Мир Приключений 1965 г. №11 - Страница 148

Я поехал в редакцию. Алла сказала, что Вера Ивановна уехала в командировку и вряд ли вернется раньше чем через декаду. В эту минуту вошел посетитель, услышал наш разговор, назвал меня по фамилии и представился:

— Архитектор Савватеев! — и с улыбкой добавил: — Он же коллекционер скрипок Георгий Георгиевич.

Слегка наклонив голову набок, он пожал мне руку. Это был высокий худой человек, с острым, умным лицом, тронутыми сединой волосами и большими карими глазами, в зрачках которых кувыркались веселые чертенята. Он был одет в превосходно сшитый стального цвета костюм, из кармашка пиджака, словно ярко-зеленые листочки, выглядывали концы сложенного платочка, а складки брюк были так заутюжены, что напоминали ножи.

Мы вместе вышли из редакции.

— Я слышал, что вы изволили нанести визит Андрею Яковлевичу и остались недовольны, — заявил Савватеев. — У мастера была тяжелая жизнь, от этого у него жесткий характер и он нелюдим. У меня есть приятель кинорежиссер Роман Осипович Разумов. Он уже сделал несколько кинопортретов мастеров искусства, а недавно начал новую работу об Андрее Яковлевиче. Уговаривает его больше времени, чем снимает!

— Наверное, старик стесняется! — взял я под защиту Золотницкого.

— Нет! — воскликнул Георгий Георгиевич. — Ведь Разумов снимает его за работой. — Тут он сделал рукой знак, как бы прося не перебивать его. — Скрипичный мастер совмещает в своем лице архитектора и столяра, скульптора и акустика, конструктора и художника. Но из этого не следует, что он должен быть таким неприступным по отношению к людям, которые не хотят сделать ему ничего плохого!

— По-моему, у старика неуживчивый характер, — сказал я и объяснил, что хочу еще раз потолковать с ним и с его учениками.

Коллекционер сообщил, что мастер завтра, то есть в понедельник, отпускает их на экскурсию. Они должны побывать в музеях, усадьбах, домах, связанных с жизнью крупных композиторов и музыкантов.

Я понял: под благовидным предлогом Андрей Яковлевич удаляет своих учеников. Разве ему есть что скрывать? Архитектор объяснил, что каждый скрипичный мастер имеет немало производственных секретов. Я вспомнил, как Золотницкий сначала пытался уверить меня, что у него нет никаких секретов!

— Если так, попросите у него пузыречек с протравой или с лаком. Даст он вам — держите карман шире!

Тут Савватеев стал рассказывать о достоинствах скрипок Золотницкого: “Анны”, “Жаворонка” и особенно “Родины”.

— Этому инструменту суждено прозвучать на весь мир! — сказал он уверенно.

Я удивился, как можно судить о достоинствах “Родины”, когда она еще не готова. Архитектор усмехнулся:

— Я слышал “Анну”, конечно белую, в двух вариантах; “Жаворонка”, уже отделанного, в полном объеме. Белая “Родина” звучала передо мной в первом варианте. Второй вариант этой скрипки демонстрировал сын мастера Михаил. Были: я, Разумов, представитель журнала “Советская музыка”, который и заказал мне статью. Честно скажу: все считали, что скрипка закончена. Но Андрей Яковлевич не согласился с нами: в третий раз разобрал “Родину” и решил еще поработать над нижней декой.

— Почему только над нижней?

— Дом во многом зависит от фундамента. Скрипка от ее основы — нижней деки. Она делается из особого, так называемого фигурного клена, и таблички для нее можно сравнить по сложности с таблицей логарифмов!

— Что же это за таблички? — воскликнул я.

— Нижняя дека не имеет ни одного местечка, равного по толщине другому. Размер в миллиметрах этих толщинок играет огромную роль в добротности скрипки. Представьте себе, — Георгий Георгиевич вдруг остановился, — мастер составил новые таблички толщинок и, смотря на них, в третий раз снимает рубаночком стружку, может быть равную какой-нибудь доле миллиметра! Это сверхювелирная работа! — В голосе Савватеева прозвучало благоговение перед стариком мастером. — Короче говоря, Андрей Яковлевич вместе со своим сыном создадут скрипку, лучшую, чем Страдивари в расцвете своих творческих сил!..

Я было хотел спросить, почему над скрипкой нужна совместная работа отца и сына Золотницких, но Георгий Георгиевич начал прощаться. Я спросил его адрес и номер телефона.

— Вы собираетесь писать очерк о скрипичном мастере?

— Обязательно.

— В среду конкурс смычковых инструментов, — сказал он. — Я член жюри. — И, достав пригласительный билет, дал мне: — Очень советую послушать…

Он пожал мне руку и быстро зашагал по переулку. А я медленно шел, думая, что отнесу готовый очерк ответственному секретарю редакции и заявлю, что не намерен заниматься тем пустяковым делом, которое поручила мне Вера Ивановна…

За ночь декабрьская метель залепила снегом окна, витрины, тротуары. На улицах дворничихи, в белых фартуках, с бляхами на груди, орудовали скребками. На рынках торговали пахнущими оттаявшей смолой ярко-зелеными елками, в магазинах — разноцветными бусами для них, гирляндами лампочек, пластмассовыми игрушками, а также добродушными красноносыми дедами-морозами.

Я отправился в консерваторию на конкурс смычковых инструментов. В вестибюле, в окошке администратора, получил пропуск на два лица и пожалел, что никого не пригласил с собой. Вдруг заметил одиноко стоящую женщину в беличьей, голубоватого оттенка шубке. Она повернулась, и я узнал Любу, которая, выяснилось, ждала мужа, но он не появлялся.

Мы прошли в гудящий зал, и нам дали по анкетке для отметок качества того или иного инструмента. Я сел с Любой в двенадцатом ряду, неподалеку от покрытого сукном длинного стола членов жюри, — видных композиторов и музыкантов. Конечно, здесь находился Савватеев, который помахал мне рукой.

Теперь я хорошо разглядел Любу: это была очень красивая женщина лет тридцати двух, с большими синими глазами, с огненными волосами. На ней было черное шелковое с белыми цветами черемухи платье, и казалось, что они испускают робкий аромат.

Я перевел взгляд на эстраду, где с фронтона смотрел на нас увековеченный в барельефе основатель консерватории Николай Рубинштейн. На эстраде стояли высокие серые ширмы, а над ними, в глубине, закованные в тяжелый коричневый дуб, рвались ввысь матово-серебряные трубы органа.

Я заметил, что в уголке, перед эстрадой, лицом к ней, стоит мастер Золотницкий. К нему подошел контролер, что-то сказал, и он нехотя побрел на свое место.

— Андрей Яковлевич даже во сне видит первую премию! — шепнула мне Люба.

— А Михаил Андреевич?

— Это как раз тот солдат, который никогда не будет генералом…

Вот, легок на помине! В эту минуту скрипач подошел к седьмому ряду, увидел меня и Любу. Я сделал знак, предлагая поменяться местами, но он, отрицая, покачал головой.

Раздавшийся из-за ширмы голос объявил, что сейчас мы услышим скрипку работы Витачека. Это было показательно: образцом для конкурса был назван не инструмент прославленного кремонца, а советского мастера. По условиям конкурса, приглашенные скрипач, альтист, виолончелист и контрабасист исполняли, каждый в течение пяти минут, одни и те же произведения: сонату Баха — для того чтобы слышать, как звучат аккорды; вступление к “Концерту” Чайковского, в течение которого смычок заставляет петь одновременно все четыре струны; “Перпетуум мобиле” Новачека — пьесы, помогающей оценить, как инструмент отдает звук.

— Скрипка номер один!.. Альт номер шесть… Виолончель номер двенадцать!.. Контрабас номер два…

После этого скрытый музыкант начинал играть на том инструменте, чей номер установила комиссия, а порядок выступления достался по жребию. Не только члены жюри ставили отметки по пятнадцатибалльной системе, но и слушатели заполняли свои анкетки. В первом туре прошло около сотни инструментов, ко второму осталось восемнадцать.

Через два с половиной часа кончился второй тур, и объявили перерыв. Я пошел с Любой в фойе, мы встретились с Михаилом Золотницким, и он предложил отправиться в ресторан. Люба хотела пригласить Андрея Яковлевича, но он ушел еще до перерыва…