Миры Пола Андерсона. Т. 1. Зима над миром. Огненная пора - Страница 35

Солнце село, померк последний оранжевый луч, и на востоке проглянули звезды, когда тот же голос объявил:

— Мы согласны. Ждите нас.

В прохладных синих сумерках мелькали ласточки, подвывали койоты. Рогавики казались Сидиру тенями, пока не вышли на свет факелов, которые держали над головами стоящие в две шеренги солдаты. Впереди шел седой человек — как видно, тот, что говорил, и с ним высокая женщина, оба в одежде из оленьих шкур и без страха на лице. За ними следовали другие мужчины и женщины, молодые и старые, подростки, дети, которых вели за руку — некоторые тихонько плакали, другие молчали, тараща глазенки, — и грудные младенцы на руках, и нерожденные в чреве матерей, всего около двухсот человек.

Сидир двинулся им навстречу между рядами пик и кожаных нагрудников, радостно протягивая руку.

— Добро пожаловать! Я здесь самый старший…

— Йа-аа! — И двое шедших впереди бросились на него. В руках у них блеснули ножи.

Остальные рогавики напали на солдат справа и слева.

Неожиданность этого ошеломила всех. Сидир едва успел выхватить пистолет. Он застрелил мужчину, но женщина убила бы его, если бы ближний солдат, опомнившись, не разнес ей голову алебардой. Кругом кипел хаос. Не было почти ни одного взрослого рогавика, будь то мужчина или женщина, которому перед смертью не удалось бы убить или тяжко ранить хотя бы одного солдата.

Сидир не в силах был упрекнуть своих людей за то, что они потом перебили детвору — как если бы они поступили так с гаденышами гремучих змей. Разве что немногим удалось ускользнуть в суматохе.

Глядя в тусклом свете фонаря на своих мертвых воинов, Сидир с тоской спрашивал себя: неужто все рогавики и вправду безумны от рождения? И ничего больше не остается делать, как только искоренить их всех до единого?

Через три дня после отъезда с подворья Темный Вереск Джоссерек и Дония встретились с её сообществом.

По мере приближения этого события на сердце у Джоссерека становилось все тяжелей. Сразу же после того как он с помощью огня отбросил назад шайку разбойниц, он стал чувствовать, что его спутницы едва терпят его. Ни разу с тех пор как он мальчишкой стоял перед судьями в Ичинге, не испытывал он такой отчужденности других людей. Уж лучше ненависть, чем это. Он стиснул зубы и молча делал свое дело. На подворье можно будет спросить дорогу, разжиться продовольствием и отправиться домой.

Однако на второй вечер Крона стряхнула с себя свои думы и ласково заговорила с ним. На третий и четвертый день она почти не расставалась с ним и Донией — сначала погруженная в себя, потом разделившая их возродившуюся дружбу. На пятый день они приехали в Темный Вереск, и ночью Дония пришла к нему.

Утром шестого дня они распростились с хозяевами подворья и с наставницей. Оба поцеловали её — у рогавиков это значило больше, чем где-либо в других краях, известных Джоссереку. Луна теперь была в третьей четверти, и они, путешествуя по равнине вдвоем, не знали мрака до самого сна.

На седьмую ночь Дония была неспешнее и нежнее, чем обыкновенно. Она то и дело ласково посмеивалась, приподнималась на локте, подставив лицо звездам, улыбалась Джоссереку, гладила его бороду. Судя по тому, что им сказали в Темном Вереске, назавтра они должны были встретить охоту Совиного Крика. Джоссерек неуклюже попытался сказать ей что-то вроде «я твой и навсегда останусь твоим», но она заставила его умолкнуть всегдашним способом, против которого он не мог устоять. Он не знал, способна ли она или кто-либо из её народа чувствовать к другому человеку то, что он теперь чувствовал к ней.

На рассвете они тронулись в путь и ехали быстро, в молчании, по прохладной, продуваемой ветром солнечной равнине, покрытой тенями облаков. На взгорьях темнели сосновые рощи, на склонах плясали березы, на черничных болотах грустили ивы, серебристо-зеленый дерн обрисовывал округлость земли. Потоки тепла поддерживали в воздухе парящего орла, на скале грелась рысь, дикий жеребец с развевающейся, как знамя, гривой вел куда-то своих кобылиц, и жизнь более мелких созданий кипела вокруг на миллион разных ладов. Как наслаждаются они все своим летом, пока оно длится!

Однажды они увидели вдалеке всадников. Часовые, высматривающие захватчиков, решила Дония. В Темном Вереске им сказали, что враг рыщет повсюду. Один отряд прошел здесь полдня назад, но отступил перед превосходящими силами сообщества Доний. Она выругалась/ узнав, что солдаты слишком хорошо обучены, чтобы их можно было истребить целиком, и после схватки легко ушли от погони на своих более мощных конях.

— Разве ты не хочешь узнать последние новости? — спросил Джоссерек, видя, что Дония не свернула с пути.

— Мы скоро приедем к своим.

В полдень они увидели цель своего путешествия: шатры, телеги, лошади, люди стояли лагерем вокруг заросшего лилиями пруда.

— Так и есть, они объединились ради безопасности, как мне и говорили, — произнесла Дония. — Совиный Крик, Дикое Ущелье, Росный Дол — хай-а! — Она галопом пустилась вперед.

Стан был полон народу. Почти все охотники сегодня остались здесь. Все разделывали недавнюю добычу, готовясь тронуться дальше. Джиссерек заметил, что работают они поодиночке или семьями на некотором расстоянии друг от друга. На них с Донией взглядывали лишь мельком и здоровались сдержанно, несмотря на его чужеземный облик и её долгое отсутствие. Разумелось, что, если прибывшим нужна помощь или общение, они сами обратятся к кому нужно, а навязываться невежливо. В сообществе Приют Ворона их принимали по-другому, но там другой была и ситуация, и обстоятельства их появления. Здесь, среди своих, Дония ни с кем не останавливалась поболтать, да никто и не ожидал от неё этого.

У своего шатра она натянула поводья. Он был больше и красивее других из промасленного шелка, а не из кожи. На шесте развевалось знамя серебряная сова на черном фоне. Вся семья трудилась на воздухе — кто снимал шкуры, кто потрошил, кто скреб кожи, кто стряпал на костре, кто складывал пожитки; несколько мальчишек упражнялись в стрельбе из лука — не из коротких, как у всадников, а из длинных, боевых; дети поменьше присматривали за совсем маленькими. Тут же валялись собаки, грозно смотрели со своих насестов соколы.

Было довольно тихо. Вблизи Джоссерек увидел, что люди переговариваются, подметил усмешки, оживленные жесты — но шум и суета, свойственные дикарям, отсутствовали. Слепой лысый старик, сидя на складном стуле, перебирал струны змееобразной арфы и пел для работающих все ещё сильным голосом.

Он прервал пение, когда подъехали путники, слыша внезапную перемену. На какой-то миг молчание распространилось от него на всех, как круги от брошенного в пруд камня. Потом лениво поднялся высокий мужчина. Он занимался грязной работой и был обнажен. В его рыжеватых волосах и бороде уже пробивалась седина, но телу не могло быть более тридцати лет — его портил лишь рубец на правом бедре.

— Дония, — очень тихо произнес он.

— Ивен, — ответила она и спешилась.

Ее первый муж, вспомнил Джоссерек.

Дония с Веном взялись за руки и с минуту смотрели друг другу в глаза. Семейство расступилось, пропуская вперед самых близких: мужа Олово, часто ездившего за металлом в Рунг, крепкого и светловолосого; мужа Беодана, заметно моложе Доний, худого и темного для северянина; мужа Кириана, заплетающего рыжие волосы в косички, всего на год старше первенца Доний. Младшие дети пользовались правом первыми обнять и поцеловать мать: четырехлетняя Вальдевания, семилетняя Лукева, одиннадцатилетняя Гильева. Сын Фиодар, пятнадцати лет, мог подождать, как и сын Згано с женой и малым ребенком.

Джоссерек, видя, как наконец Донию, гордую и радостную, окружила вся семья, вспомнил миф Кошачьего океана об эле — дереве, плоды которого представляют собой Семь Миров. В конце времени ураган Гидрун сорвет их всех с ветвей.

Кириан выпалил:

— Нам что, ждать заката, чтобы ты позвала нас домой? А Дония, смеясь, ответила: