Избранное - Страница 85

Дальше я шел уже спокойнее и мечтая лишь удовлетворить последнее оставшееся у меня желание — посмотреть, как поведет себя судьба и осмелится ли она, дав Робеспьеру частичный триумф, подарить ему затем полный. Я не удивился бы этому.

Толпа на площади была еще так многочисленна и так увлечена зрелищем, что я вышел незамеченным через распахнутые и брошенные всеми ворота. На улице я размашисто зашагал, опустив глаза и не замечая дождя. Вскоре стемнело. Я шел и размышлял. Повсюду я слышал галдеж, дальние раскаты грома, немолчный рокот дождя. Повсюду у меня перед глазами стояли статуя и эшафот, скорбно взиравшие друг на друга поверх как живых, так и отрубленных голов. Меня знобило. Мне постоянно приходилось останавливаться — мимо то следовали войска, то пробегали кучки людей. Я пропускал их, и мои потупленные глаза видели только вымытую дождем скользкую сверкающую мостовую. Я чувствовал, что ноги несут меня, но не понимал куда. Мыслил я трезво, рассуждал логически, видел отчетливо, а поступал как безумец. Воздух посвежел, улицы подсохли, одежда на мне — тоже, а я ничего не замечал. Я шел по набережным, переходил через мосты, возвращался обратно, стараясь держаться от всех подальше, чтобы меня не касались локтями, но мне это плохо удавалось. Повсюду — рядом со мной, впереди, сзади, в голове у меня — был народ, и это было невыносимо. Мне заступали дорогу, меня пихали, тискали. Тогда я останавливался, садился на тумбу или ограду и продолжал размышлять. Все детали картины вновь проходили перед моими глазами, только в еще более ярких красках. Я видел красное Тюильри, черную волнующуюся площадь, тяжелую тучу, огромную статую и огромную гильотину, взирающие друг на друга. Затем я вновь отправлялся в путь, а народ подхватывал меня и толчками нес дальше. Я машинально старался избежать соприкосновения с окружающими, но меня оно не раздражало: напротив, толпа баюкает и усыпляет. Мне даже хотелось, чтобы она не отпускала меня — внешние помехи заглушали тоску, точившую меня изнутри. В этих безумных блужданиях прошла половина ночи. Наконец, усевшись на парапет какой-то из набережных, я поднял голову и осмотрелся. Я сидел перед Ратушей: я узнал ее по красному светящемуся циферблату, впоследствии погасшему, а ныне снова сверкающему; в ту минуту он смахивал на большую кровавую луну и наводил на мысль о неких магических часах. Стрелки показывали двадцать минут пополуночи. Мне почудилось, будто я вижу сон. Больше всего я удивился тому, что вокруг меня, действительно, скопилось много народу. По Гревской площади, по набережным — всюду, сами не зная куда, шли люди. В Ратуше виднелось большое освещенное окно. Это был зал заседаний Коммуны. На ступеньках старого дворца плотными шеренгами стоял батальон санкюлотов в красных колпаках, вооруженный пиками и распевавший «Марсельезу»; все остальные пребывали в подавленности и говорили вполголоса.

Я принял мрачное решение отправиться к Жозефу Шенье. Вскоре я добрался до узкой улочки на острове Сен-Луи, где он прятался. Старуха, наше доверенное лицо, заставила меня долго ждать и поэтому открыла мне, вся дрожа, но сообщила, что Шенье спит, весьма довольный днем; выйти он не отважился, но принял у себя десять депутатов; завтра Робеспьера атакуют, а девятого Мари Жозеф вместе со мной вызволит господина Андре; пусть же он набирается сил.

Разбудить его и сказать: «Твой брат мертв, ты придешь слишком поздно. Ты возопишь: «Брат мой!» — и тебе не ответят. Ты скажешь: «Я хотел его спасти» — и тебе не поверят ни при жизни, ни по смерти и каждый день будут кричать: «Каин, что ты сделал с братом твоим?»

Разбудить его, чтобы сказать это? Ну нет!

— Пусть набирается сил,— согласился я.— Завтра они ему понадобятся.

И я возобновил свой ночной поход по улицам, решив не возвращаться к себе, пока событие не произойдет. Всю ночь я бродил от Ратуши до Национального дворца, от Тюильри до Ратуши.

День восьмого термидора занялся рано и был великолепен. Тянулся он долго. Я наблюдал снаружи борьбу внутри главного учреждения Республики. На площади у Национального дворца, против обыкновения, царила тишина, зато в самом здании не смолкал шум. Народ целый день ждал себе приговора, но напрасно. В городе формировались враждующие партии. Коммуна призывала к оружию целые секции Национальной гвардии. Якобинцы пламенно ораторствовали перед отдельными группками. Люди шли с оружием и, судя по тревожным хлопкам выстрелов, пробовали его. Вновь настал вечер, и мы узнали только, что Робеспьер силен, как никогда: он нанес удар своим врагам в Конвенте, где произнес впечатляющую речь.

Наконец наступил второй день, день кризиса, и мои усталые глаза издалека приветствовали его. Весь день громогласный спор бушевал в содрогавшемся от него дворце. Когда чей-нибудь крик, чье-нибудь слово вырывалось наружу, Париж приходил в трепет и каждый менялся в лице. Кости падали на зеленое сукно, где на кону стояли головы. Иногда кто-нибудь из бледных игроков подбегал к окну, чтобы освежить лицо; тогда народ с тревогой спрашивал, за кем же осталась партия, в которой разыгрывается его судьба.

К концу дня и заседания мы узнаем, что брошен странный, неожиданный, непредвиденный, неслыханный клич: «Долой тирана!» — и Робеспьер в тюрьме. Тотчас же начинаются военные действия. Каждый поспешно занимает свой пост. Бьют барабаны, сверкает оружие, раздаются команды. Из Ратуши доносится набат: она словно призывает своего повелителя. Тюильри ощетинивается штыками. Освобожденный Робеспьер царит в своем дворце, Национальное собрание — в своем. Целый вечер Коммуна и Конвент, предавая друг друга анафеме, зовут на помощь.

Народ колебался между двумя этими силами. Граждане бродили по улицам, окликая и расспрашивая знакомых, обознаваясь и боясь погубить себя вместе с нацией; многие замирали на месте, грохали о мостовую прикладом и, опершись подбородком на дуло, оставались в этом положении ждать утра и ясности.

Была полночь. Я находился на площади Карусели, когда на нее прибыло десять орудий. При свете факелов и зажженных запальников я увидел, что офицеры расположили пушки как придется, словно не на позиции, а в артиллерийском парке: одни — стволами к Лувру, другие — к реке. В отдаваемых командах не чувствовалось уверенности. Артиллеристы остановили лошадей и спешились, не зная, в чье распоряжение поступают. Канониры улеглись на землю. Подойдя к ним, я заметил, что один пушкарь, вероятно самый усталый и наверняка самый длинный из всех, удобно устроился на лафете своего орудия и уже начал посапывать. Я потряс его за руку. Это был мой мирный канонир, мой Блеро.

Он в замешательстве почесал голову, заглянул мне в лицо и, узнав меня, довольно лениво поднялся во всю свою длину. Его товарищи, привыкшие чтить в нем фейерверкера, заторопились к пушке, полагая, что надо помочь проделать какой-то маневр. Блеро потянулся для разминки и объявил:

— Да лежите вы, лежите. Ничего не случилось — просто гражданин хочет пропустить со мной по глоточку. Ну, чего встали?

Его сотоварищи улеглись снова или отошли в сторону.

— Итак, великий мой Блеро, что нового? — начал я.

Он взял орудийный запал, раскурил для развлечения трубку и ответил:

— Да ничего особенного.

— Ах, черт! — вырвалось у меня.

Он шумно затянулся и задымил.

— Ей-богу, ну ей же богу, ничего такого, что стоит внимания! — Блеро повернул голову, с высоты своего роста презрительно посмотрел через плечо на Тюильри — в Национальном дворце были освещены все окна — и бросил: — Адвокаты передрались между собой, и только.

— И у тебя на этот счет нет больше никаких соображений? — полюбопытствовал я и, напустив на себя развязность, попытался потрепать его по плечу, что у меня не получилось.

— Никаких,— подтвердил Блеро с видом неоспоримого превосходства.

Я присел на лафет его орудия и углубился в себя: мне было стыдно сознавать, как мало я философ в сравнении с ним.

Тем не менее я не мог не замечать того, что видел вокруг. Площадь Карусели постепенно заполнялась батальонами, которые становились плотными каре перед Тюильри и с опаской перекликались между собой. Уже подошли секции Горы, Вильгельма Тел-ля, Французских гвардейцев и Фонтен-Гренель. Они строились вокруг Конвента, но с какой целью — чтобы взять его в кольцо или защищать?