Молчание идола. Сага заброшенных храмов - Страница 39

— Зачем? — непонимающе простонала девушка.

— Затем, что я не желаю, что бы ты угасла, как свеча во тьме, моя прекрасная орхидея. Я хочу, чтобы ты была в здравом уме и твердой памяти, чтобы ты испила до дна чашу страданий и предсмертной агонии. Твоя смерть будет долгой и такой же изысканной, какую я изобрел для этого быка — твоего друга Харрисона. Его смертный приговор подписан.

— Подписать легче, чем привести в исполнение,— ответила Джоэн, внезапно ощутив прилив силы духа.

— Казнь уже свершилась,— невозмутимо заявил монгол.— К Харрисону приходил палач, и в эту минуту голова твоего друга напоминает раздавленное яйцо.

— О Господи! — полный горя стон вырвался из груди Джоэн, и Харрисон едва сдержался, чтобы не выкрикнуть, что все это ложь.

Внезапно Джоэн вспомнила еще что-то, мучающее ее:

— Хода-хан! Что ты сделал с Хода-ханом? — Афганец сжал железными пальцами плечо Харрисона, услышав свое имя.

— Когда мои люди увозили тебя, им было некогда заниматься афганцем,— ответил монгол.— Они не ожидали взять тебя живой, и когда судьба распорядилась иначе, они слишком спешили. Он ничего не значит. Правда, он убил четырех моих лучших людей, но это же сделал бы и дикий волк. Он туп. Что он, что детектив — просто безмозглая груда мускулов, беспомощная перед таким мощным интеллектом, как мой. Я позабочусь об афганце. Его труп бросят в выгребную яму.

— Аллах!— Хода-хан дрожал от ярости.— Лжец! Я скормлю твои желтые кишки крысам.— Казалось, взбешенный мусульманин готов проломить стену, чтобы броситься на монгола.

Детектив продолжал ощупывать поверхность стены в поисках двери, но тщетно. Эрлик-хан еще не ус-пелповсюду снабдить свой недостроенный дом потайными ходами наподобие крысиных лазов, как он всегда делал.

Монгол хлопнул в ладоши, и за стеной послышался стук шагов нескольких человек, вошедших в комнату. Раздался какой-то приказ на монгольском, затем резкий испуганный крик боли и звук захлопнувшейся двери. Детектив и афганец поняли, что комната за стеной опустела. Харрисон бился в бессильной ярости: они замурованы в этой проклятой стене, а Джоэн Ла Тур увели, чтобы подвергнуть мучительной смерти.

— Валлах!— стонал афганец.— Они ее сейчас убьют! Клянусь бородой Пророка! Я сожгу этот проклятый Аллахом дом! Я залью огонь монгольской кровью! Во имя Аллаха, сагиб, есть же какой-то выход!

— Бежим! — крикнул Харрисон.— Где-нибудь должна быть еще дверь!

Они снова бросились вниз по лестнице, и примерно на уровне первого этажа рука Харрисона наткнулась на дверь. Как только пальцы его коснулись двери, она сразу подалась внутрь и отворилась: это на шум высунулась бритая монгольская голова. Харрисон обрушил на голову булаву, монгол упал замертво. Детектив бросился в комнату, не размышляя, сколько человек в ней может оказаться. Но в комнате было пусто.

На полу лежал толстый ковер, на стенах висели черные бархатные гобелены, дверь из тика была обита бронзой и украшена золотой аркой. Босой, в растрепанном тюрбане, с испачканным кровью кинжалом, Хода-хан представлял странный контраст на фоне этой роскоши.

Не зная дома, Харрисон толкнул наугад первую попавшуюся дверь и увидел широкий коридор, застеленный коврами, с такими же гобеленами на стенах, как в комнате. На другом конце коридора, где висел занавес от потолка до самого пола, исчезала толпа монголов — они скрылись за занавесом, все в черном, со зловеще склоненными головами, словно свита привидений. Никто из них не обернулся.

— За ними! — бросил Харрисон.— Наверное, они идут поучаствовать в казни…

Хода-хан уже мчался по коридору, как ураган смерти. Ковер заглушал их шаги так, что даже толстые ботинки Харрисона не производили ни звука. Происходящее несло на себе какой-то странный отпечаток нереальности — словно в кошмарном сне, где действуют сверхъестественные законы и силы. У Харрисона промелькнула мимолетная мысль, что подобное возможно лишь в Восточном квартале, где насилие и смерть — в порядке вещей. Эрлик-хан выпустил на свободу силы хаоса и безумия, водоворот убийства и мести охватил умы людей, лишив их всех остальных желаний.

Хода-хан готов был броситься на врагов за занавес — он занес нож и набрал в легкие воздуха для оглушительного крика, но Харрисон схватил его, приказывая не двигаться. Мускулы афганца под рукой детектива были словно скрученные железные прутья. Афганец внял голосу разума и остановился.

Отголкнув его, Харрисон осторожно заглянул за занавес. За ним была полуоткрытая двустворчатая дверь, из которой видна была комната. Жесткая борода Хода-хана воткнулась в шею детектива сзади — афганец выглядывал у него из-за плеча.

В комнате стены закрывали черные бархатные гобелены, вышитые золотыми драконами, на полу лежали ворсистые коврики, с отделанного слоновой костью потолка свисали красные лампы. Люди в черном, стоящие в ряд у стены, могли бы показаться тенями, если б не горящие в красноватом свете глаза.

На стуле из эбенового дерева, похожем на трои, сидела мрачная неподвижная, как изваяние, фигура, при виде которой Хода-хан процедил сквозь зубы проклятие.

В центре комнаты стоял странный предмет, отдаленно напоминающий жертвенный алтарь,— большой камень, вогнутый сверху, привезенный, должно быть, из самого сердца Гоби. На камне лежала Джоэн Ла Тур. Руки ее были распростерты, как на распятии, ноги свисали с камня на пол Широко раскрытые глаза девушки выражали полную безнадежность, сознание неизбежной гибели и лишь одно желание — быстрее умереть, чтобы освободиться от мук. Физические страдания еще не начались: тощее злобное создание, палач, сидел рядом на корточках и нагревал бронзовый прут в глубоком железном блюде, наполненном раскаленными углями.

— Боже! — слетело с губ Харрисона. Хода-хан отбросил Харрисона в сторону и влетел в комнату, потрясая кинжалом, похожий на ураган, сносящий все на своем пути. Эрлик-хан в изумлении вскочил с трона. Палач получил удар кинжалом, расколовший его череп пополам, Монголы разом, как один, вскрикнули от удивления.

— Аллахо якабар!— завопил Хода-хан, свирепо взмахнув кинжалом. Он бросился на алтарь и стал перерезать веревки Джоэн с неистовством, грозящим девушке расчленением.

Со всех сторон на афганца бросились монголы, которые были столь поражены его появлением, что даже не заметили Харрисона, стоящего на пороге комнаты.

Харрисон кинулся в толпу, круша головы булавой направо и налево булавой. Монголы падали как кегли, освобождая Харрисону путь к алтарю. Хода-хан заслонял собой Джоэн, тоже не переставая рубить врагов.

— Аллах! — выкрикивал он, плюя в лица монголов. Внезапно он подскочил к трону.

Эрлик-хан от неожиданности секунду пребывал в замешательстве. Это позволило афганцу занять более выгодную позицию и с такой силой воткнуть кинжал в грудь монгола, что конец его вышел из спины на несколько дюймов.

Хода-хан неистово отбросил тело монгола на трои, так, что трон раскололся на две части. Афганец вытащил из трупа окровавленный кинжал и завыл по-волчьи в свирепой радости.

— Аллах! Шлем не помог тебе, собака! Почувствуй мой нож в своих кишках по дороге в ад!

Широко открытые глаза монгола остекленели. В эту минуту Харрисон схватил Джоэн и выскочил из комнаты в ближайшую дверь:

— Хода-хан! Сюда! Скорее!

Клинки монголов за спиной Харрисона заставили его нестись быстрее ветра, Хода-хан догонял его.

— Беги, сагиб! Вниз по коридору! Я вас прикрою!

— Нет! Ты бери Джоэн и беги! — Харрисон бросил Джоэн на руки афганцу, а сам загородил проход, работая булавой, словно поршнем. Харрисона охватило безумие берсеркера, которое удесятеряет силы в урагане боя.

Монголы ломились вперед, но Харрисону неведомым ему самому образом удавалось сдерживать неистовый натиск. Он утратил в эти минуты ощущение себя как личности. Все перед ним слилось в одну кровавую массу, которую он продолжал крушить с налитыми кровью глазами, словно превратился в того примитивного, покрытого шерстью дикаря с дубинкой, который ломал врагов своего племени пятьдесят тысяч лет назад.