INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Страница 66

Во все время рассказа Сержи, по-видимому, всецело был им поглощен, ибо мысли, на которые он наводил, вполне соответствовали обычной теме его мечтаний. Бутрэ время от времени испускал выразительный вздох, не выражавший, однако, ничего, кроме нетерпения и скуки; актер Баскара бормотал сквозь зубы неясные слова, которые, казалось, глухо намечали монотонный и меланхолический басовый аккомпанемент к мрачной повести arriero, а часто повторявшееся движение его руки внушало мне подозрение, что он перебирает четки. Что до меня, я восхищался поэтическими обрывками предания, естественно сплетавшимися с рассказом простолюдина и сообщавшими этому рассказу краски, которыми бы не погнушалось просвещенное вкусом воображение.

— Это не все, — продолжал Эстебан, — и прошу вас выслушать меня до конца, прежде чем приступать к вашей опасной затее. После смерти Гисмондо и его сообщников это мерзкое логово, внушавшее отвращение всем людям, стало достоянием дьявола. Даже дорога, ведущая к нему, была заброшена, как вы можете это заметить. Достоверно известно только то, что каждый год, двадцать четвертого декабря, в полночь, — сеньоры, это сегодня, и скоро это произойдет — окна старого замка внезапно ярко освещаются. Те, кто осмелился проникнуть в эти страшные тайны, знают, что в это время рыцарь, оруженосец и паж возвращаются из обиталища мертвых, чтобы принять участие в кровавой оргии. Это приговор, который тяготеет над ними до скончания веков. Немного позже входит Инес в саване, который она сбрасывает, чтобы явиться в своем обычном наряде, Инес, которая пьет и ест, поет и танцует с ними вместе. Когда в горячке своего безумного веселья они забываются, воображая всякий раз, будто оно никогда не окончится, девушка показывает им свою незакрывающуюся рану, касается их сердец пылающей рукой и возвращается в огонь чистилища, заставив их вернуться в адский огонь.

Последние слова вызвали у Бутрэ раскат судорожного хохота, от которого он чуть не задохнулся.

— Черт бы тебя побрал! — воскликнул он, крепко, по-приятельски хлопнув arriero по плечу кулаком. — Чуть было я не растрогался от всей этой ерунды, которую ты, впрочем, недурно рассказываешь; я уже чувствовал себя взволнованным, как дурак, но ад и чистилище привели меня в себя. Предрассудки, каталонец! Предрассудки ребенка, которого можно испугать маской! Старые суеверные басни, которым в наши дни верят только в Испании! Увидишь, помешает ли мне страх перед дьяволом найти вкус в вине, — кстати, все это мне напомнило, что я хочу пить. Поторопи же, пожалуйста, своих мулов, а я — лишь бы скорее увидеть ужин на столе, — я готов поднять бокал за самого сатану.

— Это те самые слова, которые сказал и мой отец, когда кутил с другими солдатами в Маттаро, — заметил arriero. — Когда у хозяина таверны спросили еще вина, тот ответил: «Вино осталось только в замке Гисмондо». — «Так я его достану, — сказал мой отец, который был тогда нечестивым, как последний негодяй. — Клянусь святым телом Господним, достану, хотя бы его разливал сам сатана. Я пойду». — «Не пойдешь, ой, не пойдешь!» — «Пойду», — бросил он им и прибавил еще более страшное богохульство; да так заупрямился, что пошел.

— Кстати о твоем отце, — сказал Сержи, — ты не ответил на вопрос Бутрэ. Что же такого страшного он видел в замке Гисмондо?

— То, что я вам рассказывал, благородные сеньоры. Пройдя длинную галерею со старинными картинами, он остановился на пороге пиршественного зала и, так как дверь была открыта, довольно смело заглянул внутрь. Окаянные сидели за столом, и Инес показывала им свою кровавую рану. Затем она стала танцевать, и каждый шаг приближал ее к месту, где и стоял отец. Сердце его вдруг не выдержало при мысли, что она идет за ним. Он грохнулся замертво и пришел в себя только на следующий день на паперти приходской церкви…

— Где он заснул накануне, — подхватил Бутрэ, — потому что выпитое вино помешало ему пойти дальше. Сон пьяницы, мой бедный Эстебан! Да будет земля ему так же легка, как прежде бывала неустойчива под его ногами. Но что же этот дьявольский замок, неужели мы никогда не доберемся до него?

— Мы прибыли, — ответил arriero, останавливая своих мулов.

— И вовремя, — сказал Сержи. — Вот уже начинается буря, и — странная вещь в такое время года! — я два или три раза слышал гром.

— Его всегда слышат в это время около замка Гисмондо, — заметил arriero.

Он еще не кончил говорить, как ослепительная молния разорвала небо, и мы увидели белые стены старого замка с его башенками, столпившимися, как стадо призраков, на вершине огромной скалы.

Главные ворота, казалось, долго оставались запертыми; но верхние петли вместе с поддерживавшими их камнями в конце концов, по-видимому, уступили действию времени и непогоды; обе створки ворот, упавшие друг на друга, изъеденные сыростью и совершенно изувеченные ветром, нависали над входной площадкой, готовые сорваться. Нам нетрудно было сбить их совсем. В проходе, образовавшемся у их основания, где с трудом поместился бы человек, набились обломки арки и свода; их нужно было убрать, для того чтобы пройти. Затем крепкие листья алоэ, пробившиеся сквозь расщелины, упали под ударами наших шпаг, и повозка очутилась среди широкого проезда, по плитам которого не катилось ни одно колесо со времен Фердинанда Католика. Мы поспешили зажечь несколько факелов, которыми запаслись в Маттаро; их пламя, раздуваемое сильным ветром, к счастью, сопротивлялось взмахам крыльев ночных птиц, что с жалобными криками вылетали из всех расщелин старого здания. Эта сцена, в которой действительно было что-то причудливое и мрачное, невольно напомнила мне спуск Дон-Кихота в пещеру Монтесиноса; и веселое замечание, которое я сделал по этому поводу, вызвало бы, может быть, улыбку у arriero и даже у самого Баскара, если бы они еще могли улыбаться; но их уныние увеличивалось с каждым шагом.

Наконец перед нами открылся главный двор. Слева простирался обширный навес, служивший крышей какому-то подобию сарая, который некогда, как об этом свидетельствовали железные кольца, вделанные в стену через одинаковые промежутки, должен был защищать от непогоды лошадей владельца замка. Мы обрадовались, что сможем поместить здесь наш экипаж. Эта мысль, казалось, развеселила даже Эстебана, который прежде всего заботился о благополучии и отдыхе своих мулов. Два факела, воткнутые в петли, как будто нарочно приготовленные для них, осветили это убежище своим веселым огнем; фураж, нагруженный на запятки нашей повозки и теперь в изобилии разложенный перед мулами, измученными голодом и усталостью, снова вызвал у них веселость, так что на них приятно было смотреть.

— Вот и прекрасно, сеньоры, — сказал Эстебан, слегка приободрившись. — Думаю, что мои мулы смогут переночевать здесь; а, по пословице, погонщику хорошо там, где могут разместиться его мулы. Если вам будет угодно оставить мне немного провизии, чтобы поужинать около них, то я полагаю, что смогу отвечать вам за них до завтрашнего утра, — ведь я меньше боюсь чертей, живущих в конюшне, нежели тех, что живут в гостиной. Это славные ребята, к которым мы, arrieros, так привыкли, что чувствуем себя с ними запросто. Их злости хватает лишь на то, чтобы спутать гривы лошадям или выскрести их против шерсти. А что до нас, бедняков, так они довольствуются тем, что крепко пощиплют нас и на целую неделю оставят желтые пятна, которых не смыла бы вся вода Тера; или нашлют на нас судороги, от которых сворачивает икры; или навалятся на живот, хохоча как сумасшедшие. С помощью Божьей да трех бутылок паламосского вина, которые сеньор капитан мне обещал, я в силах буду это одолеть.

— Вот вино, — сказал я, помогая ему отвязать повозку, — а вот, кроме того, два хлеба и кусок жареной баранины. Теперь, когда кавалерия и обоз разместились, пойдем наверх и поможем устроиться пехоте.

Мы зажгли четыре факела и двинулись по большой лестнице, сплошь загроможденной обломками; Баскара шел между Сержи и Бутрэ, которые ободряли его словом и примером, заставляя страх отступить перед тщеславием, столь властным над душой испанца. Должен признаться, что в этом вполне безопасном вторжении было что-то необычайное и фантастическое, втайне льстившее моему воображению, и могу добавить, что оно представляло достаточно трудностей, способных возбудить наш пыл. Часть стен обрушилась, и в самых различных местах на нашем пути воздвигались внезапные баррикады, которые нужно было либо обходить, либо преодолевать. Доски, брусья, целые балки, упавшие с потолка, перекрещивались и перепутывались во всех направлениях на разбитых ступенях, осколки которых вставали дыбом, когда мы ступали по ним. Рамы старых окон, через которые свет проникал в вестибюль и на лестницу, давно уже обвалились, вырванные бурями, и мы обнаруживали их следы лишь по треску разбитых стекол, лопавшихся у нас под сапогами. Неистовый ветер, гнавший снег, с ужасным воем врывался в те проемы, откуда рамы сорвались столетие или два тому назад, а буйные сорняки, семена которых сюда забросили бури, еще более затрудняли нам путь и делали зрелище еще более мрачным. Я подумал про себя, что сердце солдата легче и скорее зажглось бы, если бы надо было атаковать редут или штурмовать крепость. Наконец мы добрались до площадки второго этажа и остановились перевести дух.