Кофе на утреннем небе - Страница 11

Тем временем голос всё продолжал:

– Она жила между бывшим мужем и настоящим, один звал вернуться, другой не отпускал. Чем дольше это продолжалось, тем отчётливее она понимала, что не любит ни того, ни другого. Она стояла, как регулировщик посреди перекрёстка со сломанным светофором, и пыталась урегулировать движение своей души.

Когда подключились остальные герои, Максим тщетно пытался найти второй носок.

– Неужели есть что-то сильнее надежды?

– Есть: ожидание. Я способна ждать, даже когда нет никаких надежд.

– А интеллект тебе не будет мешать?

– Нет. Интеллект имеет только один недостаток: чем умнее становишься, тем сложнее получать удовольствие.

– Что ты ищешь? – недовольно зашевелилась в постели жена. Марина внимательно следила за фильмом.

– Ты не видела поцелуй?

– Какой поцелуй?

– Ну какой-какой? Как обычно, глубокий, жадный.

– Может, лучше кофе сваришь, хватит ерундой заниматься.

– Я на кухне тоже смотрел.

– У-у-у-у-у-у-у-у, – застонала она. – Вот ты зануда. Мне кажется, ты отлично обходишься без них.

– Ты так красиво лежала.

– Хватит льстить, я уже про носок, который ты потерял, – смотрела она на его голую ступню.

– Включи голову! Не будь такой дурой!

– Ты не боишься, что тогда я перестану любить тебя?

– Это лишнее.

– Ты давно уже ни черта не видишь, кроме своей прекрасной работы.

– Что я не вижу?

– Меня не видишь, – выключила звук телевизора жена, так как пошла реклама.

– Ты про новые штаны? Я их ещё вчера увидел прекрасный цветок, он расцвёл в вазе джинсов, просто промолчал. Тебе, кстати, идёт, – подошёл я к любимой и, положив свою ладонь чуть ниже бедра, подхватил словно стройную ножку бокала рукой и начал медленно поднимать: – Я хочу выпить за неувядающую красоту, океаны ласки твоей до дна, – нагнулся и поцеловал её в колено, – пью тебя звёздами, небом и космосом, в угоду твоему тщеславию, влюблённости, запоночки расстегиваю и разбрасываю, – вырвалась из меня рифма.

– Это чьи стихи?

– Это не стихи, это я.

– Когда я видела знак вопроса, я думала, ты работаешь, а ты стихи, оказывается, пишешь.

– Не пойму, при чём здесь знак вопроса, – заглянул я под диван.

– Видел бы ты себя в профиль, когда сидишь за компьютером.

– Ну так ты ответь, я, может, и выпрямлюсь, – разогнулось моё тело, а глаза пошли шарить на следующий уровень.

– Иногда мне кажется, что твой взгляд хуже скотча, липнет ко всем, кроме меня, собирает букеты на чужих полянах, отклеить его нет никаких сил.

– Разве? – наконец нашёл я беглеца на книжной полке.

– Я даже зависть читаю по твоим бегущим глазам.

– Да, да, да. Какому счастливчику гулять в этом саду? – опустил я её ногу. – Почему люди остывают так быстро к тому, что рядом, к тому, кто предан. А тебе тем временем нужна постоянно твёрдость мужской силы, а не бессилие законопослушного гражданина. Я знаю.

– Хватит паясничать. Не надо строить из себя женатого человека дома, чтобы потом разрушать его за пределами. Надо быть честнее. И почему законопослушного?

– Потому что кроме дурацких гражданских законов ты ни черта не слышишь, – начал нервничать я, – видишь, ты меня не слышишь, – переключала программы бездумно она.

– Ты сегодня ни разу меня ещё не поцеловал, не говоря уже об изнасиловании. Ты не любишь меня.

– Я знаю.

– Я без внимания так продрогла, – приняла она мой ответ за шутку.

– Остыл, лоботряс? Или для романтизма завёл другую? – Марина бросила пульт не глядя. Было заметно, что женское тело расстроено, душа, чёрт знает где. – Что за чушь? Возьми себя в руки, Марина.

– Раньше это было твоей миссией, – встала с кровати и включила беговую дорожку, будто хотела убежать от меня, но не так, что бы очень далеко.

– Девушка на беговой дорожке в спортклубе выглядит символично: вроде бы убегает, но так, чтобы всегда можно было подойти и познакомиться, – озвучил я ей другую версию. Мне хотелось язвить.

Марина не ответила, только прибавила скорость асфальту на своём стадионе. Она вспомнила мне смс-ку, которую нашла в моём в телефоне, с чего, в общем, и начался весь сыр-бор, текст которой въелся в её память, и она его незатейливо напевала, пока бежала:

– Я съем на завтрак твой взгляд, на обед твой запах, после ужина из прикосновений пропаду в твоём Бермудском треугольнике, ненасытный, бесчувственный, внутривенный.

Голова моя покачала себя и вышла на кухню, остудить нервы чашкой кофе. Хотя был глубоко уверен, лучший завтрак – это ещё поваляться в постели.

Кухня – мой дом родной, спальня – моя заграница. В моих словах так мало меня, возможно, поэтому ты ищешь меня в других… Пусть даже книгах, фильмах, в другом молчании. Иногда тебе это удаётся, ты проводишь там время, час, два, пока я не уйду. Ты всё чаще задумываешься, возможно, не поменять ли мне женщину, вот с этой я зажил бы. Ни подозрения на скуку, но пообщавшись немного, ты понимаешь: чёрт, опять то же самое, потом новые поиски, новые люди, старые люди. В старых общих знакомых меня особенно много, я арендую там добрую часть памяти и злопамятства. Я живу там практически даром, я там живу с тобой: хорошо живу, аморально, ужасно, сплю, работаю, даже занимаюсь любовью.

– Иногда люди думают о нас больше чем мы сами о себе. Так же и мы о них, вот в чём проблема, – зашла она на кухню с ведром в руке, выдавив моё одиночество из последнего укрепления, где я мешал ложкой чай и мысли, что пытались сотрудничать в голове.

– Интересная мысль. Ты слишком умна, чтобы я тебя так просто оставил, – всё ещё продолжал я лукавить.

– Я бы многое могла тебе сказать, но я не скажу, буду просто стирать с вещей пыль, – ловко управлялась она тряпкой. Тёмная чёлка упрямо падала ей на лоб, а рука профессионально поправляла, будто это было делом всей её жизни. – То есть буду говорить только то, что слышать приятно. Думаешь, я сейчас занимаюсь уборкой?

– Нет, ты выращиваешь свою поэзию прямо на подоконнике, в идеальных условиях, и каждая строчка лицемерно твердит сама за себя: если в окне тухлая осень – ты кричишь золотая, если семья – то непременно счастливая, та, с которой нам нужно взять пример. Нет не нам, а мне…

– А если я смотрю эротику? Что бы это значило? Правильно, значит у меня давно никого не было.

– И похоть тебя пожирает.

– А теперь ещё и ревность.

– Да, кто тебя просил лезть в мою личную жизнь?

– В твою личную? А я в какой, интересно? – начала размахивать тряпкой Марина. – А если я затеяла уборку, это значит, что меня всё достало.

Жена наводила порядок. Меня это раздражало: «В каждой женщине есть какая-то лажа, особенно по утру, которая способна вывести из себя. В каждом мужчине видимо, тоже», – заметил я её недружелюбный взгляд, когда она тёрла шваброй пол, словно всё детство её было окружено порядком и кёрлингом. Что-то нас всех раздражает. Любовь», – снова посмотрел я на её выдающиеся бёдра, – «она разогревается только к вечеру. Целый день одеваемся в какие-то отношения, чтобы ночью наконец-то раздеться и принять достойный обнажённый вид. Вид тех самых приматов, которые могут доставить друг другу удовольствие».

– Сколько можно? – посмотрела на меня Марина.

– Столько же, сколько нельзя, – ответил я ей сонно. – Ты о чём вообще-то?

– Твои вещи по всей квартире.

– Да, я так раздеваюсь, сейчас соберу. Ты хотела, чтобы я спал в одежде?

– Только не в моей постели. Джинсы валяются на кухне, носки под столом, рубашка вообще на полу в гостиной. Хорошо, хоть бабы твои ещё здесь не развелись, а то тоже пришлось бы их мыть.

– Они помогли бы тебе убраться, – огрызнулся я.

– Убраться? – застыла с тряпкой в руках жена.

– В смысле навести порядок. Назови это творческим безобразием, считай, что я поэт, а по углам разбросаны мои нетленные музы, – сошёл с катушек и начал утрировать её бесполезные чувства и свои в одну образцовую кучу.