Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Страница 62
...
Сценарий прогулки был разработан самым тщательным образом. В их распоряжение был передан милицейский катер вместе с милиционером, которому предстояло отвезти всю компанию на Химкинское водохранилище. Катер был предварительно перекрашен и основательно переоборудован. В специализированных магазинах КГБ были закуплены вина, сыры, фрукты, пирожные, а также солидное количество шашлыка… Катер пристал к небольшому пустынному острову, где чекисты вместе со своими гостями прекрасно провели время, прогуливаясь по берегу, купаясь и дегустируя блюда с кухни КГБ.
На обратном пути благодаря выпитому вину и коньяку все смеялись и пели. Когда катер причалил к пристани Речного вокзала в Химках, госпожа Дежан пригласила своих друзей в посольство на празднование Дня взятия Бастилии…
Через три дня Кротков позвонил госпоже Дежан, чтобы пригласить ее на новую встречу. «В пятницу я организую ужин, – начал он. – Господин посол произвел большое впечатление на моих друзей, и вы бы оказали мне большую честь, если бы смогли убедить его прийти на этот вечер».
Для проведения операции КГБ снял главный зал ресторана «Прага» и выложил на угощение немалую по тем временам сумму в 900 рублей.
(Д. Бэррон. КГБ сегодня. 1984)
И все это – только для того, чтобы свести, познакомить посла с подготовленной для него «ласточкой». А чтобы реализовать весь свой план, чекистам понадобилось разработать и реализовать десятки (если не сотни) таких операций.
Конечно, «обработка» посла требовала и бо´льших усилий, и бо´льших затрат, чем попытка втянуть в свои сети военно-морского атташе. Тем более что в какой-то момент операция по вербовке Дежана приняла новый, неожиданный для КГБ оборот. В мае 1958 года советские разведчики в Париже предупредили, что вскоре генерал де Голль должен снова вернуться к власти. Руководители КГБ предполагали, что в таком случае Дежан – один из приближенных генерала – неминуемо должен получить важный государственный пост.
...
«Теперь значимость этой операции увеличилась для нас в десятки раз», – сказал Кроткову, вызвав его на встречу для постановки задания, курирующий его ответственный оперативный сотрудник КГБ. Но тут же добавил:
«Посол – наша главная цель. Но нас также интересует помощник военно-воздушного атташе Франции».
Возможность завербовать военно-морского атташе посольства Франции в СССР, надо полагать, представляла для советских разведчиков и контрразведчиков не меньший интерес, чем задание запутать в свои сети даже не самого военно-воздушного атташе Франции, а всего лишь его помощника.
А Элен так и не поняла,
почему Андрей не захотел пойти ей навстречу и, несмотря на ее запрет, все-таки сохранил в тексте своего романа упоминание о месте работы и должности ее отца. И, когда узнала об этом, обиделась на него
смертельно. Обиделась настолько, что порвала с ним всякие отношения.
Но как только прочла клеветнический опус Хмельницкого, как только дошло до нее первое веяние готового вот-вот разразиться скандала, она сразу же забыла эту свою обиду. И написала Андрею письмо – предоставив ему право немедленно его опубликовать (что и было сделано), – в котором горячо подтверждала, что да, все было именно так, как это описано в его романе.
Да, Андрей сразу открылся ей и определил, какой линии поведения ей следует держаться, чтобы не попасть в расставленную для нее чекистами ловушку.
Да, она выполнила все его указания. Да, да, она и Серёжу заставила поверить, что они с Андреем рассорились. И укрепила таким образом в глазах чекистов придуманную и разработанную Андреем версию.
И в Вене тоже все было точно так, как об этом рассказал Андрей в своем романе.
Да, да, у них было заранее условлено, что если в письме или телеграмме от него, которую она получит, будет слово «обязательно» (скажем, «обязательно приезжай»), то это будет означать, что приезжать ни в коем случае не надо. Но она об этом забыла – и приехала. И Андрей сразу же потребовал, чтобы она зарегистрировала свой приезд во французской комендатуре. И настаивал на том, чтобы она надолго в этой Вене не задерживалась, упрямо торопил ее с отъездом. И как она сперва не понимала, почему, только-только встретившись, сразу должны расстаться. А потом поняла, что это он спасал ее. И спас. Сумел сорвать и эту чекистскую операцию…
Все это Марья рассказала мне тогда гораздо подробнее, чем я сейчас вспомнил и пересказал.
А закончила она этот свой рассказ так:
– Теперь ты понимаешь, почему я сказала, что нам не огорчаться, а радоваться надо, что все так вышло? Ведь мы старые люди, могли умереть. И Элен тоже. И тогда это пятно на нас бы и осталось. А так все получилось очень хорошо. После заявления Элен эта гнусная клевета к Андрею уже никогда не прилипнет!
Она ошиблась
Эта гнусная клевета к Андрею – и к ней, разумеется, тоже – все-таки прилипла. И надолго.
О том, как она то вспыхивала, то угасала и какие драматические имела последствия, будет рассказано подробно. А сейчас коротко расскажу (не могу удержаться!) о самой последней, уже совсем слабой ее вспышке.
Осенью 2002 года в пятом номере журнала «Вопросы литературы» Неля Воронель опубликовала небольшой отрывок из книги своих воспоминаний. Книга вышла позже, и появление ее вызвало множество негодующих откликов, уличающих автора во лжи и клевете. Такого бурного взрыва негодования и таких резких определений эта книга, может быть, и не заслуживала, но полетом фантазии и упоением, с каким Неля сообщала там читателю о своих выдающихся достижениях в жизни и в искусстве, она вполне могла соперничать с «Автобиографией» Евтушенко, о которой я уже упоминал на этих страницах.
Из картин, щедро расцвеченных ее фантазией, приведу только одну, вызвавшую у меня особенно бурный всплеск иронического веселья, поскольку всё, что там у нее нарисовалось, происходило будто бы на моих глазах. Вообще-то не «будто бы», а действительно на моих глазах. А почему вырвалось у меня (невольно) это «будто бы», вы сейчас узнаете:
...
Я бережно храню в своей памяти картину, столь полную красочных деталей, будто все это случилось вчера.
В нашем крохотном «москвиче» мы привезли в Переделкино Бена Сарнова с женой Славой и одного харьковского литератора, которого они хотели познакомить с Виктором Шкловским, жившим тогда в Доме творчества.
(Нина Воронель. Содом тех лет. Ростов-на-Дону, 2006)
А вот и сама она, эта действительно «полная красочных деталей» картина:
...
Из ворот выбежала очень маленькая, очень худенькая, очень старая женщина в малиновых штанишках до колен, и все замолчали и уставились на нее – в те времена даже к строгим женским брюкам еще не привыкли, а уж о малиновых штанишках до колен и говорить не приходилось. В руке она держала нечто, похожее на сушеную голову облысевшей обезьяны.
Она простерла руку с обезьяньей головой в сторону Славы… Слова ее прозвучали очень громко в наступившей тишине:
– Слава, милая, вы не знаете, как открыть кокосовый орех?
– Господи, Лиля Юрьевна, мне бы ваши заботы, – ответил за Славу Бен…
– Неужели это Лиля Брик? – спросил харьковский гость задрожавшим от благоговения голосом.
Но ответа не дождался, потому что начался следующий акт послеобеденного спектакля. Лиля Брик вдруг пронзительно взвизгнула, сунула орех Славе и припустила бегом куда-то вверх по улице. Все присутствующие повернули головы – посмотреть, куда это она помчалась. Навстречу ей, широко раскинув руки, шагал Корней Чуковский, высокий, лихой и моложавый, – в распахнутом светлом плаще с развевающимся на ветру шарфом.
Лиля с разбегу вскочила на него и, уцепившись одной рукой за его плечо, начала кулачком другой колотить его по лицу.