Литерный эшелон - Страница 53

Говорили на каком-то странном языке – балачке, смешанной из слов украинских, русских, турецких, черкесских…

Граница уходила все дальше на юг – и их отцов посылали в другие места. Широка страна, всегда есть что поохранять.

Теперь приходил и их черед двигаться на новое место.

Конечно, переселяемые спрашивали, куда поедут. Но солдаты молчали: им это было самим неизвестно. И чтоб скрыть свою непосвещенность, напускали на себя вид слишком серьезный.

Надобно было заметить, что это переселение происходило с максимальным удобством. В казачьих семьях еще живы были предания, как прапрадед бежал только с шашкой…

Здесь же для нужд переселяемых собрали чуть не все телеги с округи.

Солдаты разрешали брать собой все что угодно. Даже тяжелый камень, который много лет пользовали как гнет на кадке с капустой. Камень-то пустяк, грош ему цена, думали хозяйки, а вдруг такого удобного на новом месте не найти?..

Только живность предлагали не брать: ее тут же предлагали продать за двойную цену казне. И почти все расставались с буренками да пеструшками. Деньги, они ведь в дороге есть не просят, не издохнут от треволнений.

Впрочем, телеги скоро вернули: переселяемых на станции посадили в столыпинские вагоны и отправили куда-то на запад. Дабы не возиться с живностью, тут же при станции коровы и куры были распроданы казенными людьми за полцены.

Уже через неделю поселенцы были на новом месте, которое с первого взгляда показалось им пустыней.

Да и со второго тоже.

…Город именовался Белыми Песками, или на здешнем языке – Аккумом. Несмотря на то, что ни одного туземца в городе не имелось, в ходу обреталось оба названия. Русское было более понятное, но Аккум – гораздо экономнее, короче.

– У этого города славное прошлое… – рассказывал Беглецкий. – Но совершенно нет будущего. Когда-то тут пытались сформировать первую казачью часть на верблюдах. Это было при императоре Павле, мы тогда были союзниками Наполеона и собирались идти походом на Индию. Затем думали строить и даже построили завод по производству дирижаблей… Но, похоже, место проклятое…

– Да что вы такое говорите! – полувозмущался Андрей. – Вот мы тут появились… Глядишь и наладится.

В своем кабинете Беглецкий чертил нечто не совсем понятно для поручика. Данилин не расспрашивал, что это такое, пытаясь понять самостоятельно.

Беглецкий, соответственно, не спешил разъяснять. Занятый своею работой, он отвечал не сразу, а только после нескорого раздумия.

– Когда-то наш проект закончится… Пусть не при мне, может даже он вас переживет. Но при ваших внуках тайн неразгаданных, наверное, уже не останется. А содержать этот город просто так, за здоров живешь – дороговато.

– Ну как же! А вдруг к тому времени город сам собою будет жить. Вы же сами говорили, что верите в упорный труд. Да и мне вот говорили, что раньше монахи на Соловках выращивали арбузы. Что труд…

– Вас несколько дезориентировали…

– Неужели раньше зимы были теплее?..

– Не совсем верно. Зимы ранее были как раз холоднее. А арбузы они выращивают и сейчас. Просто вокруг островов теплое течение. Упорный труд – это, конечно хорошо и похвально. Но к нему желательно приложить и смекалку. Иначе из упорного он превращается в сизифов.

Внезапно Андрей понял, что изображалось на чертежах.

– Вы ракету рисуете… Наподобие ракеты Конгрива… В российской армии подобная стояла на вооружении. Будто англичане до сих пор их пользуют против туземцев.

– Вы внимательны, Андрюша… Это именно ракета. Только гораздо более крупная…

– Для чего?..

– Мы разговаривали с генералом. Я ему сообщил, что лет тридцать, при должном усердии можно было бы вывести первых людей в космос. Конечно о межпланетных полетах пока и думать рано… Но надо же с чего-то начинать.

Меж тем Аккум и далее терял свою призрачность.

Город делился на три части: одну занимал завод с главным сборочным ангаром и мастерскими. Он был обнесен невысоким забором, поверх которого пустили на всякий случай колючую проволоку.

Вторую составляли жилые кварталы: домишки типовые для рабочих и инженеров. Имелось здание для почты, местной власти и даже для церкви.

Третью часть построили казаки: им не нравилась жизнь в бараках и привезенный лес они пустили на хибарки, нарезав себе самовольно полосы местной неплодородной земли.

Привезли полдюжины пулеметов и два трехдюймовых орудия. После – по периметру города натянули колючую проволоку сперва в один ряд, а потом на расстоянии сажени – во второй. Поставили вышки, учредили посты, порядок их смены.

В городе открылась больница на двадцать коек, храм святого Николая Чудотворца, в которой службы правил отец Арсений.

Туда, порой заходили и ученые, но как-то неохотно.

В черной рясе было невыносимо жарко, и батюшка старался прогуливаться лишь вечером. Обычно он шел к берегу моря, сидел на камнях, глядел на волны, и на парящее над ними солнце.

Появился обещанный телеграф – до Белых Песков протянули кабель из Дербента. Телеграфист с той стороны не знал ничего о своем абоненте, кроме того, что он весьма и весьма секретен. Порой он получал какие-то шифрограммы, пересылал ответные. Но обычно слал по подводному кабелю новости, которые вычитывал в здешних же газетах.

Походило на то, что таинственный адресат от мира отрезан…

Порой шифрованные сообщения в обе стороны переставали идти. Телеграфист легко уловил, что происходит это где-то раз в месяц сроком на неделю.

В это время, очевидно, город получал иную линию связи.

В сентябре и октябре в столицу ездил Грабе.

Это ему быстро надоело, и уже в начале ноября курьером был послан Данилин.

Путь в столицу занимал много времени, поэтому генерал-майор счел за лучшее выезжать навстречу курьеру и перехватывать его в Москве.

Андрея это более чем устраивало: до Царицына его везли буксиром. Там он в кассе получал билеты в Москву. В купе он ехал без попутчиков. К его руке был прикован наручником маленький саквояжик, в котором содержались отчеты. Он не мог его снять ни на время сна, ни в туалете, ни в буфете.

Рукав кителя закрывал сталь наручника, но Андрей порой поддавался искушению и демонстрировал свою важность окружающим. Дамочки ладошками прикрывали рты, ахали…

А Андрей сожалел, что его сейчас не видит Аленка.

…В Москве на Павелецком вокзале его встречал Инокентьев, он отстегивал саквояжик, и Андрей получал на сутки увольнительную.

Данилин навещал свою невесту, стараясь не встречаться с будущим тестем.

На следующий день снова на вокзале к руке Данилина пристегивали все тот же саквояжик, но уже с новым содержанием.

В середине декабря Андрей до Москвы добирался сквозь шторм через Дербент: до Аккума дошли сведенья, что в дельте Волги не то уже стал лед, не то вот-вот встанет.

В январе, когда из степей Туркестана дул кинжальный ветер, прибыл через тот же Дербент Инокентьев.

После его отбытия в городе началась жизнь тихая.

Казалось безумием, что кто-то среди этой непогоды сможет подойти к городу. Снега не было, но ветер разгонялся в пустыне, подхватывал песок, швырял его, словно то была картечь, обрывал даже колючую проволоку. Море штормовало.

Люди сидели по домам.

Будто впервые за полгода офицеры обрели относительный покой.

Выждав момент, Данилин как бы между прочим заговорил с Грабе…

– Аркадий Петрович… Я жениться намерен… Уже и руки просил…

– Женитесь, это ваше дело. Союз вам и прочие междометия в помощь.

– Вы не одобряете мое решение?

– Андрей Михайлович… Вы отлично знаете мое отношение к браку и женскому полу. Но это ваше личное дело…

Данилин замялся:

– Меж тем, у меня к вам дело…

– Какое же? Хотите от меня отеческого благословения?..

– Почти. Я, как вы знаете, сирота. Мне на свадьбу нужные посаженные родители. Вместо посаженной матери у меня будет тетка – родни у меня более нету. Я бы вас попросил быть моим посаженным отцом…