Криминальные сюжеты. Выпуск 1 - Страница 68

— А русского?

— Русский рассказывал, как однажды снимали фильм для телевидения в среднем колхозе. Снимали фермы, в которых держали коров. Вокруг ферм хлюпали огромные лужи навоза. Невозможно ступить без высоких сапог. Наконец журналисты нашли одно единственное сухое место, встали на нем и взяли интервью у одной доярки, молодой симпатичной девчонки. «Нравится ли работа?» «Нет, работа не нравится. Плохие условия. Но после школы надо год отработать в колхозе, чтобы потом можно было уехать». «Много ли молодежи остается в деревне?», — спросил журналист. «Нет. Одна осталась, но она работает в конторе». «Можно ли так вести хозяйство?» «Можно, — сказала доярка. — Вот наша учительница держит поросят на втором этаже. Успевает и в школу сходить, и поросят накормить. Работает в белом халате. Руки с маникюром». Ха-ха-ха-ха-ха…

— И правда, — сказала Летиция. — Люди сами виновны в своей ужасной жизни. Виновна их инерция и тупоумие. Как много надо сделать государству Нобль, чтобы его пример заразил отсталые регионы, в которых нет места научной мысли и высокой морали.

— Странно, — сказал я. — В свои шестнадцать лет ты мыслишь так серьезно и умно. Твои брови очень красиво изгибаются, когда ты размышляешь.

— Как что?

— Как крылья ласточки…

Летиция рассмеялась, однако теплое золото ее смеха было надтреснуто.

— Я смотрю в твои глаза и погружаюсь в сон, — сказал я.

— А что происходит во сне?

— Там наша любовь приходит тихонько поплакать. Там мы шагаем через туман, подав руки выцветшему шелку любви. Вальс нашей любви стал хромать, и мы кружимся на краю пропасти. Твои глаза грустны. Грустны, как могила однодневных иллюзий. Король страны твоих глаз — мучение, а невзгода — королева. Моя радость — стужа невзгоды. Вкус наших любовных слез горше смерти.

Мы обречены. Никакие поцелуи не смоют темного знака у нас со лба. Мы обречены. Твоя печаль — это экстаз богов. На ее путах стая черных птиц. Они предсказывают недоброе.

— Мне нравится тебя слушать, — сказала Летиция. — Я сладостно утомлена.

— Доброта радостно струится в твоих жилах, верно?

— Может быть. Расскажи, какое было первое впечатление, когда ты меня увидел?

— Не скажу, — ответил я.

— Расскажи.

— Когда я тебя увидел, все во мне словно заиграло.

— Ты умеешь говорить. Хорошо слушать твои фантазии.

— Вся радость созданий одиночества и есть фантазии.

— Да, — согласилась Летиция. — Фантазия скрашивает жизнь. Наша любовь абсурдна.

— Наша любовь — это эфемерная зима больших зеркал. Она заиндевела и скована.

— Твой язык предназначен просветлять души своими чарами, — Летиция погладила мне щеку и поцеловала. — Но сегодня ничего не выйдет. Мы только будем вместе и все.

— Теперь я знаю, в чем твое превосходство перед Мари-Луизой, — сказал я.

— В чем?

— Твоя душа очищена страданием и утратой.

— Да. Иногда и сама себе я кажусь прозрачной. Но бывает и иначе. А тебе?

— Я испытываю просветление, только соприкасаясь с природой или несясь со скоростью триста километров в час. А так — тлею, убаюкивая свои пороки, как помешанная мертвого младенца.

— Так, я для тебя природа?

— Да. Ты для меня природа. Желтый кладбищенский октябрь. Синтез реальности и мечты. Ты для меня словно видимый через сомкнутые веки свет. Я тебя ощущаю, но не совсем.

В этот момент раздался звонок в дверь.

— Открой, — попросила Летиция.

— Открой сама. Я пойду в заднюю комнату, осмотрю картины.

В задней комнате я устроился на кушетке и стал листать журналы по автоспорту. Отец Летиции как истинный детройтец, кроме всего прочего, интересовался и «Формулой-1».

— Принесли телеграмму, — услышал я голос Летиции.

— Хорошо, — сказал я. — Я обнаружил статью о себе и своих перспективах.

— Билл, здесь, оказывается, еще и женишок, — послышался хрипловатый вокал Рода Стюарта. Их было двое. — Запри-ка ту дверь — видишь, ключ торчит с нашей стороны. Пожалеем женишка. Пожалеем его слабые нервы.

Я бросился к двери, но было уже поздно. Ключ повернулся, и я понял, что оказался в сатанинском капкане.

— Видишь, как затрепыхался твой женишок? Если очень захочет, сможем поговорить и с ним. Мой ножик скучает по работе. Ах, вот если б взять да полоснуть тебя эдак по буферам — что потечет, молоко или кровь?

— Много мудишь, Руди, — хриплым голосом сказал ему Билл. — Берем бумажки и отваливаем.

— Верно, — сказал Руди. — Выкладывай денежки, красавица!

— Все наши деньги в шкатулке на окне, — сказала Летиция.

Вот тебе ситуация, подумал я. В Чикаго меня ограбили дважды. И вот первый раз в Детройте!

— Только сорок долларов, — вновь зазвучал хрип Рода Стюарта. — Маловато. Так просто не отделаешься.

— Мы дома денег не держим, — сказала Летиция.

— И плохо делаете, — сказал Руди. — Придется платить натурой.

— Я даю еще сто двадцать долларов, — крикнул я, спешно вытряхивая карманы. — Только катитесь отсюда.

— О! Женишок! Суй деньги под дверь, женишок!

Я исполнил их приказ, все пихал и пихал доллары в щель под дверью…

— Больше нет? — спросил Билл. Видать, он собирал Деньги.

— Нет, — промычал я. — Открывайте дверь!

— Возни и без тебя хватит, — задыхающимся голосом сказал Руди. — Сиди в своей комнатке и слушай, как пыхтит твоя краля. Меня называют инструктором по сексу, красавица. Покажи-ка свои беленькие ляжки… О!..

— Спасите! — закричала Летиция, и я услышал звук удара, а затем всхлипывание Летиции.

Я попытался с разбегу высадить дверь плечом. Один из них, подскочив, повернул ключ еще на один оборот. То была прочная дубовая дверь. Она не поддавалась моим атакам.

— Ты, Билл, первый, — сказал Руди. — Я ее держу.

Завязалась борьба, насколько шумная, настолько и краткая.

— А теперь давай делать дуэт, — осипшим голосом сказал Руди. — Ты, женишок, не ломай дверь, а лучше успокойся и попытайся все это себе представить. Ну-ка повернись… Твоя цаца такая обалденная, что просто никто не устоит. Черт побери, я, кажется, не туда попадаю!..

— Мама! Ааа! Больно! — кричала Летиция.

— Надо заткнуть ей пасть, чтоб не вопила, — сказал Билл.

Я схватил кресло и изо всех сил грохнул о дверь. Дверь держалась.

— Желтая подлодка колышется в дрожащем заливе, — сказал Руди. — Сейчас я разорву тебе зад.

Я сотрясал дверь, рвал ручку, угрожал им, но все напрасно. Когда дверь поддалась и сломалась, я нашел Летицию лежащей с закрытыми глазами посреди комнаты. Сбежав по лестнице, я уже никого не обнаружил. Я возвратился к Летиции. С закрытыми глазами она была бледнее полотна. Тогда ко мне подошла двуглавая тварь. Желтая голова выросла на шее, а черная, морщинистая и скрученная узлами — из поясницы и промежности. Тварь заговорила:

— Ничто обладает Коэффициентом доброты. Ничтович обладает чуть более высоким Коэффициентом доброты. Ничтунсен обладает более высоким Коэффициентом доброты. Ничтосон обладает еще более высоким Коэффициентом доброты. Ничток обладает самым высоким Коэффициентом доброты. Но на кой черт это нужно, если ни один из них сердцем не верит в идеальное общество? Сердцем они относят добро только к одной тысячной части всех измерений. Они растеряны. Не ведают, где смысл. Ожидают команды со стороны более умных. Живут так, как их знакомые. Не решаются ни на какой новый шаг. Приспосабливаются. Когда появляется гениальное предложение, как содержательнее прожить свою дряную жизнь, они иронически улыбаются. Ну нет, мы подождем. Вы машите кулаками, мы поглядим издалека. И при том бросают целую россыпь своих мотивов, изобретенных с жалким или средним Интеллектуальным коэффициентом. Хаос, абсурд и хаос удовлетворяют человечество. Великие труды остаются незамеченными, малые вредят даже средним. Да здравствуют червяки! Жирные, морщинистые червяки… Новый вид не возникает… Эволюция абсурдно медленна…»

«Дорогая Мари-Луиза!

Пью четвертый день. Не отрезвляюсь. Сегодня я посетил Летицию в психиатрической клинике. Я подошел к ней. Она бдительно следила за каждым моим движением. Я склонился над ее очаровательной головкой. Она смотрела на меня кротким животным взглядом.