Капитан звездного океана - Страница 35

Унгхыр в тайгу ушла, там жить стала. Никого из людей с тех пор не видела она. И только тахть — ночные птицы, в которых обратились души Хонглик, Вакук, Саньпак и других ее подруг, погубленных чогграмами, — только они иногда навещали ее. Зла на Унгхыр они больше не держали — много, ох много раз приходили с той поры орлиный месяц и вороний месяц, много раз зима сменялась летом. Время все прощает…

…Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее — черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…

И тут Володя снова задумался: куда он попал? Что вокруг творится? Если то, что он вдруг оказался в тайге, еще можно объяснить потерей памяти, то как объяснишь превращение птиц в женщин? А то, о чем рассказывала Унгхыр? Чогграмы — неведомые существа, голубая лилия — неведомый цветок… «Фантастика», — беспомощно подумал Володя, не зная, что еще подумать.

Тахть улетели, когда темнота ночи чуть-чуть побледнела. Потом небо стало светлеть все быстрее, и наконец из-за облаков потянулись во все стороны бледно-желтые полосы солнечных лучей.

Запели птицы, и несколько минут Володя сидел совсем ошеломленный: никогда он такого не слыхивал! Сначала хор птичьих голосов казался сплошным и однообразно-оглушительным, а потом выделилось в нем звонкое чириканье, и радостный щебет, и веселое тирлиньканье, и долгие, будто насмешливые, посвисты, а то еще изредка всполошенно взвизгивала какая-то пичуга.

Старуха поднялась и выбралась наружу, оглянувшись на Володю. Он понял: сейчас старая Унгхыр отведет его на восточный склон! — и вскочил.

Костер остался тихо тлеть посреди шалаша. Серый дым слоистой струйкой втягивался в круглую дыру вверху.

Унгхыр не спеша шла впереди, отводя от лица ветви и придерживая их, чтобы они не хлестнули Володю. Она ни разу не оглянулась, но если Володе становилось трудно идти или он уставал, она замедляла шаги, словно чувствовала это.

Они шли долго. Трава, в начале пути влажная от росы, подсохла, только у самой земли еще была сырой, а верхушки стали жесткими и сухими. Путь все не кончался. Володя шел и монотонно думал, что, конечно, это был сон, там, в шалаше: сон про птиц-женщин, про молодую Унгхыр — вон впереди сгорбленная старушечья спина… Ой! Да где же она?

Старухи впереди не было. Володя метнулся туда-сюда… Он уже привык к старухе, да и жалко ее стало после того, как приснился этот странный сон. А главное — что теперь одному делать? Куда идти?

Сзади что-то зашуршало. Володя повернулся так резко, что его шатнуло в сторону. Из-за кустарника сверкали желтые звериные глаза…

В них было нечто чуждое и в то же время — живое, трепетное и даже дружеское. Володя стоял неподвижно, а лапки маленьких, как кустики, пихт шевельнулись, раздвигаясь. Высунулась голова зверя. Была она круглая, с короткими торчащими ушами, будто кошачья, только крупнее, размером с голову дворняжки. И морда не злая, похожая на собачью. Зверь осторожно продвигался вперед, как-то странно припадая на левую сторону, и вдруг он взвизгнул и оскалился, но Володя понял — от боли. Поскуливая, как побитый щенок или голодный котенок, зверь приближался, неотрывно глядя на мальчика желтыми глазами. И Володя догадался, что привлекало в них: нормальный, круглый, как у человека или собаки, зрачок, а не узкая щелочка, как в глазах тигра, рыси или кошки. Словом, этот зверь был собака, куда больше, чем кошка, и Володя, который любил собак, поглядел на него с меньшей опаской.

Зверь подошел совсем близко. Повернулся боком, и Володя даже вскрикнул. Зверь заскулил еще жалобнее, а в желтых глазах по-прежнему обращенных к Володе, появилось что-то просящее. Между его ребер торчал обломок какой-то палки, покрытой запекшейся кровью. Серо-желтая короткая, жесткая шерсть вокруг раны тоже была в крови. «На сук где-то напоролся, — решил Володя. Это же надо — за помощью к человеку пришел!» Он читал и слышал всякие такие истории, но не очень-то им верил, считая выдумками писателей или просто охотничьими байками, но вот поди ж ты!

Володя осторожно взялся за торчащий обломок. Зверь вздрогнул, напрягся. Володя уцепился ногтями, потянул — и в руках у него оказался кусок стрелы с окровавленным зазубренным наконечником, привязанным к древку узкой берестяной лентой…

Володя обалдело посмотрел на стрелу. «Откуда это здесь?! Надо же!» — подумал он, как уже не раз думал вчера и сегодня. А больше ничего не шло в голову. Он машинально завернул обломок в лист папоротника, сунул в карман джинсов. Другим листком оттирая руки, увидел, что тоже порезался стрелой: на указательном пальце была царапина. Володя замотал ее носовым платком и подумал: надо бы, наверное, и зверю что-то приложить к ране, но только что? Он поднял глаза на зверя — а тот, издав невнятный звук, вроде короткого мяуканья, отпрыгнул в кусты. Зашуршал пихтач — и опять тихо стало в тайге, будто ничего и не было, а просто кончился еще один Володин сон…

Но кончился этот — начался другой: кто-то засопел сзади, и не успел мальчик повернуться, как на него обрушилось что-то темное, заслонило глаза. Сильные и ловкие руки стянули его путами, потом его подняли и куда-то понесли.

…Сначала было тихо, только вдали будто гудел самолет. Кружит высоко, гул то утихает, то снова усиливается. Володя открыл глаза. Он стоял, привязанный за локти и под коленями к какому-то негладко обтесанному столбу, саднило ладони, а руки были вывернуты назад так крепко, что ныли плечи.

Внезапно к нему подскочил человек. Худое, все в резких складках лицо его состояло, казалось из одних углов, а между нависших морщинистых век будто угольки раскаленные воткнуты: столько злобы в маленьких глазках. На лицо свешивались черно-седые волосы, а на голове — венок не венок, а будто бы стружки древесные, свитые вместе, надеты. И На поясе такие же стружки. Черный халат, с огненной молнией на груди, развевается. Не то пляшет, не то скачет человек, быстро-быстро перебирая ногами, мелькая мягкими сапожками да черными, с огненным узором, наколенниками. В руках мечется обруч, не то тканью, не то кожей обтянутый. С одной стороны ремни перекрещены, к ним деревянное кольцо привязано, и человек то и дело за это кольцо дергает. Гудит обруч, жужжит, визжит на разные голоса, будто тысячи неведомых живых существ в нем скрыты. А с другой стороны на шкуре изображение зверей. Вот кажется, лось склонил рогатую голову. Вот змея свилась в кольцо…

Володя осмотрелся. На утоптанной поляне торчала засохшая елка. Ветви на ней были все срублены, только четыре осталось. И на них, среди желтых полуосыпавшихся иголок, тоже висели кудрявые стружки. Вокруг елки воткнуто несколько прутьев со свернувшимися в трубочку сухими листьями: вот, кажется, клен, ольха… И еще чудо: стоит, накренившись, под елкой деревянный грубо вырезанный идол.

Тут Володя чуть не ахнул от изумления: напротив — как он только не приметил ее раньше! — точно так же, как и он, притянута к столбу старая Унгхыр. Теперь шаман — или как его там? — перед ней скакал. Поодаль, окружая площадку, стояли люди. Мужчины, женщины, дети. Все в узорчатых халатах, у всех косы: у женщин по две, у мужчин — одна: пожестче, покороче. У женщин налобники из затейливо скрученных железок, из маленьких звериных шкурок, ажурные подвески покачиваются. Все стоят как зачарованные, глаз с шамана не сводят, только выкрикивают:

— Ух-та! Ну, давай!

А шаман после таких одобрений еще быстрее скачет, еще ловчее извивается, еще громче распевает:

— Куа, куа, куа! На той горе живущие большие волки, двое вместе ко мне спуститесь, один белый, другой черный! В том море живущий красный сивуч, ко мне на помощь явись! В той туче живущий ярый гром, греми оглушительнее, сильнее ударь! Молния, сверкая ослепительно, вонзи свой огненный палец в головы оборотней! Пепел их соберем, развеем по ветру, чтобы не проросло злое колдовство черным папоротником, отступились чогграмы, чтобы вновь расцвела в тайге голубая лилия, насыщающая голодных, исцеляющая больных, исполняющая желания!