Вперед смерти помирать не стоит! Теперь не пропадем. Правда, батюшка?

— С Богом не пропадем, дорогие мои!

— Это точно! — согласился милиционер.

Разбитые и разрушенные окраины города остались далеко позади. Дорога серпантином поднималась по склону скалистого ущелья. Небесного цвета река словно бежала за машиной, догоняя ее. Буки и грабы уже слегка окрасились всеми оттенками пышной осени на фоне пихт, отливающих густой темной зеленью. Наша машина была доверху забита грузом и вещами: заказ Валерию от жителей Псху. Ее сильно кренило на узких горных поворотах. Но водитель искусно управлял огромным «Уралом» в нагромождениях валунов и оползней. В село мы приехали глубокой ночью, когда над долиной уже повисли яркие, словно созревшие под осень, крупные звезды.

На Псху с военными приехал москвич Михаил, бывший математик и горный турист, скуластый подвижный парень в выцветшей штормовке, с бодрым и уверенным голосом, который снова начал хлопотать в Москве по сбору средств на строительство церкви. Ранее собранные для этого деньги пропали в тбилисском банке. Теперь математик привез на военном вертолете «гуманитарные» грузы из Москвы. Его сопровождал крепко сложенный, приземистый мужчина лет сорока пяти с рыжеватой бородкой и в очках, внимательно ко мне приглядывающийся. Они попросили у меня разрешения посетить скит, и я, попрощавшись с ними, ушел на Решевей, навстречу свежему и такому родному ветру, веющему с верховий Бзыби.

Через несколько дней гости пожаловали в скит. Михаилу все очень понравилось: и место, и дом. Вообще он, кажется, стал искренним поклонником Псху. Его спутник, Павел, оказался сыном известного профессора-геолога. Вместе с отцом он с юности принимал участие в экспедициях. Павел развелся с женой и, похоже, имел желание остаться в скиту послушником. Действительно, математик попросил меня отойти на разговор в сторону и доверительно передал мне просьбу своего друга, что тот хочет стать послушником в скиту. Геолог тоже подошел ко мне и попросил благословения принять его в скит послушником. Так неожиданно мы остались вдвоем на Решевей, проводив москвича в аэропорт.

Послушник, несмотря на свой ученый вид, оказался весьма одаренным в житейских делах человеком. Он умел ловко орудовать топором, так как в свое время работал бригадиром плотников, и к тому же искусно готовил обеды. Буквально из ничего он мог сделать отличный суп, используя дикие травы с огорода, так как в экспедициях часто замещал повара. Первые дни мы с геологом отдали огороду: нужно было собрать урожай картофеля, кукурузы и остальные овощи. Новый послушник, стараясь произвести хорошее впечатление, на любое послушание устремлялся бегом и также бегом исполнял любую мелкую просьбу, так что пришлось даже несколько сдерживать его усердие.

Узнав, что в церкви на Грибзе недостроен придел для гостей, Павел предложил свою помощь, на которую я с радостью согласился. Запасшись продуктами, мы вышли в путь. Хотя мой спутник физически был гораздо сильнее меня, стало заметно, что горы не его профиль.

— Что вздыхаешь? — спросил я, слыша за спиной частые вздохи.

— Если честно, отец Симон, то горы здесь, конечно, очень красивые, но только уж сильно неровные… Я люблю северные места! Идешь: кругом болота, комары, клюква растет… — мечтательно произнес он.

— Да, это кому как! — отозвался я, удивляясь полной несхожести наших представлений о любимых местах.

Когда мы поднялись к нашей церквушке, напарник искренне поразился:

— Как это вы смогли срубить такое сооружение, не обладая плотницкими навыками? Довольно симпатичная и стройная церквушка!

Но, приглядевшись повнимательнее, он заметил:

— Нет, конечно! Видно, что рубили не плотники! Вон какие дыры оставили по углам… Но ничего, придел мы сделаем как надо!

И правда, плотник он оказался хоть куда: топор, когда Павел работал, буквально пел в его руках. Вернее, тихо позванивал, как музыкальный инструмент. В ответ на искреннее одобрение его мастерства бывший бригадир сказал:

— По звуку топора всегда можно отличить хорошего плотника! Вы сами сможете это услышать, если поймете плотницкое дело…

Стволы для пристройки были заготовлены еще до войны. Мы дружно начали вырубать в них лапы и полукруглое ложе в каждом бревне.

— Держите топор легко, не зажимайте его! Пусть он летает в руках! Учитесь точному удару!

Говоря, послушник ловко показывал, как нужно работать топором. Поначалу это мне показалось недостижимым искусством, но постепенно кое-что стало получаться. Мой друг одобрительно хмыкнул, когда увидел, что работа начала спориться. Безпрерывно укладывая бревна в стены, мы вывели их под крышу. В моих руках уже появилась сильная усталость и мозоли, а послушник все так же играючи позванивал топором, изготавливая стропила. Длинные лапы под кровлю я тесал уже полностью ослабев.

Когда я подавал заготовленные мною балки наверх, геолог заметил:

— Халтура пошла, брат, халтура…

— Прости, брат, — ослабевшим голосом извинился я, — сил уже не хватает в руках держать топор…

— Нужно закончить, отец, — добродушно уговаривал меня напарник. — Когда ты еще это сделаешь?

Когда мы положили последний лист зеленого пластика на крышу, с долины потянулись холодные низкие тучи, заморосил мелкий дождь. Туманы окутали все горы белой завесой, с вершин потянуло снегом. Настала пора уходить вниз. С сожалением я понял, что зимовки на Грибзе в этом году у меня не получится, так как мы не успевали занести в келью продукты на зиму. Но на душе было радостно: церковь и притвор готовы, и жить в келье можно, пусть не сейчас, пусть на следующий год, но это был уже последний шаг к трудному и серьезному испытанию — испытанию уединением. А пока пришлось готовиться к долгой зимовке в скиту вдвоем с моим послушником.

Боже, как может сердце мое перестать хвалить Тебя и любить, когда без Твоего мудрого водительства я остался бы в заточении своего греховного воображения, нелепо представляя, что смог бы постичь Тебя, Непостижимого, своими помыслами и воображением? Греховному человеческому уму не дано познать чистоту Божию, но сердце, исполненное благодати и истины, легко входит в благодатную радость Господа Своего, дабы пребывать в ней вечно.

Изумительно прекрасно духовное Небо Твое, Боже, помещенное Тобою посреди сердца человеческого, в котором сияет свет несозданный и несотворенный, такой же, какой сиял с сотворения мира и не перестает сиять вовеки. Пусть тело мое, мысли мои и сам этот безпокойный ум мой есть воплощение самой изменчивости, тем не менее изменчивость всего сущего покоится в неподвижной незыблемости и светозарности любви Твоей, исполненной благодати и святости. И Ты, Господи, делаешь меня светозарным причастником ее навеки.