Героиня мира - Страница 30

Незастегнутая ширинка на бриджах откинулась в сторону, как надрезанная кожа; налившись кровью, он в запале кинулся на меня, теперь все начнется снова. И в это мгновение, среди безумия, он потянул меня вверх и поцеловал, страстно, с горячностью дикаря, кусая мне губы — но только так нежно… Мне удалось оторваться от его рта, и я пронзительно закричала «нет» и повторяла это слово опять и опять, царапаясь и отбиваясь, а он уже не препятствовал мне, он занялся своим делом, но иначе, чем обещал, просто как Гурц, обычным образом, который вполне приемлем, но только не с этим человеком, никогда.

— Ах, красавица моя, — простонал он.

Рука его сжала мне горло, и мои вопли захлебнулись; в мозгу у меня пылал огонь, какая-то страшная сила начала набухать во мне, словно невиданный нарыв, который непременно прорвется… От ужаса я вцепилась в него и почувствовала в руке амулет Вульмартис — ремешок лопнул… (С нижнего этажа доносился грохот и топот, но я слышала только, как надрывается криком мое сердце.) У меня больше ничего не нашлось, чтобы ударить его, чтобы остановить этот льющийся в меня поток лавы, подобный смерти… поэтому я принялась колотить его по шее и по плечам эмалево-железной богиней…

Драхрис приподнялся надо мной и будто бы захлебнулся; я было приняла это за мужской оргазм. Но потом увидела, как из-под левого его уха струей брызнула кровь. Алая жидкость прочертила дугу через всю комнату. Он откатился в сторону, рывком высвободившись из меня; схватился за шею, выпучив глаза.

Я перевернулась на бок, свесила голову и увидела, что из-под ног Вульмартис, которую я сжимала в руке, выскочил стальной клинок, когда я нечаянно надавила в нужном месте. Оказалось, что амулет Джильзы представляет собой нож, которым я вскрыла артерию на шее обидчика и нанесла ему смертельную рану.

Я ничего не почувствовала, когда он попытался проползти по полу. И фонтан крови забил сильнее, потом слабее. Он силился закричать, позвать меня. Глаза его широко раскрылись, потом они застыли. Я ничего не чувствовала. Совсем ничего, даже когда в последнем, похожем на спазм рывке он устремился вперед… и рухнул меж двух залепленных снегом сапог, возникших на пороге.

Оказалось, что сапоги эти принадлежат не другу Драхриса, не кому-то из чаврийцев. Там в ожидании стоял Мельм, лицо его совсем посинело от холода, он обмотал руки полосками меха поверх бинтов. Он пристально смотрел на меня. Он видел меня.

— Ты убила его, — сказал он. И носком сапога отпихнул Драхриса в сторону. — Все это время я думал, — проговорил он, — что вы с ним… как я и подозревал. Но ты кричала, кричала «нет». И защищала свою честь. — Мельм прошел через комнату, поднял меня, привел в порядок задранные юбки, все очень пристойно, словно оправляя какую-нибудь оборку, а я зачем-то пыталась запахнуть корсаж. — Мой полковник говорил, что ты не из таких. Я не поверил ему. И вот. Не волнуйся. Здесь побывали чавро, они перебили всех, кто находился на улице. А двое зашли в дом, ну так я с ними управился. Все подумают, что этот погиб в стычке, как и его отряд. Никому не придет в голову, что какая-то девчонка, честная девушка, справилась с ним. — Он поднял мое пальто и укутал меня, словно одевая драгоценную статую, которая не может сама о себе позаботиться. (Он привел в порядок и одежду Драхриса, застегнул все пуговицы, будто упаковал посылку.)

Мельм заботливо помог мне выйти из комнаты и спуститься по лестнице. На каменных плитах лежали два мертвых человека в чаврийской форме, ничего для меня не значивших. Мельм и вправду управился с ними. В молодости он отличался ловкостью в обращении со шпагой и кинжалом. Гурц не раз упоминал об этом. Но теперь мне о многом говорил сам Мельм. Холод стер вульгарность с его крысиного лица, и теперь мне открылись его глаза, которые он, вероятно, не позволял мне видеть прежде. На лестнице я споткнулась, и он поддержал меня.

— Теперь вам ничто не угрожает, моя маленькая госпожа. Все в порядке.

Все боевые кони, стоявшие у пруда, исчезли: их угнали чаврийцы. Осталась только лошадь Мельма. Флюгель-сержант, который вез меня через лес, лежал мертвый у потухшего костра. А ведь он был такой теплый. Тела остальных валялись здесь и там, а среди них и штандарт-майор, перед которым мне можно было не притворяться.

Мельм рассчитывал застать меня врасплох. До него уже давно донеслись слухи о том, что я завлекаю тритарка и наставляю рога своему покровителю. Мельм узнал о каменном доме при ферме, который Драхрис на этот вечер избрал местом для штаба. Когда я отказалась ехать вместе с официальной любовницей Драхриса, Мельм пришел к убеждению, что я непременно окажусь в обществе своего нового любовника.

Объясняя мне все это под покровом необъятной лесной тишины (делая признание), Мельм сказал, что к тому же его мучила совесть: а вдруг я пропаду среди снегов. Допусти он, чтобы со мной случилась какая-нибудь беда, Гурц никогда бы ему этого не простил. Но, если бы Мельму удалось изобличить меня в распутстве, он бы меня бросил, чтобы я получила по заслугам.

Узнав из солдатской карты о местоположении дома с фермой, Мельм направился к нему и на подходе заслышал шум несущихся в атаку чавро. Он осторожно подошел поближе и увидел, что враги уже поскакали прочь, а убитые кронианцы лежат на снегу. Два чаврийца остались, чтобы осмотреть дом, из которого доносились женские крики, — так они сказали, а Мельм понял, поскольку немного знал их язык.

Он отправился следом и в кухне убил обоих — каждому достался удар кинжалом в спину — а потом поднялся по лестнице. Из-за двери он услышал мои сдавленные крики, это запоздалое слово «нет». Он открыл дверь — незапертую, еще одна галлюцинация, обман — и тут увидел, как я перерезала Драхрису горло.

Мой внешний вид, царапины на щеках, кровь и слезы послужили еще одним доказательством. (Неужели никто не рассказывал ему о сладострастных методах тритарка?)

Мельм понял, что несправедливо обошелся со мной Он не поверил в подлинность благоговения и уважения, которые я испытываю перед его господином, полковником. Однако теперь он убедился в том, что я полна целомудрия и достоинства. Что касается убийства Драхриса, Мельм подчеркнул: я просто прикончила злобную собаку. Не надо ничего бояться. Мельм надежно сохранит мою тайну. «Положись на меня», — умолял он. С этого дня (с этих темнеющих сумерек) я могу доверить ему даже свою жизнь.

Убийца. Ее образ всплыл из воспоминаний о прочитанной когда-то книге. Женщина в темном платье, длинные белые кисти рук, которыми она подсыпала яд, это правда. Раньше она являлась мне в страшных снах как прообраз убийцы. Теперь она стала мною.

В ту ночь в придорожной лачуге, послужившей нам местом для ночлега, Гурц заговорил о своем раскаянии. Он грубо разговаривал со мной, сердился, смогу ли я простить его?

Он заметил, что Мельм стал ласковее обращаться со мной. Мельм — средоточие всяческих достоинств, Гурц всю жизнь провел бок о бок с ним, с детских лет, прожитых в поместье. Он знает, что я ехала в походной кухне вместе с Мельмом. Но это неподходящее для меня место, несмотря на все усердие Мельма, да и повозка не может служить достаточной защитой от холода. К завтрашнему дню мне следует превозмочь свои детские антипатии и воспользоваться экипажем принцессы.

Он не сказал, что до Золи остался день пути, хотя все офицеры в лагере говорили об этом.

Мельм выполнял свои обязанности с привычной тщательностью, только теперь он при этом видел меня. В сумерках, перед тем, как мы остановились на привал, он еще раз шепнул, что мне нужно просто положиться на него. (Оставшуюся часть пути через лес мы проделали в чуть ли не благоговейном молчании, словно в знак почтения перед богом этих мест.) Он быстренько расспросил меня и на основе моих меланхолических ответов сочинил нам легенду. Если гревшиеся у костра люди из фургонов вспомнят, как меня увез сержант кавалерии, Мельм заявит, будто попросил его подобрать меня. Погибший сержант, конечно же, не сможет опровергнуть его слова. А потом я все время провела в повозке вместе с Мельмом. Ему не пришло в голову спросить о Джильзе, но у меня в мозгу слабо блеснула мысль, напомнив, что гадалка сможет угрожать мне, если пожелает. Она предвидела мои вероятные действия, но не предупредила меня. Хотя, с другой стороны, именно она вложила мне в руки орудие убийства — может быть, это ее остановит.