Миры Пола Андерсона. Том 19 - Страница 81

И всего этого я должен лишиться. Только потому, что у меня не хватило мужества признаться: меня до сих пор терзает страх. Не­ужели до сих пор? Ведь в последнее время кошмары, которые мне снятся уже много лет, стали не так страшны.

Да и задача, поставленная перед ним, вовсе не обязательно окажется невыполнимой, говорил он себе. Нет,« самом деле, вовсе не обязательно. На этот раз с ним будет рядом сильный и опытный спутник, у них есть радиосвязь с миром людей, будет хорошая еда, одежда и оборудование, а там и быстрое возвращение домой, как только работа будет закончена, обещанная высокая плата за нее и еще более щедрые премиальные. И все, что мне нужно сделать, — это прожить несколько тяжелых, полных неудобств дней. И ничего больше. Ничего. Господи, да, может быть, такая жизнь поможет мне стряхнуть с себя остатки детских страхов. Но сюда я больше все равно никогда не вернусь.

Он поудобнее устроился в своем кресле, подтянул ремни без­опасности и постарался расслабиться.

Их машина — большой грузовой самолет — почти полностью загромоздила лужайку, на которую они сели. Высокие, с листьями, похожими на вайи папоротников, голубовато-зеленые стебли — растения из того многочисленного й плохо изученного семейства, которое невежественные колонисты нарекли просто «травой», — почти полностью скрыли колеса и даже большую часть поплавков. Стеной стояли деревья, окружая лужайку со всех сторон. В боль­шинстве это были так называемые «золотые деревья» с рыже-крас­ной корой, но кое-где виднелись тонкие, с перистой листвой мыльные деревья, мрачные псевдососны — приземистые колючие гномики. Меж древесными стволами переплетение кустов и лиан образовывало сплошную массу — оно было похоже на толпу, ожи­дающую немедленной атаки. Несколько метров вглубь, и в лесном сумраке многие миллиарды листьев сольются в сплошной зеленый фон, на котором не увидишь хоть сколько-нибудь различимые те­ни. Какие-то инсектоиды яркими вспышками пронзают вечный сумрак. Где-то вверху хлопают крылья — что-то огромное бьется в этой непереносимо давящей атмосфере. Жизнь здесь отличается от той, что существует в Верхней Америке, вернее, она не имеет с ней ничего общего. Там и тут среда обитания слишком различна.

В воздухе не ощущается никакого движения, он был жарок и тяжел. Полно запахов — отвратительных, сладких, резких, горьких, а главное — ничем не похожих на запахи дома. Звуки необычайно громки — щебет, шелест, жужжание, шорохи, журчание воды, ша­ги, — и на этом фоне первые неожиданные звуки человеческой речи.

Дэнни делает вдох, другой. Жилы на шее напрягаются, но он все же заставляет себя оглянуться. Каким бы страшным ни выглядел этот куст, но он не прыгнет на меня и не укусит. Надо почаще напоминать себе об этом. Немного помогало и то, что они посте­пенно повышали давление в кабине, прежде чем решились выйти наружу: у Дэнни была возможность дать своим легким и кровенос­ным сосудам привыкнуть к новым ощущениям.

Джеку 0‘Малли подобный переход ничего не давал. Такую кон­центрацию газов он мог выдерживать лишь короткое время, если это было жизненно необходимо, без особых последствий, если не считать жестоких головных болей. Но если он будет вдыхать этот воздух слишком долго, то отравится углекислым газом, азотный наркоз нарушит работу его мозга, а слишком высокое содержание кислорода начнет медленно сжигать его ткани. Поэтому его герме­тически закрытый комбинезон был снабжен гласситовым шлемом с редукционным насосом, с крайне неудобной трубкой для пбдачи воды и специальным клапаном для подачи пищи, а также с особым прибором для предотвращения образования внутри шлема тумана из пота, уже сейчас выступившего у него на лице.

И все же почти все его годы, проведенные на Рустаме, были отда­ны исследованию Низин, думал Дэнни. Что могло заставить этого человека так бессмысленно растрачивать свою жизнь ?

— 0‘кей, давай-ка разгружать наше барахлишко, а потом и по коням! — Голос 0‘Малли гулко ухал из динамика, пробиваясь сквозь помехи. — Даже в самом лучшем случае мы не доберемся до Чгеста назначения до темноты.

— Не доберемся? — удивился Дэнни. — Но вы же сказали, что это всего около пятидесяти километров, да еще по хорошо утоптанной звериной тропе. И к тому же у нас остается еще почти двадцать часов дневного времени. Даже с остановками для сна никаких проблем не должно возникнуть.

На губах 0‘Малли промелькнула легкая усмешка.

— Для тебя, вероятно, дело обстоит именно так. Но я-то уже не молод. А еще хуже вон та штука, что у меня на голове и на плечах Этот насос приводится в действие расширением моей грудной клетки при дыхании, как тебе известно. Но ты не знаешь, сколько сил отнимает этот процесс, ты же у нас счастливчик, тебе не при­ходится таскать на себе такую штуковину.

Счастливчик!

— Однако, — продолжал О'Малли, — мы можем идти и после захода солнца, так что мне думается, мы доберемся до места, имея немалый запас времени, чтобы провести подготовительные работы, которые должны быть выполнены до наступления дня.

Дэнни кивнул. Иногда он удивлялся, почему это люди не попы­таются адаптироваться к медленному вращению Рустама вокруг своей оси. Что бы там ни говорили медики, он был уверен, что можно приучить свой организм проводить сорок часов без сна, а затем спать двадцать подряд. Не являются ли мощные электриче­ские фонари единственной причиной того, что подобная попытка никогда не была сделана?

— А когда придет восход, мы начнем строить фургон, с по­мощью которого доставим сюда то, что нам удастся спасти от крушения.

— Если это у нас получится, — пробурчал себе под нос Дэнни.

Он не хотел быть услышанным, но вышло иначе. Будь она

неладна, эта плотная атмосфера! О'Малли насупился, сразу было видно, что недоволен.

Потом более пожилой путешественник пожал плечами.

— Вполне возможно, что нам придется отказаться от самых тяжелых вещей, например от мотора, — сдался он. — Может, даже просто от всех крупных — от объемистых приборов, например, ес­ли моя идея насчет фургона не сработает. Но как минимум мы обязательно должны вывезти отсюда ленты с записями приборов. Хм... Что такое?

Дэнни вдруг прижался к металлу поплавка.

— Н-н-ничего, — выдохнул он, стараясь подавить рвущийся из горла визг. Только вот дрожи, сотрясавшей его тело, он подавить не мог.

Над лужайкой кружилась птица-меч. Не тот горный хищник, а его колоссальный кузен — крылья восемь метров в размахе, облада­ющий силой, достаточной, чтобы поднять в воздух мальчугана, а потом и растерзать его.

Ветви нависали над тропой. Ничто не летало под этим высоким- высоким пологом — бронзовым, янтарным, бирюзовым, — если не считать множества мелких летунов, вспыхивающих, как живые ра­дуги. А когда стайка тарзанов проскочила мимо, прыгая с ветки на ветку, болтая и корча смешные рожи, Дэнни вдруг обнаружил, что хохочет вместе с Р‘Малли. Удивительной казалась открытость леса. Джунгли — слово, мало подходящее для него. Роксана лежит не в тропической зоне, и сколько бы энергии ни получал Рустам от своего солнца, Ардаширский берег охлаждается морскими ветрами. Погода туг не жаркая, а скорее теплая, а еще лучше сказать — теплая и сухая. Кустарник густо разрастался лишь на открытых пространствах, получавших много света. А меж стволами деревьев попадались лишь отдельные небольшие кустики. Почву устилал мягкий гумус, обладавший резким специфическим запахом.

Нет, этот лес не был мрачным. Подобная характеристика могла появиться лишь по контрасту с открытым пространством. Зрачки человеческих глаз туг расширялись, и они улавливали что-то вроде мягкого сияния, которое позволяло различать множество тонов и оттенков листвы, хотя они тут же таяли в таинственном кафедраль­ном сумраке.

Кафедральный? Дэнни видел рисунки и фотографии, он читал описания соборов на Земле. Он всегда думал об огромных соборах как о чем-то замкнутом, давящем. Если так оно и есть, то такое слово не слишком подходит к этим лесам, которые гудели, пели, журчали — то ли от ветра, то ли от топота лап, взмахов крыльев, бега быстрых ручьев, чьих-то призывов и песен. Так где же та мрачная жестокость, которая запомнилась ему?