Избранное - Страница 86

Пока я задавал себе этот вопрос, вновь подскакали конные. Копыта высекали искры из мостовой. Всадники подъехали вплотную к канонирам.

Первым, обогнав всех, подлетел толстяк, лицо которого трудно было различить при свете факелов и который не столько говорил, сколько по-бычьи ревел. Он размахивал длинной саблей и еще издали заорал:

— Граждане канониры, к орудиям! Я генерал Анрио. Ребята, кричите: «Да здравствует Робеспьер!» Изменники вон там, ребята! Подпалим-ка им усы! Они думают — такие славные ребята, как вы, будут плясать под их дудку. Это мы еще посмотрим. Здесь я, а меня вы знаете, ребята, верно?

Ни слова в ответ. Анрио покачнулся в седле, натянул поводья, откинулся назад и поднял на дыбы несчастную лошадь, изнемогавшую под его тяжестью.

— Тысяча чертей! — продолжал он.— Где офицеры? Да здравствуют нация и Робеспьер, так вас растак, друзья! Мы все тут санкюлоты и ребята что надо. Мы не лыком шиты, верно? Вы меня знаете, канониры. Вам известно, что я не робкого десятка. А коли так, наводи на эту лавочку, на этот Конвент, где засели плуты и негодяи!

Один из офицеров подошел к нему и цыкнул:

— Привет, и проваливай. Я в этой игре не участвую, а тебя не видел и не слышал. Ты мне надоел.

Второй офицер остановил первого:

— Погбди! Почем знать, может, этот старый пьянчуга и вправду генерал?

— А мне-то что? — огрызнулся первый и сел.

Анрио исходил слюной:

— Да я тебе череп, как дыню, расколю, если не подчинишься, тысяча проклятий!

— Ну-ну, без вольностей, детка! — отпарировал офицер, грозя ему банником.— Полегче, пожалуйста, гражданин!

Напрасно спутники Анрио, состоявшие при нем вроде как адъютантами, пытались поднять офицеров и подвигнуть их на решение: те внимали им еще меньше, чем пьянице генералу.

Вино, кровь, бешенство ударили Анрио в голову. Он вопил, бранился, проклинал, выл, бил себя в грудь, шляпа с пышным плюмажем свалилась у него с головы, он метался из стороны в сторону и путался в ногах у артиллерийских уносов. Канониры глазели на него, смеялись и не двигались с места. Вооруженные граждане с факелами и свечами сбегались посмотреть и тоже смеялись.

Анрио осыпали грубыми ругательствами, он отвечал языком пьяного кабатчика.

— Ишь ты, кабан, до чего разъелся, только вот клыки выдраны! Гляди, как на нас этот хряк с перьями наседает!

Анрио надсаживался:

— Ко мне, добрые санкюлоты! Ко мне, отважные силачи! Я истреблю эту бешеную сволочь Тальена! Перережем глотку Буасси д’Англа, выпотрошим Колло д’Эрбуа, чикнем по шейке Мерлена из Тионвиля, пустим на мясо по-депутатски Бийо-Варенна, ребята!

— А ну прекрати, старый дурак! — рявкнул на него артиллерийский фельдфебель.— Кругом и марш отсюда! Надоело. Закрывай балаган — не будет по-твоему.

С этими словами он ударил лошадь Анрио эфесом тесака по носу. Бедное животное помчалось по площади, унося толстого наездника, чьи сабля и шляпа покатились по мостовой, и опрокидывая на своем пути захваченных врасплох солдат, женщин, пришедших вместе с секциями, и детишек, сбежавшихся вслед за взрослыми.

Пьяница еще раз пошел в атаку и несколько вежливее — потеря шляпы и прогулка галопом отчасти отрезвили его — обратился к другому офицеру:

— Подумай, гражданин: приказ открыть огонь по Конвенту отдан мне Коммуной, а также Робеспьером, Сен-Жюстом и Куто-ном. Я — начальник Парижского гарнизона. Ты меня слышишь, гражданин?

Офицер снял шляпу, но ответил с неколебимым хладнокровием:

— Предъяви мне письменный приказ, гражданин. Уж не считаешь ли ты меня дураком, который откроет огонь без приказа? Еще чего! Я не со вчерашнего дня на службе, чтобы завтра дать отправить себя на гильотину. Покажи мне подписанный приказ, и я сожгу Национальный дворец вместе с Конвентом, как коробку спичек.— С этими словами он подкрутил усы, повернулся к Анрио спиной и добавил через плечо: — А впрочем, можешь сам скомандовать прислуге «огонь»! Я не возражаю.

Анрио поймал его на слове. Он направился к Блеро.

— Канонир, я тебя знаю.

Блеро изумленно воззрился на него и протянул:

— Ишь ты! Он меня знает.

— Приказываю повернуть орудие вон на ту стену и открыть огонь.

Блеро зевнул и принялся за дело. Навалившись плечом, он развернул орудие, затем согнул высокие колени и, как опытный наводчик, ловко вывел целик и мушку на одну линию с самым большим из освещенных окон дворца.

Анрио торжествовал.

Блеро выпрямился во весь рост и скомандовал четырем номерам, вставшим по двое с каждой стороны лафета и готовым выполнить свои обязанности:

— Это еще не все, ребятки. Придется малость довернуть колесом.

Я смотрел на орудийное колесо, подававшееся то вперед, то назад, и мне чудилось, что я вижу мифическое колесо Фортуны. Да, это было оно, оно самое, только в зримой форме...

От этого колеса зависели сейчас судьбы мира. Если оно сдвинется вперед и орудие будет наведено, Робеспьер выйдет победителем. В эту минуту депутаты Конвента уже знают о прибытии Анрио; в эту минуту они садятся в свои курульные кресла, чтобы встретить смерть,— об этом рассказывают вокруг те, кто убежал с трибуны для публики. Если орудие выстрелит, Национальное собрание разгонят и явившиеся на площадь секции перейдут под эгиду Коммуны. Террор усилится, затем смягчится и наконец завершится... приходом Ричарда Третьего, или Кромвеля, или — почем знать? — Октавиана.

Я смотрел затаив дыхание и не смея раскрыть рот. Скажи я Блеро хоть слово, брось я под колесо хоть песчинку, дунь хотя бы на обод — оно пойдет в другую сторону. Нет, нет, я не отважусь на это, я хочу видеть то, что может породить только судьба!

Перед орудием тянулся невысокий, истертый тротуар, и четырем пушкарям никак не удавалось удержать на нем колеса, поочередно съезжавшие обратно.

Блеро отступил на шаг, скрестив руки на груди с раздосадованным видом недовольного виртуоза. Лицо его искривилось в гримасе. Он повернулся к офицеру-артиллеристу.

— Лейтенант, ребята слишком молоды. Вся прислуга слишком молода: ей не управиться с пушкой. Пока будете давать таких, дело не пойдет. Никакого удовольствия от работы не получаешь.

— А я тебе и не приказывал огонь открывать. Я вообще молчу,— огрызнулся лейтенант.

— Ну, тогда другое дело,— зевнул Блеро.— Я тоже выхожу из игры. Спокойной ночи!

Одновременно с этим он пихнул ногой орудие, откатил его и улегся на лафет.

Анрио обнажил саблю — ее кто-то подобрал и принес владельцу.

— Откроешь огонь? — рявкнул он.

Блеро курил, в руке у него был потухший фитиль.

— Свечка погасла,— ответил он.— Иди-ка ты спать.

Анрио, задыхаясь от бешенства, нанес такой удар саблей,

который, казалось, расколет стену, но он рубанул тупой стороной клинка и так неловко, что, насколько я мог судить, лишь разорвал рукав мундира и содрал кожу.

Этого оказалось достаточно, чтобы Анрио проиграл. Разъяренные артиллеристы обрушили на его коня град ударов кулаками, ногами, банниками, и незадачливый генерал, весь в грязи и лежа поперек седла, как куль с зерном на ослиной спине, был унесен своим скакуном по направлению к Лувру, а оттуда, как вам известно, к Ратуше, где якобинец Коффиналь вышвырнул его через окно.

В эту минуту появляются комиссары Конвента. Они уже издали кричат, что Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и Анрио объявлены вне закона. Секции отвечают на этот магический клич возгласами ликования. Площадь Карусели разом озаряется. На каждом ружье сверкает факел. Вооруженная толпа вопит: «Да здравствует свобода! Да здравствует Конвент! Долой тиранов!» Процессия устремляется к Ратуше, и народ покорно расступается, едва заслышав колдовскую формулу республиканского интердикта: «Вне закона!»

Осажденный в Тюильри Конвент пошел на вылазку и сам осадил Коммуну в Ратуше. Я не последовал за нападающими — у меня не было сомнений в их победе. Я не видел, как Робеспьер прострелил себе челюсть вместо головы и встретил оскорбления тем же гордым молчанием, с каким принял бы триумф. Он ждал, пока Париж изъявит покорность, вместо того чтобы принудить его к ней, как это сделал Конвент. Он проявил трусость, и все повернулось против него. Не видал я и как брат его бросился на штыки с балкона Ратуши, и как разнес себе череп Леба, а Сен-Жюст взошел на гильотину с тем же спокойствием, с каким отправлял на нее других — руки скрещены на груди, глаза и мысли устремлены к небу.