Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е - Страница 91

— Мне, пожалуй, пора. — Он в замешательстве посмотрел на Улыбку.

Но тут дверь с треском распахнулась. На пороге стояла Верка, а лицо у нее было такое, что все замерли… Верка гневно усмехнулась, пересекла комнату и, прислонившись к стене, запела:

Она как статуя стояла

В наряде пышном под венцом

И с изумлением взирала

Своим истерзанным лицом.

Он, нелюбимый, с нею рядом

По праву сторону стоял

И на невесту с хищным взглядом,

С улыбкой счастия взирал…

Верка пела и в упор смотрела на агронома, тот испуганно моргал. Кто-то всхлипнул.

Он — властелин, она — рабыня,

Она — ребенок, он — старик,

О, как поругана святыня!

О, как ничтожен этот мир!..

Кто-то заголосил. Воспользовавшись суматохой, агроном хотел улизнуть, но Верка преградила ему дорогу. Глаза ее сверкали. Продолжая петь, она повелительным жестом усадила агронома на место. Несколько строк пропало в общей суматохе, но слова: «Она на лик Христа взглянула и прошептала: „Бог храни…“» — Верка пропела так громко, что все сразу притихли.

Агроном обалдело озирался, Верка не спускала с него глаз, лицо ее было торжественно и вдохновенно.

Она сделала паузу. Агроном подумал, что это конец, и облегченно вытер лоб. Когда же Верка снова запела, агронома охватило отчаянье.

Где стол, накрытый для обеда,

Там белый гроб ее стоял.

Вчера ей пели «многа лета»,

Сегодня «вечно» ей поют…

Верка перевела дыханье. Агроном не шевелился, и лицо его уже ничего не выражало.

Из померанцевых букетов

Ее украсили кругом,

Букет из алых роз, брюнета,

Ей положили на груди.

Наступило молчание. Все застыли. Верка твердо пересекла комнату, у дверей круто обернулась и, окинув всех последним, гневным взглядом, вышла, хлопнув дверью. И тотчас из сеней раздался страшный грохот.

— Повесилась?! — взвизгнул кто-то.

Девки все разом вскочили и шумной толпой повалили в сени. Парни угрожающе задвигались. Потрясенный агроном беспомощно развел руками и нерешительно посмотрел на Улыбку. Она неопределенно хмыкнула.

— Не смешно, — сказал агроном. — Что же мне теперь, жениться на ней, что ли?

— А почему бы и нет… — лениво отвечала она.

— Я не удивлюсь, если сегодня меня еще и прирежут…

— У нас шутить не любят, — ответила она.

— Что же делать? — заискивающе спросил агроном.

— Не знаю, — зевнула она.

— Может быть, ты меня проводишь?

— Пошли, — сказала она.

Они вышли на улицу. На черном небе ярко горели крупные осенние звезды. Улыбка посмотрела на небо и подумала, что завтра будет хороший день и неплохо бы сходить за клюквой. Упала звезда.

— Умерла, — сказала Улыбка.

Агроном вздрогнул.

— Звезда, — сказала она.

— А… — вздохнул агроном.

— Это все из-за бороды, — сказала она.

— Ты думаешь? — серьезно спросил агроном. — С бородой я как-то солиднее.

— Ага, — сказала она.

Агроном обнял ее за плечи.

— Хочешь музыку послушать? — сказал он. — Я приемник привез…

— Хочу, — сказала она.

— Так пошли ко мне? Да ты не бойся…

— Сам ты боишься.

— Я боюсь?!

— Боишься.

— Чего мне бояться?

— А вот… сделают темненькую…

Агроном притих. Шли по улице. Деревня спала, было темно и тихо. Неожиданно тявкнула собака, агроном вздрогнул.

— Собака, — сказала Улыбка.

— Я не боюсь.

— А что их бояться?

Агроном поцеловал ее.

Занавески на окнах были расшиты красными петухами. Улыбка сидела перед окном на табуретке, локти упирались в колени, подбородок лежал на подоконнике. За окном было черное свежевспаханное поле, от земли шел пар. Поле кончалось аккуратным гребешком елового леса. Над лесом висела туча. Брезгливо потряхивая лапами, прошла аккуратная рыжая кошка. Мать шинковала капусту. Братья играли в кораблекрушение, они прыгали с печки на стол и при этом швырялись кочерыжками. Одна кочерыжка попала в Улыбку. Она встала и вышла в сени, заглянула в бадью с водой: вода была темной, дна видно не было.

«Наверное, уже встал», — подумала она, вышла на улицу и направилась к агроному.

Агроном открыл дверь, шагнул ей навстречу. За дверью были слышны голоса. Агроном скрестил руки на груди, окинул насмешливым взглядом.

— Уже пожаловали… — сказал он.

— Да, — сказала она.

— И что это вам не спится?

— Мы встаем в шесть.

— А мы спим до двенадцати. А теперь — марш отсюда, и чтобы мне таких фокусов не повторялось. Ступай.

Улыбка повернулась и пошла.

— Впрочем, погоди, — остановил ее агроном. — Тут ко мне приятели приехали, поохотиться. Может, познакомить?

— А на кого они будут охотиться? — спросила она.

— Не знаю, спроси сама.

В комнате играла музыка, она узнала пластинку. Приятели сидели вокруг стола и ели картошку. Улыбка пересекла комнату, присела у окна.

— Вот, Улыбка, — говорил агроном, — здешняя достопримечательность. Не поет, не танцует, собак не боится. Лет… Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— А ничего себе, — сказал один.

— Отхватил! — сказал другой.

— Везет, — сказал третий.

— Издеваетесь? — покраснел агроном.

— Не подходит — подари, — сказал один.

— Почему же тебе? — сказал другой.

— Бросим на пальцах, — сказал третий.

Все быстро подняли пальцы, пересчитались. Рыжий выиграл.

— Слышишь, Улыбка! Я дарю тебя этому рыжему, — сказал агроном.

Она смотрела в окно. Куры озабоченно рылись в навозе. Было скучно. Почему-то вспомнился теленок. Она его сегодня даже не выводила — лежит теперь в темном хлеву. А ведь скоро зима, может быть, последние теплые денечки. И неизвестно: наверное, его еще и прирежут, и ничего тут не поделаешь. Вот родился бы он телочкой. А бычок…

— Улыбка, да Улыбка же…

— Ну что еще?

Она оглянулась.

— Ты слышишь, я тебя подарил.

— Ну подарил так подарил.

— Вот этому рыжему, будь с ним поласковей.

Улыбка посмотрела на рыжего. Он покраснел и подавился картошкой.

— Нет, ты так не отделаешься, — сказал агроном, — принимай подарочек.

— Да что вы… Да что я вам…

— Ну вот, — сказал агроном, — сначала просил, а теперь в кусты.

— А ну вас! — У рыжего покраснели даже руки.

— Пошли, — сказала Улыбка и взяла рыжего за руку.

— Куда же вы? — растерянно пробормотал агроном.

Улыбка шла к дверям, ведя рыжего за собой.

Рыжий грибов не находил. Он ходил вокруг Улыбки, боялся заблудиться и все рассказывал анекдоты. Улыбка анекдотов не понимала — но смеялась. Рыжий только этого и добивался. Он во все глаза смотрел, как она смеется, и говорил, что это для него настоящая находка и что ее улыбки ему хватит на всю жизнь. Рыжий был художник.

— А что, — говорил он. — Поженимся, выстроим избу, разведем кур. Чем не жизнь?

Улыбка смеялась.

Художник не охотился. Каждый день он заходил за Улыбкой. Они ходили за грибами. Дома они разбирали грибы.

— Это что?

Художник протягивал ей гриб.

— Сыроежка, — говорила она.

— Вот и врешь, сыроежка — красная.