Операция «Гадюка» - Страница 27

– Куда едем? В Максимово? – спросил я.

– Без имен и фамилий, – сказал дядя Миша. – Если о чем-то думаешь, оставь мысли при себе.

– И где вы нашли это Максимово? – спросил я.

– Гарик!

– Неужели у вас шоферы непроверенные?

Дядя Миша вздохнул, шофер хмыкнул.

– Весь атлас прошуровали. Никогда не думал, что в стране столько Максимовых.

– Сколько?

– Семнадцать.

– Немного.

– Каждое надо было проверить. Ведь Максимово могло оказаться только ориентиром. Например, есть город Максимов. Вокруг деревни.

– И спецобъекты?

– Разумеется, иначе что же мы искали?

– А потом, что прикажете делать с Максимовскими, Максимами и Максимычами? Тоже немало?

– Тоже.

– А пароход не нашли?

– Какой пароход?

– «Максим Горький»?

– Отплавал свое.

– И что же вам удалось найти?

– К сожалению, не так много, как хотелось.

– Чем меньше нашли, тем спокойнее человечеству.

– Есть одно место, – сказал дядя Миша. – Я тебе в самолете документы покажу. Вроде бы коллеги говорят, что там уже ничего не осталось. Поэтому я тебя и позвал.

– Почему?

– Ты имеешь опыт, ты в курсе дела. У тебя к тому же интуиция.

– Если это так называть, – вздохнул я.

Когда мы доехали до Шереметьева-1 (я-то думал, что полетим с какой-нибудь секретной базы), уже взошло солнце. День обещал быть великолепным. Хотя нас здесь не будет!

– Я все хочу тебя спросить, – сказал дядя Миша, – чего ты на этой академической ставке сидишь? С твоими способностями можно целые стадионы морочить.

– Я занимаюсь домашней практикой, – серьезно ответил я. – У меня есть хрустальный шар. Могу судьбу предсказать.

– Ты мне здесь предскажи, в полевых условиях.

– Нельзя. Несолидно.

Самолет был вполне гражданский – «Як-40» или что-то вроде, я не поглядел. Кроме нас, в салоне был полковник, очень грустный человек. У него были густые брови домиком. И черные глаза.

– Овсепян, – представился он.

– Герман Аршакович, – развил тему дядя Миша.

– Я лечу с вами, чтобы не возникло трений, – сказал полковник Овсепян.

Он сел отдельно от нас и всю дорогу курил.

Мы летели часа три. Сначала мы с дядей Мишей немного поговорили, вспоминали боевых товарищей и минувшие битвы. Мне казалось, что существование мира без времени пора рассекретить, все равно рано или поздно это случится бесконтрольно и, может быть, с большим бенцем.

– Дурак ты, Гарик, – сказал генерал. – Мы когтями цепляемся, как мальчик вдоль рваной плотины носимся. Представь себе, какое это крушение всех законов физики!

– И религий, – согласился я.

– Религия выпутается, даже будет рада. Докажет, что это чистилище для некоторых душ. А дальше дорога или в рай, или в ад.

– А может, это и есть ад.

– Пока мы сами не поймем... – сказал дядя Миша. – Религия потерпит.

– Вы можете опоздать. Американский империализм не дремлет.

– Как ты понимаешь, я не один. Если полгода назад нас было шестнадцать человек, и то по совместительству, то сейчас... больше тысячи.

– И вы охраняете тайну?

– Из этой тысячи дай бог десятеро знают, о чем идет речь. Если проблему разделить на параграфы, ты никогда не догадаешься, какой кусочек тебе достался и что он означает, если сложить сто кусочков. Да и по-человечески все во мне против того, чтобы люди знали. Это же мир ложных надежд.

– Может быть, вы правы, – сказал я. – Недаром из нашего института ничего не уплыло. Уж на что Тамара – открытая книга.

– Тамара – себе на уме. Но некоторым пришлось наложить швы.

– Что? – не понял я.

– Условное обозначение. Но некоторым людям мы наложили пустое место на воспоминание о Нижнем мире, мире без времени. Они вроде бы и помнят, а желания поделиться с человечеством не высказывают. И вообще я тебе должен сказать... нам этот мир без времени помог решить несколько таких интересных физических проблем... Ого-го!

– Какого черта вы меня позвали?

– Ваша лаборатория для меня как родная деревня. Понимаешь, когда я провожу совещание, то понимаю дай бог каждое пятое слово. Там все умнее меня. А для вас я – кум королю. Эйнштейн.

– Не зазнавайтесь, – сказал я. – Передо мной вы, может быть, и Эйнштейн.

– Неужели ты думаешь, я посмею кинуть камень в Калерию Петровну?

Вот у него и прорезалось чувство юмора. В минимальной форме.

– Этот мир, – сказал он после паузы, за время которой достал сигареты и закурил, – этот мир – лишь часть тех диких тайн и опасностей, которые нас окружают. Ма-а-алень-кая часть. Ты просто не представляешь ситуации.

– Маленькая часть? Дай пример более важной проблемы.

– Знаешь, как-то Менухина, это был такой скрипач, спросили, что он думает о советском скрипаче, лауреате Сталинской премии Ойстрахе. И Менухин сказал, что Ойстрах – второй скрипач в мире. А кто первый? – спросили Менухина советские люди. А первых много, – ответил этот агент сионизма.

Дядя Миша замолчал. Этот номер у него был отработан. Я в этом убежден. Но ухмылка была наполеоновская.

Я не выспался и потому задремал. И если дядя Миша хотел меня испытать – сплю или нет, он разочаровался. И меня к себе в тайные агенты на высокую зарплату не возьмет. И правильно сделает. Я сначала разлюбил, а потом и возненавидел передачу «Что? Где? Когда?», которую когда-то держал за лучший телеспектакль. Вместо соревнования интеллектов и чувства юмора возникло соперничество денежных мешков и мешочков. Глазки горят, ручки дрожат – какая тут команда! А мы детдомовские, нас не купишь! И чего я сижу в этом институте? А потому, что мне интересно в нем работать и жить его жизнью, потому, что там рядом со мной работают люди, которых я считаю своей семьей, – и я не идеал, и Тамара не идеал, – но лучше других нет, и перекупить меня нельзя. Вы можете платить мне миллион долларов ежемесячно при условии, что я буду любить, как своих родных, товарищей Иванова, Петрова и Рабиновича? А я их не полюблю. У меня гадкий характер.

Говорят, что каждого человека можно купить, была бы предложена настоящая цена. Нет, господа, встречаются исключения. Ваш покорный слуга доволен своей зарплатой...

Я проснулся, когда самолет снижался, и дядя Миша с чувством превосходства начальника, который никогда не спит, сказал:

– А ты, оказывается, храпишь?

– У нас дома только так и отличают благородного маркиза от золотаря.

Дядя Миша рассмеялся и пристегнул ремень. Он был из тех людей, которые всегда выполняют инструкции.

Мы сели на военном аэродроме. Близко к посадочной полосе подступал лес. Сколько мы летели? Часа три? Два с половиной? Мы на Урале? Гор не видать...

Погода была похуже, чем в Москве, холоднее, ветреней.

И ветер был лесной, зябкий.

– Я думал, что вы с собой возьмете команду, – сказал я, когда мы спустились на бетон.

– Куртку захватил? – спросил дядя Миша.

Я расстегнул сумку и достал куртку. Тогда дядя Миша ответил на мой вопрос:

– Даже среди самых близких ко мне сотрудников никто не знает всего... того, что известно тебе. И зачем расширять круг? Мои люди проверили окрестности всех Максимовок, все прочесали, залезли в документы. Нашли одну Максимовку, возле которой была база. Закрыта два года назад. Но была. Те, кто искал и проверял, в связи с консервацией знали, зачем это нужно. Полковник Овсепян представляет соответствующее управление Минобороны. Но он не знает, что мы ищем, а ты не знаешь, где он служит. Так лучше.

– А вы знаете, что мы ищем?

– В том-то и проблема, – сказал дядя Миша.

По трапу спустился полковник Овсепян. Он был в плаще и фуражке.

От небольших строений рядом с вышкой диспетчера к нам катили две машины.

Первая, к моему удивлению, оказалась малиновым «Мерседесом», не самым новым, но добротным и недешевым. Вторая была обычным «уазиком».

«Мерседес» лихо развернулся и тормознул. Из него вылезли два офицера – полковник и майор. Полковник был помоложе, поухватистей и недостаток роста компенсировал фуражкой с такой высокой тульей, которой могли бы позавидовать преображенцы при Бородине. Майор был вялым, ленивым, растолстевшим без физической закалки провинциальным штаб-офицером. И фуражка у него была обыкновенная.