Марш 30-го года - Страница 45

- Да он все равно болтает...

- Это вы болтаете... Болтает... Пускай себе болтает, нам нужно, чтоб станок работал... Поставьте шпоночку, как я вам говорю...

- Да вчера уже ставили...

- То было вчера, а то сегодня... Вы вчера получали ваше жалованье и сегодня получаете...

Шевченко лезет к потолку, Соломон Борисович задирает голову, но за рукав его уже дергает коммунар:

- Так что ж?

- Ну, что тебе, я же сказал, тебе поставят гаечку...

- Да как же он поставит, он же полез туда...

- Так подождешь, твой станок работает?

Откуда-то из-за угла душу раздирающий крик...

- Опять пас лопнул, черт его знает, не могут пригласить мастера...

Соломон Борисович поднимает перчатку:

- Был же шорник, я же сказал, исправить все пасы, где вы тогда были?

- Он зашивал, а сегодня в другом месте порвался... Надо иметь постоянного шорника, а то на два дня...

- Очень нужно, чтобы человек гулял по мастерской... Шорник вам нужен, завтра вам смазчик понадобится, а потом подавай убиральницу.

Возмущенный коммунар швыряет в угол ключи или молоток и отходит в сторону, пожимая плечами.

Соломон Борисович вдруг соображает, что пас все-таки не сшит и станок не работает. Соломон Борисович гонится за коммунаром:

- Куда же ты пошел? Что же ты уходишь?

- А что же мне делать? Буду ждать, пока придет шорник...

- Это трудное дело, сшить пас?.. Ты не можешь сам сшить пас, это какая специальность или, может, технология...

- Соломон Борисович, - пищит удивленный коммунар, - как же это сшить?.. Это же не ботинок, а пас...

Но Соломон Борисович уже покраснел и уже рассердился. Он с жадностью набрасывается на шило и кусочек ремешка, валяющийся на подоконнике, и торжествует:

- Ты не можешь сшить пас, а я могу?

Он по-стариковски тычет шилом в гнилой пас. Коммунары улыбаются и с сомнением смотрят на сшитый пас. У Соломона Борисовича тоже сомнение - пас не сшит, а кое-как связан неровным некрепким швом. Соломон Борисович, отнюдь не имея торжествующего вида, спешит удалиться из цеха, а коммунары уже вечером в совете командиров ругаются.

- Что такое, в самом деле. Пас порвался, шорника нет, Соломон Борисович сам берется за шило, а разве он может сшить, это тоже специальное дело... И все равно через пять минут станок стоит...

Соломон Борисович в таком случае помалкивает или пускается в самую непритязательную дипломатию:

- Что ты говоришь? Ты говоришь так, как будто я шорник и плохо сшил. Что я буду заведовать производством и еще пасы сшивать? Я тебе только показал, как можно сшить, а если бы ты захотел и постарался, ты бы сшил лучше, у тебя и глаза лучше...

Коммунары заливаются смехом и от того, что дипломатия Соломона Борисовича слишком наивна, и от того, что Соломон Борисович выкрутился, и даже хорошо выкрутился, приходиться коммунарам даже защищаться:

- Когда же нам сшивать? Если сшивать, все равно станок стоять будет.

Соломон Борисович молчит и вытирает вспотевшую лысину. Настоящей своей мысли он не скажет, настоящую мысль он скажет только мне, когда разойдется совет командиров спать, а Соломон Борисович смотрит, как я убираю свой стол, курит и говорит дружески доверчиво:

- Эх, разве так надо работать? Разве такой молодой человек не может остаться после работы и сшить себе пас... Что там полчаса, а шорнику нужно заплатить семьдесят пять рублей в месяц.

Я молчу - все равно спор имеет академический характер.

Но иногда и мне приходится идти огнем и мечом на Соломона Борисовича. Утро, из классов еле слышен прибой науки. В мастерских шумят станки, в моем кабинете никого - вся коммуна рассыпалась по трудовым позициям. Вдруг открывается дверь. К моему столу быстро подходит Коля Пащенко, мальчик пятнадцати лет, смуглый, стройный коммунар. Сейчас Коля плачет. Он пытается удержать слезы и говорит неплаксивным, спокойным голосом, но слезы падают на спецовку, и на его руках целые лужи слез, смешанных с машинным маслом и медными опилками.

Он протягивает ко мне руки:

- Смотрите, Антон Семенович, что же это такое... прямо... шкив испорчен... я говорил, все равно никакого внимания...

- Ты говорил Соломону Борисовичу, чтоб исправили шкив? Чего же ты так волнуешься...

- Я пришел, чтобы вы посмотрели сами... Пусть бы там не исправляли, пусть бы там прогул или как там... простой... а он говорит - работай... Как же я могу работать... я боюсь работать.

Я знаю Колю как смелого мальчика. Это живой, способный и энергичный человек, он в коммуне с самого начала и всегда умел прямо в глаза смотреть всяким неприятностям. Поэтому меня очень удивили его слезы.

- Я все-таки не понимаю, в чем дело... Ну, идем...

Мы входим в цех. Коля обгоняет меня в дверях и спешит к токарному станку. Он уже не плачет, но в борьбе со слезами он уже успел свой нос выкрасить в черный цвет.

- Вот, смотрите...

Он пускает свой станок, потом отводит вправо приводную ручку шкива, деревянную палку, свисающую с потолка. Станок останавливается. Коля левой рукой отталкивает меня подальше от суппорта, на который я оперся.

- Смотрите.

Я смотрю. Смотрю и ничего не вижу. Вдруг станок завертелся, зашипел, застонал, заверещал, как все станки в токарном цехе. Я ошеломлен. Подымаю голову и вижу: палка уже опустилась и передвинулась влево, шкив включен. Я смеюсь и гляжу на Кольку. Но Колька не смеется. Он снова чуть не плачет:

- Как же я могу работать? Остановишь станок, станешь вставлять угол в патрон, а станок вдруг начинает работать... Что ж, руку оторвать или как?..

За нашими плечами Соломон Борисович.

- Соломон Борисович, надо же как-нибудь все-таки... Ведь так нельзя.

- Ну, что такое, придет мастер завтра, исправит шкив, так что? Сегодня нужно гулять?.. Я ж тебе сделал, можно работать...

- Ну, смотрите, Антон Семенович, разве можно так?

Колька лезет куда-то под станок и достает оттуда кусочек ржавой проволоки, на концах ее две петли. Одну - он надевает на конец приводной палки, а другую - цепляет за угол статины. Станок перестает вертеться, палка крепко привязана проволокой. Колька смотрит на меня и смеется. Смеется и Фомичев, подошедший к нашему станку:

- Последнее достижение техники, здравствуйте, Антон Семенович...

- А что? - говорит Соломон Борисович. - Чем это плохо?

Ребята хохочут...

- Нет, вы скажите, чем это плохо?

Колька безнадежно машет рукой. Фомичев, спокойно, с улыбкой обьясняет, глядя сверху на Соломона Борисовича:

- Ему нужно станок останавливать раз пять в минуту, как же он может все время привязывать проволоку, а вы посмотрите. - Он снимает петлю с угла станины. Станок завертелся, но петля бегает перед глазами, цепляется за резец.

- Ну и что ж?

- Как, что же, разве вы не видите?

Я приглашаю Соломона Борисовича к себе, но уже на дворе говорю, сжимая кулаки:

- Вы что, с ума сошли? Что это за безобразие? Вы еще веревками будете регулировать станки, к чему вы приучаете ребят... это простая халтура, просто мошенничество...

Соломон Борисович терпеть не может моего гнева и говорит:

- Ну, хорошо, хорошо... ничего страшного не случилось... завтра привезу мастера, начнем капитальный ремонт...

Вы думаете, завтра Соломон Борисович привез мастера?

- Я не привез? Ну, конечно, он не поехал, потому разве теперь люди? Он хочет заработать двадцать рублей в лень. Я ему дам двадцать рублей, а Шевченко на что, а Шевченко будет гулять...

9. ТРАГЕДИЯ

Кроватный угол, выпускаемый Соломоном Борисовичем на рынок, представлял собой очень несложную штуковину: в литейной он отливался почти в совершенном виде - с узорами. На токарных станках ребята только очищали резцами его цилиндрические плечики, и после этого, он поступал в никелировочную. Поэтому мы выпускали этих кроватных углов множество. По сложности работы кроватнй угол немногим отличался от трусиков, которые изготовляла швейная мастерская. В столярной мастерской производились более сложные и громоздкие вещи: аудиторные и чертежные столы и стулья, но и здесь особенной техникой не пахло. Отдельные детали выходили из машинного цеха с шипами и пазами, в сборном нужно было их привести в более блестящий вид и собрать в целую вещь.