Орлиное гнездо (СИ) - Страница 128

- Зачем тебе в Стамбул? – резко спросила Василика. – Ведь ты состоишь при султане! Ты так мало говоришь о своей службе, а я сама не своя от того, что ты скрываешь!

Василика распекала своего господина, точно жена. Он взял ее лицо в ладони и мягко улыбнулся.

- Ты думаешь, что я неспособен сам позаботиться о себе и о тебе?

Василика осталась непреклонна.

- Расскажи мне!

Штефан уткнулся лицом в ее волосы.

- У нас дом, место женщин… место чистоты, - проговорил он. – Мы не несем в свой дом того, что его осквернит. Мы успокаиваемся рядом с нашими женами.

Василика усмехнулась; хотя от слов турка у нее захолонуло сердце.

- А вы спрашиваете ваших жен – успокаиваются ли они рядом с вами? – резко спросила она. – Или они никогда не говорят того, что вам не понравится?

“Наложницы не говорят”, - подумал Штефан. Он промолчал и крепче прижал к себе Василику.

- Я не хочу ранить тебя, - сказал он.

- Ты больше ранишь меня, когда молчишь… Я хочу страдать с тобой так же, как радуюсь с тобой, - пылко ответила Василика. Господин увидел, как она покраснела, - и понял, как и поняла она сама, что это было самое страстное любовное признание. Штефан улыбнулся и поцеловал ее в щеку.

- Кажется, я понимаю, почему так полюбил тебя, - прошептал он. – Хорошо, если ты желаешь, я скажу…

Ему было трудно открываться ей, точно жене, - когда он так долго жил с ней только для наслаждения. Но Василика жаждала его признаний: это стало ее существом.

Вдруг Штефан схватил ее за руки и поднял с лавки; упал на колени и ее заставил упасть. Так они и стояли – точно принося обет перед алтарем. Только глядели не на Бога, а друг на друга.

- Василика, султан Мехмед сделал меня пашой – за заслуги перед нашим великим повелителем, - проговорил турок, не сводя с нее глаз. И Василика поняла, как была глупа: о султане нельзя было говорить таких дерзких речей – в этом доме, в котором действовали руки и слушали уши принцессы Фериде.

- Пашой? И теперь великий султан отправляет тебя с поручением в Стамбул? – боязливо спросила валашка. Штефан улыбнулся.

- Да, моя роза.

Потом он обнял ее, так и стоя напротив нее на коленях, - и Василика ощутила, как его сердце стучится в ее грудь, точно требует, чтобы ему открылось. И Василика поняла, что принадлежность Штефана к священному ордену Дракулы – тайна для султана и смертельная угроза для всего их дома. И султан грозил смертью, и братья Штефана: если те и в самом деле занимались диаволовыми делами… а Штефан отошел от диаволовых дел, полюбив девицу, назначенную в жертву…

- Я буду надзирать за порядком в великом городе – меня посылают усмирителем народных возмущений*, - глухо сказал Абдулмунсиф. Он выпустил ее из объятий и теперь стоял, опустив голову, точно каялся перед кем-то. Быть может, в эту самую минуту турецкий рыцарь отрекся от намерения отвоевывать Царьград, ему опротивела кровь, на которой вставали все великие земные царства – чтобы потом рухнуть?

Вот исполнился срок и Византии… Может ли царствие Божие на земле утвердиться так, как об этом грезят слепые к Господу и брат к брату люди?

- Я все поняла, господин, - сказала Василика.

- Я для тебя отныне Штефан, - ответил он, посмотрев ей в глаза.

Нет: он не отошел от дел ордена – может, отказался только пожертвовать ею, но не всем прочим, что постиг со своими братьями-еретиками. От Дракулы отказаться было невозможно.

Штефан встал с колен, поднял свою подругу и предложил ей уйти в дом. Василика покачала головой.

- Нет, - сказала она, и турок удалился, потупив взор.

А она сидела и мучительно думала о справедливости – той, которой он служил. “Страх – самое лучшее, чем можно смирить людей, потому что люди всегда порочны”. Эти слова как будто кто-то ронял в ее душу извне, тяжело, как расплавленный свинец. “И только великим страхом можно смирить людей, которые рядом с тобой, когда ты ешь, когда спишь, когда ты беззащитен… Враги человеку домашние его…*”

- Нет, так нельзя, - прошептала Василика.

Но так жила вся империя султана – и ей одной не под силу было это остановить: кровь влекла за собой кровь. Однако Штефан поступил по справедливости… так, как велел ему кисмет.

- Вот слово, которым турки все в себе извиняют, - с усмешкой пробормотала Василика.

Она встала и медленно ушла в дом, чертя остроносыми туфлями по земле Штефана, как будто помечая ее. Потом направилась не в свои комнаты – где, должно быть, хозяин ждал ее, - а в библиотеку. Лица Василика прикрывать не стала. Ведь они с Штефаном были христиане – а христианки не прикрывают лиц, как пьют вино, не так ли?

Она достала с полки свиток: переведенное на турецкий язык сочинение византийской принцессы Анны Комниной, к семейству которой восходил род Штефана-Абдулмунсифа. Сочинение называлось “Применение императором пытки для блага народа”.

Василика села за стол, сделанный по итальянскому образцу, как рассказывал ей господин, и, погрузив руку в волосы, с задумчивой усмешкой стала читать.

Штефан так и не увиделся с нею в этот день – но когда Василика пришла в спальню, она нашла на своей постели пару перчаток из тонкого, но прочного холста. Перчатки стягивались золотым шнуром на запястьях, и были вышиты золотом.

- Господин сказал, что это для работы в саду, - улыбаясь, объяснила Айгюль.

Много ли в таких наработаешь!

И тут Василика поняла, что господин трудился над этим подарком сам, - и у нее дыхание перехватило.

Присмотревшись, Василика разобрала, что на перчатках вышиты слова, поэтические строки – эти строки перекликались друг с другом, как вечно помогали друг другу правая и левая руки:

“И мертвый орел остается орлом”, - гласила левая.

А правая, главная, отвечала:

“Но я ястреб, который воспарит”.

Василика прижала обе перчатки к груди и зажмурилась: из глаз потекли горячие слезы. Она всхлипывала, не в силах их остановить. Но этих прекраснейших слез ей было не стыдно.

Наутро Василика вышла в сад, надев простое темное платье поверх шаровар и дареные перчатки, - но вначале не смела приняться за дело, даже после того, как садовник сказал, какой клочок земли отводится ей в пользование: в полное распоряжение. Она может сажать на нем все, что хочет, - и цветы, которые растут в ее родной Валахии: их можно достать здесь, в Эдирне…

Василика стояла, прижавшись к абрикосовому дереву, обнимаясь с ним и гладя кору перчаткой. Как можно грязнить такую вещь?

Потом пленница оторвалась от дерева и, опустившись на колени, погрузила в мягкую прохладную землю правую руку. Разве может замарать какую угодно работу Штефана родная земля?

Она подумала, что едва ли увидит плоды своих трудов, - но семя, зароненное ею, не погибнет… Нет! Ни одно доброе семя не погибнет!

Василика взяла лопатку и принялась полоть грядку, на коленях, как и была, - и ощущая смирение и молитвенный покой, в теле и в душе.

Но, по-видимому, немедленно трогаться рыцари не намеревались – Василика успела возделать свою грядку, как когда-то, еще девочкой, пестовала маленький садик своих родителей в Тырговиште. Фериде больше не трогала их – Василика не знала, что произошло между Штефаном и его матерью, но это перемирие послужило ей самой только во благо.

В скором времени после того, как Василика начала трудиться на воздухе, Штефан сделал ей удивительный и очень приятный подарок: привел красавицу-кобылку, гнедую, под цвет ее волос и глаз.

- У нас женщинам не принято ездить верхом, как и надолго покидать свои дома, - улыбаясь и лаская морду благородного животного, сказал турок. – Но среди знатных женщин встречаются и наездницы. Я подумал, что негоже тебе ехать до самого моря в носилках, - и ты достойна лучшего животного, чем осел!

Василика захлопала в ладоши, охваченная ликованием. Она бросилась на шею своему покровителю, и они оба засмеялись от счастья.