Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.1 - Страница 224

Обработанный экстракт мозгового вещества Гюнтера был той же ночью введен Крони, но действие его скажется на третий день.

На третий день Крони проснулся со странным ощущением знания. Он знал что-то, неуловимое с первых мгновений, но реальное и значительное. Он подумал сначала, нежась под прикосновением простыни, что он хорошо выспался. Перестук капель воды по оранжевой крыше означает, что идет дождь, а не лопнула ржавая труба и не протекла изоляция. Может быть, причина заключалась в успокаивающей надежности вещей в Городе Наверху, за исключением, правда — и тут Крони улыбнулся, — хозяйства Станчо Кирова, который, наверно, с рассветом чинит гравитолет. И память сразу подарила ему образ насупившегося в решении неразрешимой технической задачи загорелого, голубоглазого, наполненного неисчерпаемым доброжелательством Станчо.

В госпитальный отсек заглянула Анита Соломко и сказала:

— Доброе утро, Крони.

— Здравствуйте, Анита, — сказал Крони. — Пора вставать?

У Аниты было гладкое лицо, которому чужды были сильные эмоции. Потому Крони не уловил ликования, овладевшего Анитой при звуке его голоса.

— Можете понежиться, Крони, — сказала Анита. — Но завтракать будете в столовой. Как желудок, не беспокоит?

— Нет, — Крони покраснел, потому что такие вопросы женщина не должна задавать мужчине.

— Ничего удивительного, — сказала Анита. — Такая резкая перемена диеты не может пройти безболезненно.

И Анита поспешила наружу, где ходил, мучаясь головной болью, Гюнтер, заранее решивший, что ничего не вышло и все его мучения оказались напрасными. Анита выдержала паузу. Нет, не преднамеренно. Просто перед тем как обратиться к Гюнтеру, она попыталась подавить в себе тягучее чувство нежности к этому грузному, не очень молодому человеку. Анита сосчитала до двадцати и сказала:

— Гюнтер.

Голос дрогнул, и получилось не так просто, по-товарищески, как ей хотелось сказать.

— Спит? — спросил Гюнтер, стараясь не двигать головой, чтобы не вызвать приступа боли.

— Он проснулся. Говорит, что желудок его больше не беспокоит.

— Да? — сказал Гюнтер. — Я пойду тогда завтракать.

— Выпей сначала вот это. От головной боли.

Гюнтер протянул ладонь, тронутый догадливостью Соломко.

Крони спрыгнул с койки и поднял руки, чтобы поглубже вдохнуть. Ему нравилось, как пахнет здесь воздух. И на улице, и даже в палатке. Легкие запахи лекарств, жившие в воздухе, лишь подчеркивали его свежесть.

Крони отодвинул шторку умывальника и включил воду похолодней. Почистил зубы и причесался. Надо бы постричься, как Такаси. Потом вернулся в комнату и, перед тем как одеться, застелил койку. Он подошел к столику и нашел там записку: «Для Крони. По таблетке три раза в день». Проглотил таблетку, не запивая. И тут ноги его стали слабыми, и он опустился на койку, сжимая в руке записку.

Он зажмурился, ударил ребром ладони по ноге. Снова прочел: «Для Крони. По таблетке три раза в день».

Крони не умел читать. Ни на каком языке. Ни на своем, ни на верхнем.

Он появился здесь два дня назад. И все попытки общения за прошедшие два дня ограничились примитивными действиями. Он бил себя в грудь и говорил: «Крони». Такаси бил себя в грудь и говорил: «Такаси». И оба смеялись и повторяли эти имена, потому что имена уже обещали на будущее какой-то сдвиг в отчаянном и обидном непонимании.

— Гера? — спрашивал Крони и показывал на Наташу.

— Наташа, — отвечал Такаси.

Круминьш обводил руками город и спрашивал что-то. Крони показывал в сторону леса, к пещерам. Потом Крони обводил руками вокруг, и Круминьш показывал на потолок, по которому крутилось, показываясь порой из-за сизых пятен, освещая землю, текучее Озеро Легкой Лавы.

«Какой потолок? — подумал Крони с легким чувством снисхождения к себе, вчерашнему. — Потолок бывает в пещерах. А над палатками — небо, бесконечное небо, по которому плывут облака и которое тянется в звездный мир, приславший сюда археологов, потому что на планете никого нет в живых».

Информация, перешедшая к Крони и принадлежавшая ранее Гюнтеру, не подавляла то, что было известно Крони ранее, она добавилась к его знаниям и опыту, и убежденность мозга в том, что новые знания и язык, которым он владеет, свойственны ему искони, помешали Крони осознать свое перерождение сразу. Он говорил с Анитой, не чувствуя, что говорит на чужом языке, он прочел записку и послушно выпил таблетку, не поняв сначала, что не умеет читать. Он рассуждал о характере Станчо, забыв, что до той минуты не выделял Станчо из других членов экспедиции и это звукосочетание ничего ему не говорило.

Надо идти завтракать. А то они будут волноваться. Крони натянул еще вчера ушитый Кирочкой комбинезон и сунул записку в карман. Ему жаль было расставаться со свидетельством причастности к миру, перед которым бессильны и Мокрица, и все директора, и — как его звали? — квартальный Ратни, грязная жаба с лицом голодного паука.

Он вошел в столовую и сразу догадался, что они уже обо всем знают.

— Доброе утро, — сказал он. — Куда садиться?

— На свое место, — ответил Круминьш, не поднимая глаз от тарелки, потому что ему хотелось смеяться.

— Макароны будешь? — спросил Петерсон, обладавший удивительным свойством переходить на «ты» на второй час знакомства.

— Буду, — сказал Крони.

— Как спалось? — спросил Такаси.

— Хорошо, спасибо.

Петерсон подвинул к Крони тарелку с макаронами, молоко, сок.

— Можно подумать, что я именинник, — сказал Крони. — Все молчат и слушают.

Он резко подвинул к себе стакан с соком, сок выплеснулся из стакана и брызнул на брюки.

— Доннерветтер! — вырвалось у Крони.

И хохот, как наводнение, захлестнул столовую.

И когда стало потише, Анита сказала рассудительно:

— Гюнтер переборщил со словарным запасом.

— Надо было лучше фильтровать, — сказал Станчо.

— Правильно, — согласился Такаси. — Умоляю тебя, Крони, не произноси слов, которые тебе приходят в голову в моменты стресса. Родители не обращали должного внимания на воспитание Гюнтера.

— Не обижай моих родителей, — сказал Гюнтер почти серьезно. — Они пытались сделать все, что могли, и даже послали меня в школу.

— Наташа, — сказал Крони, — передай мне, пожалуйста, соль.

— Почему вы так смотрели на меня? — спросила Наташа, когда они после завтрака вышли из палатки. — Как будто вы со мной знакомы.

— Я знаю одну девушку, там, у нас. Она очень на вас похожа.

— Она вам нравится?

— Она не может мне нравиться. Она чистая, а я — вонючий трубарь.

— Кто?

— Трубарь, который чинит трубы в туннелях.

— Крони, — сказал Круминьш. — Если вы готовы к разговору, мы вас ждем.

Крони кивнул.

— Я тоже останусь, — сказала Наташа.

— Неволить никого не буду, — сказал Круминьш. — Только подумайте, что работать нам осталось несколько дней. А может, и того меньше. Зарядят дожди, и все. Я сам постараюсь успеть на раскоп.

Все выслушали его, не возражая, как упрямые школьники, давно решившие уйти в кино со скучного урока. И остались. Уехали только Анита, ценившая каждую минуту археологического счастья, и Петерсон, который вышел на совершенно неповрежденную жилую комнату и не хотел рисковать, откладывая работу на день.

— Вернемся в столовую? — спросил трубарь.

Пресс-конференция выглядела буднично, совсем не так, как положено встречаться представителям столь далеких цивилизаций. Единственная трудность заключалась в том, что Крони не знал, как начать. И потому сказал:

— Я, если позволите, расскажу вам о вонючем трубаре, о Чтении и путешествии к Огненной Бездне, о том, что узнал от Спелое и как пошел искать Город Наверху и светлую пещеру с голубым потолком. А потом вы расскажете о том, что мне самому еще неясно…

Гюнтер, Макс Белый и Крони вернулись от входа в подземелье на три часа позже, чем обещали. Виноват был гравитолет, который сломался, и Станчо пришлось выручать их на обычном вездеходе.