Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга - Страница 71

«Прошлую субботу мы были на церемонии перевезения тела покойного императора в Казанский собор», – сообщала леди Дисброо в письме от 8 (20) марта 1826 г. (Похороны императора были назначена на 2 (14) марта.) «Мы, дамы дипломатического корпуса, – продолжает Дисброо, – получили особое приглашение быть в девять часов в церкви и оставаться до окончания церемонии. Мы собрались в церковь рано и пробыли там от половины 11-го до трех». В записках англичанки имеются отрывочные сообщения о церемонии погребения; разумеется, она обращала внимание более на внешнюю сторону происходившего. «Печальная колесница была золотая, с высоким катафалком… Вдовствующая императрица вошла первая. За гробом следовали Государь с Государыней, герцог Веллингтон и чины, несшие регалии… Церковь при полном освещении была красивее, чем можно было предполагать»[845].

Внезапная кончина императора Александра I и создавшаяся обстановка междуцарствия активизировала деятельность дворян, стремившихся к установлению в России конституционного строя. 14 декабря «северные» декабристы вывели на Сенатскую площадь несколько преданных им полков, надеясь оказать этой вооруженной демонстрацией давление на власть. «Во всем видна неурядица, – сетовал граф Федор Александрович Растопчин. – Присягнули императору Константину, а в церквах продолжают молиться об императоре Александре, ибо Синод не прислал указа архиепископу…»[846]

В самый критический момент великий князь Николай получил военную поддержку. Как пишет Александр Дюма: «Отовсюду прибывали новые полки и немедленно занимали позиции. Саперы встали в боевом порядке у Эрмитажа, а с Невского проспекта появилась часть Московского полка под командованием Ливена. Их появление восставшие встретили радостными криками. Они решили, что прибывают ожидаемые подкрепления. Но вместо того, чтобы присоединиться к ним, новоприбывшие выстроились перед зданием Судебной палаты лицом к дворцу и, вместе с кирасирами, артиллерией и кавалергардами, замкнули восставших в железное кольцо»[847].

Но помимо военной помощи Николай обрел и духовную поддержку. О том, как это происходило, пишет все тот же французский романист. «В этот момент, перекрывая шум суматохи, послышалось церковное пение, и на площади появился митрополит в сопровождении духовенства. Он шел из Казанского собора с иконами, чтобы во имя неба приказать восставшим вернуться к исполнению своего долга. Но их руководители, выйдя из рядов, закричали священникам:

– Идите прочь! Не мешайтесь в земные дела!

Николай, опасаясь святотатства, приказал им удалиться. Митрополит повиновался»[848].

В конце концов отдали приказ стрелять по восставшим картечью, и восстание подавили.

«Когда зачинщиков повесили и суд был окончен, то служили в Казанской церкви молебен, и государь император присутствовал, и это было поставлено в укор, – пишет А.О. Смирнова-Россет. – А что если бы удалось им иметь успех, в России произошла бы кровавая и, как говорил Пушкин, беззаконная и безрассудная резня»[849]. (Анна Осиповна неточно передает известные слова А.С. Пушкина, относящиеся к восстанию Пугачева: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный».)

В те годы одним из клириков Казанского собора был протоиерей Петр Николаевич Мысловский (1777–1846). В эпоху «первого храма» он еще не числился в штате Казанской церкви, а подвизался в сане протодиакона при Зимнем дворце. Вот что писал о нем С.П. Жихарев: «3 апреля 1807 г. Вчера познакомился с придворным протодиаконом, Петром Николаевичем Мысловским… Мысловский знает музыку и играет на фортепиано. Голос у него не огромный, как у прочих протодиаконов, но, в замену, он отлично образован и, кажется, недолго останется в настоящем звании, а поступит на какую-нибудь видную священническую или протопопскую вакансию»[850]. А позднее, перечитывая свои записки, Жихарев сделал такое примечание: «П.Н. Мысловский впоследствии был ключарем, а наконец, и протоиереем Казанского собора, и в этом сане некоторое время занимал должность увещателя подсудимых. Автор „Дневника“ (С.П. Жихарев. – а. А.), в продолжение своего с ним знакомства, не может достаточно нахвалиться дружеским расположением этого достойного человека и обязан ему многими любопытными сведениями, не всякому доступными»[851].

Особый интерес вызывает упоминание о том, что протоиерей Петр Мысловский являлся «увещателем подсудимых», то есть исполнял обязанности тюремного священника. Именно ему довелось вести «душеспасительные беседы» с декабристами, находившимися под следствием. Одним из участников восстания на Сенатской площади был Н.В. Басаргин, оставивший потомкам свои воспоминания. Вот что пишет он о своей встрече с отцом Петром.

«Священник (протоиерей Казанского собора Мысловский, с которым многие из наших товарищей впоследствии очень сблизились и которого до сих пор они считают человеком, принимавшим в нас и личное сердечное участие) пригласил меня сесть на диван и начал беседу, уверяя, что он совсем не с тем видится со мною, чтобы стараться возбудить во мне раскаяние и уговаривать к сознанию; что хотя это именно поручено ему Комитетом и составляет его обязанность, но что он хорошо понимает, что такое поручение должно необходимо возбудить к нему наше недоверие; что не менее того, для него было бы чрезвычайно утешительно истребить в нас эту недоверчивость, чего впрочем он и надеется достигнуть своим к нам сердечным расположением: тогда мы вполне бы убедились, что он ничего более, как ревностный служитель алтаря, посланный Богом для утешения нас в нашем грустном заключении… Беседа наша продолжалась недолго, и впоследствии он был у меня в каземате только один раз, для исповеди Великим Постом. Более этого я не видал его»[852].

В записках Н.В. Басаргина имя о. Петра Мысловского упоминается еще раз, когда речь заходит о казни декабристов. «К четверым прислали протоиерея Мысловского приготовить к смерти, а к Пестелю (лютеранин по вероисповеданию. – а. А.) пастора, – пишет Басаргин. – Их вывели рано, до свету, заковав прежде в железа. Выходя в коридор, они обнялись друг с другом и пошли, сопровождаемые священником и окруженные караулом… Протоиерей Мысловский был при них до последней минуты. У двоих из них, кажется, Пестеля и Каховского, оборвались веревки, и они упали живые… Говорят, что будто бы протоиерей Мысловский хотел было воспротивиться второй казни двух упавших, но что Чернышев настоял на этом…»[853]

Павел Пестель, известный как наиболее твердый в своих убеждениях, как единственный, не желавший каяться в «злоумышлении» как в грехе и предпочитавший спорить с тюремными священниками, логически обосновывая невозможность существования карающего и охраняющего порядок вещей Бога, собирался, «окончив дело, удалиться в Киево-Печерскую Лавру, сделаться схимником и тогда взяться за веру» (несмотря на принадлежность к лютеранству!). Протестантский священник, который посещал Пестеля накануне казни, рассказывал, что тот все-таки, как бы нехотя, причастился. А на эшафоте он встал на колени перед протоиереем Петром Мысловским и произнес твердым голосом: «Отец святой! Я не принадлежу вашей Церкви, но был некогда христианином и наиболее желаю быть им теперь. Я впал в заблужденье, но кому оно не свойственно? От чистого сердца прошу Вас: простите меня в моих грехах и благословите в путь дальний и ужасный»[854].