Прекрасная Натали - Страница 42

«Простите меня, милостивая государыня Наталья Николаевна, что еще раз буду беспокоить Вас с хозяйственными делами „Современника“. Напишите, сделайте милость, Александру Сергеевичу, что его присутствие здесь было бы необходимо, ибо положение дел следующее:

1. Плетнев в его отсутствие посылал мне последнюю корректуру для просмотра и для подписания к печати, что я доныне и делал, оградив себя крестным знамением, ибо не знаю орфографии Александра Сергеевича — особенно касательно больших букв и на что бы я желал иметь от Александра Сергеевича хотя краткую инструкцию; сие необходимо нужно, дабы бес не радовался и пес хвостом не крутил…» В письме было шесть пунктов, седьмым стояло: «…если Александр Сергеевич долго не приедет, я в Вас влюблюсь и не буду давать Вам покоя.

Ваш нижайший слуга и богомолец Одоевский».

…Но приступим к хронике последнего года супружеской жизни Пушкиных с самого начала, чтобы уразуметь причины и источники внезапно разразившейся трагедии. Да была ли она внезапной? По мнению многих современников, в обстоятельствах, породивших катастрофу, сыграл свою роль пылкий и страстный характер поэта… Снова и снова в продолжение последнего года своей жизни Пушкин возвращался к полюбившемуся ему теперь выводу: «…Время изменяет человека как в физическом, так и в духовном отношении. Муж, со вздохом иль с улыбкою, отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые мысли, как и моложавое лицо, всегда имеют что-то странное и смешное. Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыта для него не существует…»

Юношеские мечты давно покинули великого русского поэта, но чувство чести, присущее ему с младых лет, ему не изменило…

В десятых числах января 1836 года государь Николай Павлович разрешил выпускать «Современник». Пушкин встретил это известие с таким же торжеством, с каким несколько лет назад писал Плетневу по поводу своей трагедии: «Милый! Победа! Царь позволяет мне напечатать „Годунова“ в первобытной красоте!..»

Тут бы и закрепить успех, возблагодарив Бога… Но Пушкин решается написать эпиграмму на министра народного образования С. С. Уварова, который «подвергнул его сочинения общей цензуре». Прежде пушкинские сочинения рассматривались в собственной канцелярии государя, который и сам иногда читал их. Эпиграмма Пушкина называется «На выздоровление Лукулла»: она напечатана в «Московском наблюдателе». Поэт как-то пошутил, что посадит на гауптвахту кого-нибудь из здешних (московских) цензоров… Выбор пал на Уварова, к которому царь весьма благоволил. Государь через Бенкендорфа приказал сделать поэту строгий выговор. Но дня за три до этого Пушкину уже было разрешено издавать журнал… Цензором нового журнала попечитель (Уваров) назначил Крылова, «самого трусливого, а следовательно, и самого строгого из нашей братии. Хотел меня назначить, но я убедительно просил уволить меня от этого…» — записал в своем дневнике профессор русской словесности Петербургского университета Л. В. Никитенко.

Поэту было предложено лично объясниться с Уваровым, но ему каким-то образом удалось уклониться от этого. И хотя очень скоро Пушкин пожалел о своей эпиграмме, однако надолго восстановил против себя весь аристократический и чиновничий Петербург. Некто Жобар, профессор Казанского университета, в угоду любимому поэту перевел на французский язык «Выздоровление Лукулла» и прислал Пушкину. В ответ Пушкин послал письмо, в котором говорилось: «Я жалею, что напечатал пьесу, которую я написал в минуту дурного расположения духа. Ее опубликование вызвало неудовольствие лица (царя), мнение которого мне дорого и которому я не могу оказывать неуважение, если не хочу быть неблагодарным или сумасшедшим. Будьте настолько добры пожертвовать удовольствием гласности ради мысли, что вы оказываете услугу собрату. Не оживляйте с помощью вашего таланта произведения, которое без этого впадет в заслуженное им забвение…»

В конце января — в разгар событий после опубликования эпиграммы — Ольга Сергеевна писала мужу: «Я очень недовольна, что ты писал Александру, это привело к тому, что разволновало его желчь; я никогда не видела его в таком отвратительном расположении духа: он кричал до хрипоты, что лучше отдаст все, что у него есть (в том числе, может, и свою жену?), чем опять иметь дело с Болдином, управляющим, с ломбардом и т. д. Гнев его в конце концов показался довольно комичным, — до того, что мне хотелось смеяться: у него был вид, как будто он передразнивал отца. Как тебе угодно, я больше не буду говорить с Александром; если ты будешь писать ему по его адресу, он будет бросать твои письма в огонь, не распечатывая, поверь мне! Ему же не до того теперь: он издает на днях журнал, который ему приносить будет не меньше, он надеется, 60 000! Хорошо и завидно».

«Разволновавшуюся желчь» Пушкину долго не удавалось успокоить, и на этой мутной волне разразились один за другим три дуэльных инцидента.

Первый случился с московским знакомцем поэта С. С. Хмостиным. 3 февраля Хлюстин был принят Пушкиным «по обыкновению, весьма любезно». Заговорили о литературе, и тут гость некстати вспомнил о статье Сеньковского, опубликованной в очередном номере «Библиотеки для чтения». Дело касалось перевода сказки Виланда «Вастола», сделанного литератором Люценко. Решив помочь ему, Пушкин разрешил на титульном листе издания поставить свою фамилию, и получилось, что сказка вышла без имени переводчика, но под титулом «Издано Пушкиным». Сеньковский обвинил Пушкина в неблаговидном поступке, который заставил обмануться публику.

Хлюстин процитировал то место, где говорилось, что Пушкин «дал напрокат» свое имя, и поэт взорвался. Хлюстин не сумел с честью вывернуться из спора, и обмен репликами окончился тем, что Пушкин заявил: «Это не может так кончиться». Назавтра Хлюстин получил от него письмо, которое нельзя было иначе воспринимать, как вызов на дуэль. Дело едва не дошло до поединка. Не без труда удалось его уладить при посредничестве Соболевского.

Буквально на следующий день после мирных переговоров с Соболевским Пушкин ввязался в новую историю. До него дошли слухи, что после опубликования «Лукулла» член Государственного совета князь Н. Г. Репнин позволил себе дурно отозваться о поэте в обществе. Эти слухи распространял некто Боголюбов. 5 февраля Репнин получил от Пушкина письмо:

Если бы Репнин не захотел вступать в объяснения, то должен был рассматривать это письмо как вызов. Но князь в ответном письме, вежливом и церемонном, убедил Пушкина, что «гениальному поэту славу принесет воспевание веры русской и верности, а не оскорбление частных лиц». Пушкин был удовлетворен и 11 февраля отправил «обидчику» второе послание: