Криминальные сюжеты. Выпуск 1 - Страница 67

— Побываем во всех.

— Не подходит. Что еще можешь предложить?

— Пить в гостинице кофе и смотреть по телевизору передачу поп-музыки.

— А о любви будем говорить?

— А чего сегодня будет больше, слов или дел?

— Слов.

— Мне тоже так кажется, — ответил я, почувствовав, как перед постельной любовью возникает ледяной барьер.

— Скажи, а Интеллектуальный коэффициент влияет на силу любви?

— Вместо ответа я тебе расскажу об одном ученом-языковеде и его любви к сотруднице Института истории. Узнал об этом от двоюродного брата. Филолог Андрюс жил с женой в старом городе Вильнюсе, в квартире без газа и теплой воды. Зимой надо было топить печи. Зима в тот год была холодной. Во дворе за окном белела рваная простыня снега. По двору носился соседский спаниель, голубые сугробы разлетались ему на морду и на бока. Зачем я анализирую, разбираю мельчайшее свое чувство и этим только рою ему могилу, думал Андрюс. Он сидел за столом и писал грамматику исчезнувшего прусского языка. Работая ночами, он надеялся успеть до весны закончить свой важный труд. Не спал до четырех утра. Бедняга Эльза. Он не прикасался к ней неделями. Все работал и работал. С упорством фанатика писал статьи по истории балтийских языков. На жену не оставалось времени. Они не ходили на концерты, в кино. Единственным развлечением у Андрюса было посещение букинистического магазина. Все заработанные деньги он спускал на книги. А они все копились и уже не умещались в его комнате. Квартира была из двух комнат, одна — проходная. Одна — Эльзы, другая — его. Сегодня он установил полки в комнате Эльзы. Он ждал, когда она вернется со службы и похвалит его работу. Зачем я расчленяю свои чувства и анализирую их, так ведь только убиваю свою любовь, думал Андрюс. Он знал, что любит Эльзу, но полагал, что это чувство могло бы быть сильнее. Закончив с полками, он чувствовал себя так, словно выполнил нечто такое, что входит в обязанности мужа, и ждал Эльзу, чтобы услышать похвалу.

— Идем, я тебе что-то покажу, — сказал Андрюс вошедшей жене.

— Что? Ты поставил полки в салоне? — вскрикнула Эльза, увидев плоды его стараний. — Всюду эти книги!.. Пыль и книги… Вся твоя работа ничего не стоит. Это только игра. Ты все время играешь. И держишь меня в рабстве книжной пыли.

— Но ведь они здесь идеально на месте, — сказал Андрюс. — Как здесь было…

— Я не потерплю!.. Ты хочешь окончательно сесть мне на голову. Мало еще у нас книг… Ты хочешь превратить квартиру в библиотеку. К нам и так никто не заходит. Не заходит никто, понимаешь?

— Это потому, что мы тоже никуда не ходим, — сказал Андрюс.

— А почему это так, ты подумал? — кричала Эльза. — Ты все работаешь и работаешь. Меня не замечаешь. Я для тебя как неодушевленный предмет, как эта книжная полка.

На другой день после спора Андрюс уехал собирать материалы по прусскому языку и вернулся через двое суток. Но в квартиру не попал. Было заперто изнутри. Пришлось ломать дверь. Эльза была без сознания. Рядом с ней валялись коробочки от сильного снотворного. Она Умерла в больнице. Рассказывая о своих бедах, Андрюс под конец всегда добавлял:

— Если бы я согласился поставить полки на кухне, Эльза осталась бы в живых.

Летиция уселась ко мне на колени, провела своей нежной рукой по моему лицу и сказала:

— Значит, Интеллектуальный коэффициент не влияет на силу любви, не так ли? Ведь тот ученый, наверное, обладал высоким Интеллектуальным коэффициентом?

— Да, — ответил я. — Ха-ха-ха-ха-ха…

— Любишь ли ты меня? — спросила Летиция.

— Не знаю. Может, едем к тебе. Здесь, чувствую, я не смогу доказать свою любовь.

— Я тоже не готова к физической любви, — сказала Летиция. — Едем. Тихонько проскользнем в мою комнату… Никто даже не заметит. Там, может быть, будет иначе.

И мы сели в такси и направились к побережью озера Сент-Клер, где обосновалась семья Летиции. Дома никого не нашли. Отец оставил записку, что уехал с мамой Летиции на литовский католический сход в городке Ройал-Ок.

— Где работает твой отец? — спросил я, удобно устроившись в кресле в комнате Летиции.

— В концерне «Дженерал Моторе».

— Ты любишь отца?

— Угу. Люблю больше, чем маму. С мамой я часто ссорюсь. С отцом — никогда. Общаясь с отцом, я больше отдаю себя. Как ты думаешь, надо ли отдавать общению всего себя?

— Я в любом случае кое-что оставляю для себя, — сказал я.

— Правильно. Нельзя отдавать себя всего — есть черта, есть плоскость, в которой ты сросся со своей кожей и не можешь перешагнуть через оставшийся промежуток, как бы ты ни любил.

— Здесь нам помогают трафареты. Скажем, вот я здесь с тобой в качестве кавалера, поэтому я должен исполнять свою роль, говорить тебе комплименты. Например, «дай мне заиграть мелодию сладких обещаний», «ты чиста, как соловей со сверкающими каплями росы на шейке» и тому подобное.

— Верно. Есть такие трафареты общения. Мы избираем затасканные темы и, говоря о том, что в конце-то концов нам не так уж важно, жаждем лишь одного: немного тепла, немного уважения, немного самовыражения. Но что с тобой? Ты выглядишь осовелым и похож на варенье с плесенью. Хочешь, я признаю тебя вареньем с плесенью? Каким вареньем ты бы хотел быть?

— Вишневым, — сказал я.

— Хорошо. Я утверждаю тебя вишневым вареньем с плесенью.

— Дай я тебя поцелую, — ответил я.

Мы поцеловались долгим страстным поцелуем. В этот момент зазвонил телефон.

— Ответь, — попросила Летиция.

Я снял трубку. Какой-то подросток просил позвать Летицию.

— Привет, Роберт, — начала Летиция.

— …

— Ничего. Томлюсь от безделья.

— …

— С тобой? Нет. В другой раз.

— …

— Обязательно сегодня?

— …

— Нет. Сегодня не могу. Поверь.

— …

— Я тебя тоже.

— …

— Пока.

Она положила трубку и обернулась ко мне. У меня, наверное, было вытянутое лицо, потому что Летиция сказала:

— Только не начни ревновать.

— У тебя много поклонников, кроме меня? — спросил я.

— Есть.

— И они, конечно, молоды, красивы?.. Как и этот мой тезка?

— О!.. Этот по-настоящему красив.

— Так, может, поезжай к нему, может, я тебе мешаю? — меня стало охватывать бешенство.

— Не заводись.

Я грубо притянул ее к себе и, целуя, начал раздевать. Но Летиция состроила такую мину, что я на полпути отказался от своих планов.

Я вытащил сигареты и закурил. Летиция тоже закурила.

— Прости, я был нехорош.

— Все мы не без греха, — сказала она и нежно поцеловала меня в кончик носа. — Иди ко мне, киска, иди…

Я раздел ее всю, но понял, что к постели мы оба еще не готовы. Пришлось вернуться к сигарете. Летиция оделась и стала курить дальше.

— Мне приятно, что ты такой тактичный, — сказала она. — В самом деле, чего-то не хватает.

— Чего-то не хватает, — согласился я. — Может, сегодня биоритмы мешают.

— А ты знаешь свои биоритмы? — спросила Летиция.

— Нет.

— И хорошо, что нет.

— Почему хорошо?

— Даже очень хорошо.

— Но почему?

— А вот так. Хорошо и все.

— Может, поехали в баню? — спросил я.

— Думаешь, там будет лучше?

— Ага.

— Не заговаривайся.

— Так что будем делать? Сказал ли я, что я тебя люблю?

— Сказал, но уже давно. Я тоже тебя люблю. Но в постель мы сегодня не ляжем, хорошо?

— Хорошо. Ты моя последняя осенняя любовь.

— А Мари-Луиза?

— Она предпоследняя.

— Ты ей рассказывал разные христианские истории. Расскажи и мне, чтобы фигурировал и Коэффициент доброты, и Интеллектуальный коэффициент тоже. Какую-нибудь нобльскую историю, хорошо?

— Однажды встретились два журналиста: русский и американец. Они стали рассказывать друг другу, что их поразило, что удивило во время странствий по белу свету. Американец говорил об Эфиопии. Шел дипломатический прием в императорском дворце. Пенилось шампанское, в тарелочках блестела красная и черная икра. Один дипломат так всего наелся, что ему стало плохо, и он вышел на террасу во дворе, вдохнуть свежего воздуха. Косой месяц бросал исподлобья тусклый свет, и двор устилали мягкие, бархатные тени. Дипломат вслушивался в ночную тишину. Вдруг его уши уловили странные звуки. Что-то чавкало. Чавканье могло исходить от свиней, только их не было видно. За оградой двора он заметил толпу африканцев. Они поедали выброшенные объедки — то, что осталось от роскошного пира. Ели пальцами, подымая объедки с земли и суя себе в рот. Несколько оборванцев тузили друг друга, но все это происходило бесшумно, в унисон с мистическим трепетанием теней. Дипломат позвал своих коллег и журналистов, и господа во фраках наблюдали эту сцену, охваченные восторгом и изумлением. Такова история американца. Ха-ха-ха-ха…