Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ) - Страница 40

– А вот это уже, – Кирк почему-то тыкает пальцем в Чехова. То есть, чуть повыше маккоевского плеча, – превышение должностных полномочий. И это. Злоупотребление. Учись, Павел, пока эта развалина жива.

– Нечему учиться. Этот опыт неповторим, – гордо отвечает МакКой.

Боунс никогда не имел глупости считать Кирка существом деликатным. Капитан свободно мог вломиться к нему – и к любому другому члену экипажа – в душ, поднять больную тему, высказать в глаза что угодно и кому угодно. Но когда руки Пашки с плеч опустились ниже, а отдающие русской, мать её, водкой губы прижались ко рту МакКоя, капитан куда-то испарился. До этого абсолютно точно сидел за столом, двигал фигуру за фигурой и лыбился. А когда доктор собирался уже оторваться от лейтенанта и послать Кирка в задницу – ап! И нету его, будто и не сидело. Рюмка только стоит и огурец недоеденный рядом.

– Ну и пусть идёт, – задумчиво, возвращая всё своё внимание на Чехова.

– Капитан просто лапочка, – пьяно мурлычет Чехов, усаживаясь на его колени, обхватывая их ногами. Ну он-то себя в удобстве никогда не обидит. Разгорячённый, разлохмаченный, вжимается в губы Боунса своими, мокрыми.

А у Боунса кружится голова. Он пьянеет не так быстро, как Кирк, и уж точно не так быстро, как пацан. Но всё же есть – алкоголь шумит в крови. Даже окружающая реальность кажется не такой поганой, как обычно.

Целовать Чехова хочется долго. Медленно, просовывая язык между его зубов, тиская пальцами ёрзающий по коленям зад. Тощий, как и весь Чехов, но упругий. Не зря его Сулу по тренировкам гоняет.

Целовать, сжимать мягкие кудряхи. Давить пятернёй на его затылок, чтоб ощущать его ближе, чтобы целовать глубже.

Из-за того, что давно не трахались, возбуждение подступает быстрее, чем хотелось бы. Уже потяжелели яйца, уже член натянул ткань трусов. А на кровать переходить как-то не тянет. Хорошо вот так, едва хмельному, целовать пьяного лейтенанта, гулять руками по его телу, не заползая под одежду. С силой проводить по спине (и тогда он подаётся ближе), по бёдрам (разводит ноги), по бокам (выгибается, стараясь притереться о живот доктора напряжённым пахом).

Но это всё хорошо, пока Чехов не отрывается от губ с тихим всхлипом, не прижимается, обвивая шею руками.

– Хочу… – шепчет, задыхаясь. Его язык плохо слушается из-за водки. – Я сейчас не растянутый. Хочу, чтобы ты растягивал. У тебя горячие пальцы, Боунс. Хочу дрочить, пока ты меня растягиваешь. Хочу, чтобы ты меня трахал.

– Бля..ть. – Вот сейчас не помешала бы вулканская силища – подхватить Пашку, как зеленоухий Кирка таскает, на ручки, и сразу на кровать. А так приходится отстранять, хотя выдержки на это уже с трудом хватает. Какая там нахрен кровать. – Давай… на пол, на ковёр.

Чехов послушно соскальзывает жопой на ковёр. Стаскивает с себя форменную рубашку, потом футболку. Ещё более растрёпанный, шагающего к тумбочке за смазкой доктора пожирает взглядом. Особенно – выпирающий бугор на штанах. Аж дыру взглядом прожигает.

– Жопой кверху, чего расселся? – рыкнуть, опускаясь перед ним на колени. Не до нежностей сейчас.

Пашка поспешно расстёгивает ремень, укладывается, ёрзает, стягивая штаны. Сразу с трусами. Оттопыривает бледную задницу. Приходится с матом тянуться ещё и за подушкой – чтоб ему удобнее было, подсунуть под бёдра.

– Обожаю, когда ты ворчишь, – бубнит невнятно, укладывая голову на руки. Изворачивается, чтобы хоть слегка его видеть. – Боунс, если ты меня прямо сейчас не трахнешь, я сам себя трахну. Чем-нибудь.

– Отлично, в шаговой доступности ножка стола. – Собственный голос слушается плохо, срывается в хрипение. – Я даже посмотрю.

– Можно… как-нибудь…

Чехов тянет его на себя, едва Боунс вводит в него пальцы, смазанные гелем. Сразу два, на подготовку одним терпения нет. Обдаёт ухо горячим водочным дыханием, шипит от ощущения пальцев в себе. Разводит ноги.

Боунс почти лежит на нём, только локтем свободной руки о пол опирается.

– Я могу... что-нибудь реплицировать. – Чехов задыхается из-за возбуждения, ещё и губы кусает. Насаживается на растягивающие пальцы. – Хочешь?.. Я буду трахать себя на твоих глазах.

– Будешь ерепениться… – Прижимая его собой к полу и, сбивчиво, – выдеру, Пашка. Дождёшься.

– Вы… де…

Он выгибается, запрокинув голову – это Боунс проехался пальцем по простате. С одной стороны, хорошо – заткнулся, зараза языкастая. С другой то, как он выгибается, подтачивает и без того шаткие опоры самоконтроля. Ещё и стонет тихо, надрывно, когда Боунс к двум пальцам добавляет третий.

– Дери меня… – Шепчет, хватая губами воздух. – Что угодно. Дери.

Боунс, ругаясь, вытаскивает из него пальцы – Пашка снова прогибается – торопясь, расстёгивает ремень.

К чёрту раздеваться. Снимать штаны – к чёрту. Тут бы от одного вида призывно выгнутого Пашки не кончить.

Боунс прижимает его собой к ковру – Пашка вжимается голым задом в его пах. Грудью прижатый к полу, с бесстыдно оттопыренной задницей. Боунс медленно вводит в него член – Пашка шипит сквозь стиснутые зубы, сжимает вокруг него узкое кольцо мышц.

– Паш… ка… – Еле выдавить из себя. Когда самую чувствительную часть тела так сжимают, особо не попиздишь. – Пашка… гад, а ну расслабься.

Пашка в ответ только выгибается сильнее, губы кусает, прикрывает глаза.

Первый осторожный толчок вглубь, его сдавленное мычание, мучительно острые волны удовольствия по телу. Лейтенант затихает (хотя на то, как он облизывает пересохшие губы, по ночам дрочить можно), сжимает пальцами ворс ковра.

Боунс готов поклясться, что трезв как стёклышко. В башке шумит, кровь к лицу прилила – и к паху – координация нарушена, но это всё уже точно не из-за водки. Он толкается сильнее, глубже, с каждым толчком всё слабее и слабее самоконтроль. Когда удаётся найти нужный угол, к дестабилизирующим факторами прибавляется стонущий и трущийся о ковёр Чехов.

Сознание невольно выхватывает из реальности кадрами: красные пятна на бледной коже лейтенанта. Коротко белеющий, а потом наливающийся краснотой укус на его плече (доктор не удержался). Запах волос. Два засоса – на шее, и ниже, между лопатками. Потемневшие губы – Чехов кусает их. Упругость его ягодиц и жар спины. На вцепленных в ковёр руках набухли вены. Глаза прикрыты, дрожат светлые ресницы.

Боунс кончает быстро. Из-за алкоголя запамятовал потянуть, да и засмотрелся. Отдышавшись, повернув к себе лицо Чехова, целует его и в несколько резких движений доводит до оргазма.

Вскоре расслабленный лейтенант растягивается на ковре.

Остаётся только рухнуть рядом. Слишком жарко. Чересчур. Как в этой его пресловутой русской бане.

– Нет, положительно… – прохрипеть, – я уже слишком стар… для всего.

– Тогда иди и реплицируй мне резиновый хер, – бормочет еле понятно Чехов. – Потому что мне мало.

Остаётся только погрозить ему с ковра пальцем:

– Пашка, не дури. Про выдрать всё ещё это… в силе…

====== Десятые доли процента составляют существенную погрешность в расчётах ======

Спок садится на коврик в центре комнаты. Перед ним вместо стены каюты простирается пустыня; красноватый песок зыбко перетекает под ветром, дрожит в густом, налитом жаром воздухе призрачное марево, и в нём тает тёмно-алым заходящее солнце; небо низкое, отсвечивающее красноватым. Через песок, наполовину засыпанные, торчат корявые чёрные ветви с шипами сумевших выжить кустарников. Сквозь их заросли вдалеке тянутся багровые миражи.

Тихий заунывный свист ветра вползает в уши; змейки песка бегут по красноватым холмам всё быстрей, и в раскалённом воздухе ощущается близость песчаной бури.

Он программировал эту голограмму больше недели, отдавал себе отчёт, что так проявляется нелогичная сентиментальная привязка к погибшей планете. Мысли о Вулкане теперь были не логичнее снов. Тем более что домом ему ни он, ни Земля никогда не были.

Спок вдыхает глубже, позволяя себе забыть, что и песок, и марево – только спроецированные на стену наборы нулей и единиц, ограниченных строками программных кодов.