Фата-Моргана 8 (Фантастические рассказы и повести) - Страница 115

На следующее утро я полетел в Омаху. Было еще рано, поэтому я заснул в самолете, и, к сожалению, мною овладели сны.

— Садимся, — произнес кто-то.

И действительно, ракета 04 свалилась, а мы, запертые в камере и привязанные ремнями к гамакам, ждали, сжимаясь от ужаса и жалея, что нет окна, через которое можно было бы выглянуть; надеясь, что наша ракета не разобьется, что ни одна ракета не разобьется, а если все-таки, то не наша…

— Садимся…

Мы садились, и долгая серия импульсов вдавливает нас в гамаки, но не равномерно, как при старте, а раз за разом.

Откуда-то с другого конца камеры до меня доносится голос Брека, но я не слышу, что он говорит, из-за шума в ушах. Нет, это шумит не в ушах, этот рев идет из-за стены: мы входили в атмосферу.

Импульсы следуют один за другим: раз, два, три, четыре! На меня падают горы, значит, уже сейчас… Боже, пусть это будет не наша ракета, прошу тебя, Боже, пусть это будет не наша…

Потом — удар и темнота; наконец я слышу, что кто-то хрипло кричит мне в ухо, и вижу склонившееся надо мной мертвенно-бледное лицо Брека Джергена.

— Расстегивай ремни и выходи, Френк! Все вон из гамаков! Мы выходим!

Мы были едва живы, а они еще хотели, чтобы мы немедленно, в ту же минуту бросились к выходу, а мы не могли двинуть ни рукой, ни ногой!

— Маски! — крикнул Брек. — Наденьте маски! Мы должны выходить!

— Боже, мы только что приземлились, как же тут двигаться!

— Вы должны! Несколько ракет разбилось, и мы должны спасти с них, кого еще можно! Надевайте маски! Торопитесь!

Мы не могли шевельнуться, но выполнили приказ. Недаром за спиной у нас остались долгие месяцы армейской муштры. Джим Клитер уже стоял, Уолтер подо мной выпутывался из ремней, вокруг слышались яростные свистки и хриплые крики.

Когда я спрыгнул на пол, у меня колени дрожали. Молодой Лассен, стоявший рядом, попытался что-то сказать, но вдруг согнулся пополам, Джим склонился над ним, но Брек орал уже от двери:

— Оставь его! Идем!

Свистки подгоняли нас, пока мы спускались по трапам; маска жала мне на нос, внизу офицер в потном мундире кричал, чтобы мы выходили и присоединялись к Пятому отделению, а трап раскачивался под нашими ногами.

Холод. Ледяной холод. Слабые лучи маленького солнца на медном небе и тянущаяся вдаль охристо-красная равнина; повсюду песок, уходящий из-под ног. Наш отряд марширует за капитаном Уоллом к разбитой ракете, лежащей в неглубокой долинке.

— Поторопитесь, люди! Быстрее! Быстрее!

Это было действительно словно из дурного сна — то, как мы шли, волоча ноги в ботинках на свинцовой подошве. Голоса наши через резонаторы масок звучали искаженно и глухо.

Сон перешел в кошмар, когда мы добрались до обломков и увидели, что случилось с ракетой 07: металлический корпус разорвался, словно бумажный, изнутри выползли несколько окровавленных мужчин, из разбитых баков, булькая, вытекало топливо, а вокруг звучали стоны и крики о помощи…

Но все это еще не случилось, мы все еще были в ракете 04, летящей к цели, мы еще не сели, но должны были сесть с минуты на минуту.

— Приготовиться к посадке.

Я не вынесу этого еще раз. Крича, я начал срывать с себя привязанные ремни и проснулся… Я сидел в самолете, надо мной склонилась испуганная стюардесса.

— Омаха, сержант. Мы садимся, — сказала она.

Все пассажиры пялились на меня. Вероятно, я кричал во сне; я был весь в поту, как в те ночи в больнице, когда просыпался снова и снова, едва приходил сон.

Я выпрямился в кресле, и все быстро отвернулись, делая вид, что вовсе на меня не смотрели.

Когда мы сели, был полдень, и горячее солнце Небраски приятно грело спину. Мне повезло: оказалось, что автобус до Куффингтона как раз стоит на остановке.

Рядом со мной сел какой-то фермер, крепкий парень. Он угостил меня сигаретой и сказал, что до Куффингтона всего несколько часов езды.

— Вы там живете? — спросил он.

— Нет, в Огайо, — ответил я. — Но там жил мой друг, его звали Климер.

Он не знал его, но помнил, что один из местных парней участвовал в экспедиции на Марс.

— Да, — сказал я. — Это был именно Джим.

Тут уж он не сдержался.

— Ну, и как там?

— Сухо, — ответил я. — Ужасно сухо.

— Верю, — сказал он. — Честно говоря, в этом году и здесь слишком сухо для пшеницы. Зато в прошлом году была хорошая погода. В прошлом году…

Куффингтон в Небраске — это просто широкая улица с магазинчиком: ее обрамляют обсаженные деревьями ряды старых домов, а вокруг, насколько хватает глаз, тянутся желтые поля пшеницы. Было довольно жарко, поэтому я с удовольствием задержался на автовокзале, чтобы заглянуть в тонкую телефонную книжку.

Тут были три семьи с фамилией Грэхем, но первый же номер, по которому я позвонил, оказался верным. Мисс Айла Грэхем говорила быстро и возбужденно, она сказала, что сейчас же за мной приедет, и я обещал подождать перед вокзалом.

Я стоял под козырьком, глядя на тихую улицу, и думал, что теперь понимаю, почему Климер всегда был таким тихим и медлительным: этот городок буквально излучал спокойствие, совсем как Джим.

Подъехал кабриолет, и мисс Грэхем открыла дверцу. Она не была особенно красива, но производила впечатление милой, по-настоящему милой девушки.

— Вы очень устали, — сказала она, — и меня мучает совесть, что я просила вас ненадолго заглянуть к нам.

— Со мной все в порядке, — ответил я, — и мне вовсе не трудно остановиться в паре мест по дороге в Огайо.

Когда мы ехали через город, я спросил, нет ли у Джима семьи.

— Его родители погибли в автокатастрофе, — ответила мисс Грэхем. — Он жил у дяди на ферме под Грендвью, но они не ладили, поэтому Джим приехал сюда и устроился на электростанцию.

Потом она добавила:

— Моя мать сдала ему комнату. Так мы познакомились. И… обручились.

— Вот оно что, — сказал я.

Дом был большой, солидный, с обширной верандой, окруженный деревьями. Я сел в плетеное кресло, а мисс Грэхем привела мать. Мать немного поговорила со мной о Джиме и о том, как сильно ей его не хватает и что она считала его своим сыном. Когда она вышла, мисс Грэхем показала мне пачку голубых конвертов.

— Это письма, которые я получила от Джима. Их не так уж и много, и они довольно коротки.

— Нам разрешали посылать всего тридцать слов раз в две недели. Нас было две тысячи парней, а передатчик всего один.

— Удивительно, но Джим умел вместить очень многое буквально в пару слов, — сказала она и подала мне несколько писем.

В одном он писал: «Мне приходится щипать себя, чтобы поверить, что я один из первых землян, стоящих на чужой планете. Ночью я смотрю на зеленую звезду Земли, и мне трудно поверить, что я помог исполнению вековечной мечты человечества. До сих пор мы не нашли ни следа жизни, за исключением лишайников, о которых сообщила Первая Экспедиция, но все еще может измениться».

— Там действительно были только лишайники и ничего больше? — спросила мисс Грэхем.

— Да, и еще два вида каких-то растений, похожих на кактусы. А кроме того — только скалы и песок.

Прочитав еще несколько голубых листочков, я понял, что теперь, когда Джима уже нет, узнал его лучше, чем когда-либо до сих пор. Он таил в себе такое, чего я никак не подозревал — он был романтиком. Мы не имели понятия об этом — он всегда был таким спокойным и медлительным, — а теперь я понял: ко всему, что мы делали, он относился по-своему.

И не выдавал этого, его просто высмеяли бы. Мы прозвали Марс «клоакой» и не говорили о нем иначе. Сейчас я понял, что, боясь наших насмешек, Джим никогда не показывал нам, как романтично выглядел Марс в его глазах.

— Это последнее письмо, которое я получила, — сказала мисс Грэхем.

Джим писал: «Завтра я отправляюсь на север с картографической экспедицией. Мы пересечем земли, на которые еще не ступала нога человека».

Я кивнул.

— Я тоже участвовал в этом походе. Мы с Джимом ехали в одном транспортере.