Ланселот - Страница 28
— Это все.
— Все?
— Да, сэр. Вы велели уйти на рассвете. — Расслабившись, он снова поправляет очки большим пальцем. Могу себе представить, как через несколько лет его студенты будут пародировать этот жест.
Ха! Ей было плохо!
Помню, я еще подумал тогда, как Элджина странно шарахает — от черномазого слуги к молодому ученому и обратно.
— Очень хорошо. Все ясно. Спасибо, Элджин.
Он облегченно вскакивает.
— Нет, постой. — Я уже знал, что буду делать. И как совладаю со временем — оно приходит, вот оно, и десять миллиардов клеток так и подрагивают в нетерпении.
Он медленно садится. Я снимаю трубку телефона и набираю номер кузена Локлина в «Холидей Инн». Элджин смотрит на меня с любопытством.
— Лок, не окажешь мне одну услугу? — Я имею право просить его. В свое время я одолжил ему деньги — вообще-то деньги Марго — на строительство этой гостиницы.
— Конечно, Ланс. Говори.
Спешит, заискивает. Благодарность, как это часто бывает, заставляет его чувствовать себя неловко. Я представляю, как он сидит за своим столом: его чистую рубашку с коротким рукавом, рыжевато-седые, аккуратно подстриженные редеющие волосы, масонский перстень на пальце, слегка располневшее тело, всю его коренастую фигуру, напоминающую воздушный шар, надутый ровно настолько, чтобы разгладились складки. Выглядит как президент клуба Оптимистов, которым как раз и является. Просто отпетый оптимист. Между Локлином и мной единственная разница: ему даже в юности не довелось вкусить славы. Наоборот, за последние двадцать — тридцать лет он сменил двадцать-тридцать мест работы, и не потому, что делал что-то не так (ибо он честен, а если и делает глупости, то, загадочным образом, только те, которые во вред ему одному, — черта, о которой он и сам не знает), а скорее потому, что завершал какую-то свою миссию. Иногда он просто утрачивал к работе интерес, иногда компания разорялась, а то вдруг люди переставали покупать велосипеды или сахар подскакивал в цене в три раза, и его дистрибьюторская деятельность шла прахом. Но сейчас он слишком спешил с ответом. Его смущали две вещи — первое, что он был мне обязан, и второе, что наконец ему начало везти. Успех пугал его.
— Говори, Ланс, — повторил он, черпая уверенность в том, что я мешкал.
— Я хочу, чтобы ты на пару дней закрыл гостиницу.
— Это еще зачем? — всполошился он.
— Просто соври, будто тебе временно отключают газ, что вполне возможно. Ты же знаешь, большая часть нашего газа идет в Новую Англию.
— Я знаю… но закрывать гостиницу? Зачем?
— Я заплачу за все номера, даже если у тебя пустых половина. На два-три дня, не больше.
— Но завтра вторник.
— Ну и что из этого?
— «Ротари». [80]
— Закрыть надо только номера. А «Ротари» принимай сколько душе угодно.
— Зачем тебе закрывать номера?
Я умолк. На дамбе мальчишки вчетвером поднимали длинное бревно, ободранный ивовый хлыст, будто они десантники и устанавливают флаг на Окинаве. Элджин во все глаза смотрел на меня — он снова был прежним большеглазым и бескорыстным Элджином.
— Я хочу, чтобы ты выставил всех этих киношников. Они уже почти закончили съемки. Так что, если ты их выставишь, им придется уехать вовсе.
— А-а. — Он хотел сказать «а-а, понимаю». Я рассчитывал на то, что он все поймет неправильно. — Не мне тебя осуждать.
— За что?
Он продолжил уже осторожнее:
— За то, что ты хочешь держать их под присмотром. Ясное дело, я в этом бизнесе всякого навидался. — Он год работал управляющим мотеля в Старом квартале. — Ты хочешь, чтобы я их обманул, но…
— Что «но»?
— Но, пока они не ломают мебель, не поджигают кровати и не воняют травкой на весь квартал, мне не важно, чем они занимаются. Я могу тебе такого порассказать, что ты не поверишь. Между прочим, хуже всех студенты, это такие…
Он был или бесконечно глуп, или столь же бесконечно тактичен, и я полагаю, что все же последнее. Мы продолжили непринужденную болтовню, порицая студентов и обсуждая превратности гостиничного бизнеса.
— Значит договорились, Лок?
— Дай подумать. Сейчас половина четвертого. Сегодня уже поздновато. Но я разнесу им уведомления о том, что завтра, как кончатся оплаченные сутки, надо съехать. — Он уже смирился и повеселел. — Самое интересное, что меня предупреждали об отключении газа. Как тебе это нравится? Наш газ нужен Нью-Йорку! И значит, ни тебе обогревателей, ни кондиционеров. А ты не переживай. — Наконец-то его скорбная угодливость уступила место здоровой бодрости, как будто он уже выплатил долг. — Мне вообще наплевать. Перейду на пропан. Знаешь, сколько с меня содрали за газ в прошлом месяце?
— Спасибо, Лок.
Элджин проследил, как я вешаю трубку. Его как-то отпустило, и он снова стал самим собой.
— Элджин, есть еще кое-что. Это я только тебе могу поручить.
— Сделаю.
Помню, в этом своем новом состоянии свободы я еще подумал: когда знаешь, что делаешь, окружающие не только не станут совать тебе палки в колеса, но еще и помогут, хотя бы из любопытства или от изумления.
— Хорошо. Помнишь, мы с тобой говорили о тайнике и кухонном лифте?
— Да. — Навострил уши.
— В общем так. Смотри. — Я взял у него блокнот, перелистнул и начал рисовать план дома. — Будем исходить из двух допущений. Первое — это, что они из гостиницы вернутся в Бель-Айл. Больше им и деваться некуда.
— Да.
— А второе — что не только в Бель-Айл, но в те же комнаты, где жили раньше.
— Да. У них и вещи там остались.
— Значит, Мерлин здесь, с одной стороны дымохода, а Джекоби — с другой. Комнаты Марго, Люси, Троя и Рейни — напротив по коридору. Тут возникает одна проблема, чисто техническая.
— Какая проблема?
— Скажи мне, Элджин, как ты смотришь на то, чтобы снять фильм?
— Фильм? Какой фильм?
— Документальный. На новый лад. — Я взял карандаш. — Вот тут-то ты и можешь помочь мне. Поскольку технических проблем тут даже несколько.
Господи, вот же в чем главное мое открытие. У тебя совершенно ошибочные представления об абсолюте и бесконечности. Твое мерило — Бог. Бог как абсолют. Бог как бесконечность. Пустые слова, которых я не понимаю. Я тебе скажу, что такое абсолют и бесконечность. Любовь к женщине. Но откуда тебе это знать? Твоя церковь знает, что делает — она запрещает тебе один абсолют, чтобы заставить искать другой.
Знаешь ли ты, что такое быть эгоцентричным и не слишком несчастным при этом человеком, вести вполне приемлемую конечную жизнь — работать, есть, пить, охотиться, спать, а потом в один прекрасный день обнаружить, что над тобой разверзлись бесконечные небеса и что твое сердце готово лопнуть. Оно этого не вмещает. Этого? Нет, не этого, а ее. Женщину. Не категорию, не представительницу одного из двух полов, не человека женского пола, а бесконечность
Но есть и обратная сторона медали — лишиться ее значит перестать дышать. Я не шучу — я действительно не мог без нее дышать.
Если не для этого, то для чего же еще создан человек? Я вижу, ты со мной соглашаешься, но у тебя какой-то скептический вид. Может, мы говорим о разных вещах? Между тем суть именно в этом. Любовь — бесконечное счастье. А утрата ее — бесконечное несчастье.
Ну что ж, пока все правильно, замечаешь ты, но тоном, по-моему, ироническим. Мужчина влюбляется в красивую развратную женщину — что в этом нового? А теперь представь себе, каково любить красивую развратную женщину, которая свою похоть направляет не на тебя?