Пересмешник, или Славенские сказки - Страница 31
В самый первый день благополучного моего восшествия на престол, когда должны были подданные мои обоего пола принести мне свое поздравление, то первая вошла в провожании многих придворных женщин Асклиада, чтоб сделать мне в публичном зале должное поздравление, и когда она, став на колена, выговаривала мне оное, то я, будучи поражен ее прелестями, благодарил ее смешенными словами.
Окружающие меня бояре подняли ее под руки, а я стоял в удивлении неподвижен, и ежели бы не известны были им мои свойства, то, конечно бы, почли меня гордым и властолюбивым государем; но в меня тогда совсем противная тому страсть вкоренилась: как скоро взглянул я на прекрасную Асклиаду, сердце мое тронулось и всеми сладостями, что ни есть в свете, объято было. Чрезмерное некоторое веселие и совсем непонятная мне радость привели меня в превеликое движение; смущенные глаза мои устремилися на ее прелести, и все желания мои летели к любезному для меня предмету; в одну сию минуту вкусил я все силы неизъясненной любовной страсти.
Наконец, приметив сам в себе некоторый от того происшедший беспорядок, старался, как возможно, скрыть мое движение; но смешенная моя речь и принужденные изъяснения показали ясно, что чувствительное сердце мое пленилось, дух мой возволновался, и весь я покорился любовной страсти. Кто может похвалиться в таком случае твердостию и великодушием? И я не думаю, чтоб возмог кто превозмогать природные и непорочные в себе волнения.
Я часто слыхал от окружающих меня бояр об Асклиаде, только не видел ни позволения, ни времени оную видеть; ибо строго у них наблюдалось, чтоб девицы, а особливо знатного роду, не имели никакого сообщения с мужчинами; они думали, что из того последовать может соблазн и развращение женскому полу, а о мужеском рассуждали инако и думали, что человек в молодых летах, обращаясь всегда с женщинами, позабывает мужество, не радит совсем о храбрости и чувствует наконец все те слабости, которым подвержен нежный пол женский. Сие узаконение подтверждал я, сколько мне возможно было, ибо знал, что разум наш склонен больше к поползновению, а мысли к настоящему предмету; сверх же сего человек, избранный давать законы, не должен никогда развращать оных.
Итак, первое сие свидание столько вселило в разум и в сердце мое волнения, что я с сих пор ни одной минуты не имел спокойной в моей жизни, отдался размышлениям, и различные воображения столь много колебали мою душу, что я не мог определить прямого моего желания.
Находясь в сем развращении разума, искал всегда уединения. Некогда в прекрасный день, когда уже заходило солнце, пошел я из города не весьма в отдаленную от оного рощу, в которой похороняли обыкновенно людей знатных фамилий и куда ходили прогуливаться наши граждане. Роща сия священная, ибо посредине оной стоит священный дуб, на котором виден образ Прове, а около него или по всей роще другие боги, помощники его владычества.
Пришед туда, по счастию моему, не нашел я никого, выключая некоторых жрецов, которые, однако, скоро возвратились в город, отправя тут некоторые не публичные жертвоприношения. Итак, находяся тут один и сыскав удобное в тому место, отдался полному размышлению, в котором препроводил время не менее, думаю, как два часа; потом пришло на меня ужасное забвение, и чувствовал, что некоторый священный восторг поколебал мою душу и совсем рассыпал естественные мои мысли; в одну минуту все в глазах моих переменилось, ужасная мгла покрыла то место, в котором я находился, восстали умеренные ветры, и вместо сильного бушевания наносили некоторую приятность колебанием дерев слуху, и мне, смущенному, казалось, что вся обильная природа произносила тогда аромат и всякие благоухания; я думал, что восхищен во обиталище богов, а будучи недостоин зреть их образа, пребываю покрыт по соизволению их сим мраком.
Члены мои охладели, природа взволновалась, и последнее рассуждение совсем меня оставляло; потом увидел воздушные огни, которые беспрестанно блистали, и сия молния восколебала воздух и произвела не столько страшный, сколько приятный шум; час от часу она умножалась, и, наконец слившись в одно место, сделала из себя превеликое окружение; вскоре начало потухать местами яркое сие сияние, показались в оном различных цветов искры и удивительное соплетение. Чем больше я всматривался в оные, тем больше они потухали и скрывались в облака.
Вдруг восколебался большой воздух, мгла уступила место сиянию, огни и облака, пришед в превеликое движение, разошлись и стали по сторонам; потом появилась между оными блестящая и великолепная колесница, везли ее по облакам два крылатые дракона, покрытые сетьми из прозрачных и блистательных каменьев, на головах их были короны неописанного сияния, глаза наполнены были огнем, и из челюстей вылетал ужасный пламень: два крылатые купидона, летев по сторонам колесницы, правили сими свирепыми чудовищами. Множество купидонов открывали ночную завесу и держащими в руках пламенниками помрачали оной звезды. В колеснице сколь великолепной, столь и блистательной сидела прекрасная богиня, облокотясь на край оной, руку ее подерживали три грации и смотрели на нее со удивлением; одеяние ее опущено было на игру зефиров, и она сидела в одном только таинственном поясе, которой грации и любовь плели своими руками ко увеселению богов и ко удовольствию смертных; все сие видение оставляло ефир и опускалось к тому месту, где я в смущении и удивлении находился.
Колесница находилась уже близко меня, я встал с великим подобострастием и ожидал или окончания привидению, или утверждения истины; ноги подо мною дрожали, и сердце находилось в великом движении. До сего времени не знал я, сколь ужасно взирать на богов, когда они в самом величестве своего могущества; но тогда уразумел, что люди, восшедшие на высокую степень, кажутся неприступными бедным, а перед богами и обладатели народом бывают ничто.
Богинина колесница остановилась, и она, сошед на землю, сделала мне снисходительное приветствие, подобно как мать любви своему любовнику, и, взяв меня за руку, повела пред образ Провов. Как только пришли мы пред него, то вдруг истукан объят был небесным огнем, и после оного начал иметь живость и движение. Богиня, приклонив голову в знак повиновения, начала говорить:
- Великий Прове! Друг Перунов и мой любезнейший родитель! Я открываю тебе мою страсть и знаю, что сия слабость не прилична бессмертной; но мать любви Лада не только что смертными владеет: и мы нередко покоряемся ее власти. Я чувствую склонность в сердце моем к Алиму и прошу тебя, мой родитель, чтоб ты позволил мне сие и сего смертного принял в собственное твое покровительство.
Потом затряслась земля, священный дуб поколебал своими ветвями, и я услышал голос Провов, которой произносил сии слова ко мне:
- Благополучный государь и пресчастливый из всего смертного рода человек! Я повелеваю тебе быть послушным воле моей дочери и чтобы ты не равнял смертную с бессмертной, оставь склонность твою к Асклиаде и в самом начале старайся истребить ко оной пламень; ежели же будешь ты преслушен, то испытаешь все в свете несчастия и наконец превращен будешь в посвященное мне дерево.
По окончании сих слов богиня рассталася со мною, показав мне толикое же снисхождение, и, севши в колесницу, скрылась в облаках. Препроводив ее из глаз моих с великим почтением и подобострастием, остался я еще в большем смущении и думал, что все сие видение представилося мне, как сон в забвении моего разума и в превеликой нестройности волнующейся во мне природы; не знал, чему приписать сие приключение, и для того старался прежде всего успокоить мое сердце и после искать в сем приключении тайны.
Долго бы я находился в сем забвении, ежели бы Провово повеление не касалось до Асклиады; желая успокоить мое сердце, еще больше всколебал его сею моею мыслию. "Возможно ли,- говорил я сам в себе,- истребить мне то из моей памяти, что совсем уже находится не в моей власти? Боги, властители над нами, откройте мне яснее сию тайну и ваше произволение, а без того разум мой неудобен постигать сию неизвестность! Я помню, что я человек и так должен желанию вашему повиноваться".