Фантастические рассказы и повести - Страница 45

Она подняла глаза и посмотрела на меня. Она ожидала моего прихода, но не собиралась сопротивляться; она всего лишь хотела закончить последнее стихотворение, ещё минуту или две минуты, попросили её глаза; она смотрела на меня, на своего убийцу, без всякой ненависти или страха, её мозг был занят другим - вслушиванием в размеренные строки, которые диктует этот проклятый голос. В её взгляде было такое плотное, не побоюсь слова, плотное понимание происходящего, что этот взгляд протянулся между нами как веревочный мостик. До сих пор я был уверен в своей уникальности; я был уверен, что только я слышу голос, истинный голос; что выбор - строка или жизнь - был предложен только мне одному. Но, оказывается, - тут мне открылось - это случается с любым поэтом, поэтому поэты и дохнут как мухи, поэтому смертность среди поэтов выше, чем среди каскадеров или спортсменов-экстремалов.

Я бросился бежать по коридору. Поезд как раз проходил поворот, меня занесло с разгону и я ударился о дверь, потрясающе разбив губу. Краем сознания я ощущал, что преследования нет. Раз они не идут сзади, значит, ждут впереди. Но я все равно дернул стоп-кран. К счастью, две молоденькие проводницы о чем-то там болтали. Когда я дернул кран, поезд резко затормозил и они свалились на пол, показав толстые коленки. Не помню, что я вопил, но из разбитого моего носа стекала кровь на рубашку и вообще я наверное выглядел страшноватенько. Потому что они очень быстро открыли мне дверь - не говоря уж о том, чтобы попытаться задержать. И я выпрыгнул в холодный вечерний лес и покатился по склону, раздирая себе все, что можно разодрать. Все, что близко к поверхности тела. А когда я превратился в сплошной стонущий синяк, лежащий в скюченной позе в кустах, поезд тронулся - сразу же, через несколько секунд.

Теперь я был среди глухого леса, надвигалась темнота. Никаких признаков цивилизации, кроме, конечно, насыпи с железной дорогой и столбов вдоль нее. Самое место, чтоб меня тут пришлепнуть. Конечно, если пройти километров пять по шпалам, это как максимум, то выйдешь на станцию, а от станции всегда идет дорога к человеческому жилью. Только нужно ли мне идти куда-то?

Я вскарабкался на насыпь. Вдалеке шел человек. Темнело и я не мог хорошо разглядеть его. Но это был человек с собакой. Он шел в мою сторону. Он будет здесь минут через десять. Если я брошусь бежать, то собачка догонит меня минуты через три. Если спрятаться в лесу... Навряд ли это поможет, потому что до двенадцати ночи оставалось ещё больше пяти часов. Столько мне не продержаться.

К счастью, у меня всегда с собой мой простой карандаш и блокнот с лучшими стихами. Лучшими - это значит теми, которые пока нико не напечатал и вряд ли напечатает в ближайшее время. Лучшее никому не нужно, сейчас в моде посредственное. Я сломал карандаш; стал мощно рвать из блокнота страницы со стихами и сжигать. Зажигалка у меня тоже всегда с собой. Я должен успеть все сжечь, пока они подойдут.

- Зачем? - спросил врач.

- Я понял, что поэт - самая опасная профессия на земле. Рано или поздно каждому предлагают выбор: строка или жизнь. Поэтому половина великих поэтов не доживает до сорока лет. Какая другая профессия может похвастаться такой статистикой? Аполинер умер в 28 лет от гриппа, Блок в 40, Катулл в 30, Сирано в 36, Гоголь в 43, но он не совсем поэт, Калидаса в 40, Китс в 26, Лермонтов в 27, Пушкин в 38. Но был ведь и Рембо!

- А что Рембо? - не понял врач.

- Рембо выжил, но с девятнадцати лет перестал писать. Он выкрутился! Он сделал обратный обмен - обменял свою поэзию на свою жизнь. Бросил поэзию в пасть этому демону - и остался жив. И я сделал то же самое - я сжег свои стихи.

- Но ведь рукописи не горят? - предположил врач.

- Разумеется. Но это был единственный экземпляр. 88 стихотворений. Я их все помнил наизусть, как помню и сейчас. Я никогда не запишу их и не напечатаю. Поэтому я буду жить и жить и всех переживу. Это были отличные стихи. Хотите прочту?

И, не дожидаясь ответа, он прочел.

- Ну как?

- Мне понравилось, - сказал вач. - Особенно понравилась строчка про двух слепых скульпторов, которые лепят лица друг друга. Но честно говоря, я в стихах не разбираюсь. И что было дальше?

- А дальше я успел сжечь все, пока человек с собакой приблизились. Они меня не тронули. Я все думаю, а что, если бы в тот день дул сильный ветер и он бы помешал мне быстро сжечь листки?

- И вы вернулись домой?

- Да. И теперь я не могу написать ничего. И мне кажется, что я прогадал. Жизнь моя сейчас довольно дряная штучка, точно такая же дряная, как у всех других. Договор вступил в силу: я разучился находить рифму. После того, как я разучился находить рифму, в жизни нет никакого смысла. Поэтому я пришел к вам. Я хочу и писать и жить, и то и другое - одно без другого для меня не имеет смысла. Помогите мне.

- Для начала я все же выпишу вам рецепт, - сказал доктор и выписал.

Они поговорили ещё пятнадцать минут и прием закончился.

- Может быть, это все-таки была галлюцинация, - сказал поэт напоследок, - потому что моя домработница не помнит никакого жаренного сазана на завтрак. А она не может ошибиться. Знаете, мне хочется написать последнее стихотворение на тетрадном листке, положить его на стол и умереть. Ведь сегодня мой день рождения - значит, это можно проверить сегодня. Как вы думаете?

Поэт должен был прийти на прием в следующий четверг, но не пришел. Врач позвонил ему домой и узнал, что поэт умер во сне, объевшись салата оливье во время празднования своего дня рождения. Глупейшая смерть в расцвете лет.

- А записка? - испугался врач, - он должен был оставить записку со стихотворением! тетрадный листок на столе!

- Был листок.

- И что в нем?

- Всего одна строка: "Я не решился. Писать не буду".

- Вы уверены?

- Абсолютно. Он не написал ничего за последний год. И все его старые стихотворения уничтожены.

- Извините, - сказал доктор и положил трубку.

Просто совпадение. Или самовнушение. Он ведь был уверен, что умрет именно в свой день рождения - он был настолько уверен, что слышал и видел галлюцинации - а воображение творческого человека - великая сила. Особенно если этот человек не совсем здоров психически. Но почему он должен был умереть, если условия договора не нарушены?