Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим - Страница 50

Анк Марций оказывает почетный прием Тарквинию Приску.

В конце своего сорокадвухлетнего правления Анк Марций расширил храм Юпитера Феретрия, ибо ему, а не какому-либо другому богу он был обязан своими победами.

С Тархны, известного в Риме как Луций Тарквиний Древний, в Риме начинается блестящая эпоха этрусских правителей. Реальность этрусского владычества (или преобладания) подтверждается находками в Риме этрусских надписей, памятников быта и искусства этрусского происхождения, а также и этрусскими легендами, изложенными в труде римского императора Клавдия и частично ставшими сюжетом одной из этрусских фресок. Хронология этрусских надписей и памятников в общем совпадает с датами правления трех последних римских царей, рассказы о которых более достоверны, чем сведения о первых четырех. Очевидно, это связано с тем, что в распоряжении римских историков и поэтов, произведения которых являются нашими источниками, имелись некоторые сведения, восходящие к этрусской легендарной письменной традиции. В этой связи должно быть обращено внимание на то, что римские историки при изложении раннеримского периода ссылаются на «этрусские истории», «этрусские трагедии», «этрусские книги».

Во времена последних трех царей Рим становится городом в собственном смысле этого слова, открытым влиянию как этрусской, так и греческой культуры. Этруски научили римлян писать, однако латинское письмо, как и этрусское, имеет общее греческое происхождение. По этрусскому образцу сооружаются храмы с культовыми статуями, которых римляне ранее не имели. Не исключено, что рассказ о происхождении первого этрусского правителя в Риме от коринфянина Демарата отражает смешанное этрусско-греческое влияние на Рим в эту эпоху.

Согласно Ливию, первый римский царь этрусского происхождения Тарквиний Древний был родом из Тарквиний, города, основателем которого считался мифический Тархон, брат Тиррена. Параллелизм в названии города и имени царя вызывал подозрение в подлинности предания, и некоторые исследователи предпочитали считать родиной Тарквиния Церы, где еще Дж. Деннисом в 1846 г. была обнаружена гробница семейства Tarchna. Ее стены были покрыты фресками и надписями, в 35 из которых английский путешественник обнаружил основу tarchn, а в одной имелось имя Танаквиль. Это открытие произвело огромное впечатление на современных историков, до того отрицавших этрусское происхождение Тарквиния, тем более что именно в Церы, по Ливию, бежал изгнанный из Рима последний из Тарквиниев. Заколебался даже Т. Моммзен, предположивший, что римские Тарквинии произошли из Тарквиний или Цер. Ныне гипотеза о Церах как родине Тарквиниев отпала, поскольку стало ясно, что гентилиций, произошедший от имени легендарного предка этрусков Тархона (как и имя Танаквиль), не уникален и встречается во многих этрусских эпитафиях.

Отцом царя считался знатный коринфянин Демарат, покинувший родину после узурпации власти Кипселом в 657 г. до н. э. и женившийся на знатной тарквинийке, имя которой осталось неизвестным. Ряд старых исследователей считал коринфскую версию выдумкой римлян IV в., т. е. времени интенсивных контактов Рима с Коринфом. На наш взгляд, предание о Демарате имеет не римское, а этрусское происхождение и заимствовано римскими авторами (наряду с Ливием также Тацит) у одного из сочинителей «этрусских историй», писавших в III-II вв. на латинском языке и основывавшихся на этрусских преданиях. Примечательно, что этот этрусский патриот, чей труд, видимо, был известен Тациту, приписал Демарату введение в Италии алфавита. Коринфское происхождение отца Тарквиния согласуется с ролью Коринфа в ранней греческой колонизации Запада и распространением в Лации и Этрурии VII в. коринфской терракоты и керамики.

Ранним утром страж, охранявший Римские ворота славного этрусского города Тарквиний, проснулся от дребезжания колес. Высунувшись из своего укрытия в стене, он увидел спускавшуюся по склону холма четырехколесную повозку, а за нею еще четыре возка, нагруженные доверху вещами. У ворот возница придержал мулов. Из раздвинувшегося полога высунулась голова женщины. Она была уже не молода. Но трудно было сказать, сколько ей лет. Лицо с широко расставленными глазами источало властную силу.

Этрусские гробницы в Тарквинии.

Почтительно поклонившись, страж спросил:

– И все-таки ты, Танаквиль[348], решилась отправиться на чужбину?

Та, которую назвали этим именем, отозвалась не сразу, видимо решая, стоит ли вступать в разговор с простым воином. Наконец она сказала:

– И родина покажется чужбиной, если мужу закрыты все пути. Тебе ведь известно, что мой тесть – грек Демарат?

Страж понимающе кивнул головой и дернул цепь. Ворота со скрипом раздвинулись. Повозка въехала в узкий коридор, образованный двумя стенами, и оттуда раздался глухой женский голос:

– Прощай, родина!

– Счастья тебе и Тархне на новом месте! – отозвался страж.

К полудню в повозке стало душно, и Тархна снял свой пилей[349]. Но Танаквиль мгновенно напялила его ему на голову.

– Перед чуждыми богами надо впервые появляться с покрытой головой, – объяснила она мужу.

Тархна не стал спорить. За годы жизни с Танаквиль он привык не только к непреклонности ее характера, но и к тому, что она считала себя сведущей во всем том, что было принято называть «этрусским учением», хотя ему самому это «учение» казалось собранием варварских суеверий. Стерев со лба пот тыльной стороной ладони, Тархна вновь погрузился в дремоту. Когда же он открыл глаза, ему предстала впереди огибающая холмы река.

– Взгляни, это – Тибр! – толкнул он супругу.

– А за Тибром – Рума[350], – проговорила она, почему-то вглядываясь в небо, а не туда, куда смотрел муж.

– Рума! – протянул Тархна. – Ты называешь эту дыру Румой? Но почему я не вижу черепичных кровель? А где храмы? Где, наконец, цирк? Он отсюда должен быть виден, если бы он был. Клянусь Херкле[351]! Лучше было бы нам не покидать Тарквиний.

– И тогда бы тебя всегда презирали как чужеземца! Тебе были бы закрыты пути к власти! – произнесла Танаквиль негодующе.

– Но в Руме я буду еще большим чужаком. Ведь мать у меня из расенского рода.

– Рума состоит из одних чужаков, – успокоила Танаквиль супруга. – Там ты будешь как все. Город ведь основан пастухами и разбойниками, бежавшими отовсюду и получившими убежище. Потом они напали на сабинских девушек и обзавелись семьями…

– Постой! – перебил Тархна. – Там стадо. Без пастуха и сторожевых собак. Стадо в городе!

– Я не вижу никакого стада, – раздраженно проговорила Танаквиль, не опуская взгляда.

– Смотри! Вон там высокий, отдельно стоящий холм с двумя раздвоенными вершинами, правее – другой холм, густо застроенный хижинами, а между ними пустое пространство. И там пасут овец.

В это мгновение огромный орел камнем упал с неба на голову Тархны и, схватив когтями пилей, снова взмыл вверх.

Люди, скопившиеся у переправы через Тибр, долго не могли прийти в себя от удивления.

– Этот орел – посланник Тинии[352]. Тиния дал знать, что тебя ожидает корона и царская власть, – с ликованием произнесла Танаквиль.