Частная жизнь знаменитостей - Страница 42

31 января 1857 года перед судом исправительной полиции предстал высокого роста господин с длинными усами, глубокими залысинами и покрытыми красными прожилками щеками. Обращал на себя внимание его шикарный костюм, сшитый у Вассера и Рубо, лучших столичных портных. Это был Флобер. Его привлекли к ответственности за вредное, безнравственное сочинение — роман «Госпожа Бовари». Точнее говоря, ему инкриминировали на основе закона от 17 мая 1819 года и 59-й и 60-й статей Уголовного кодекса оскорбление общественной морали, религии и добрых нравов. По сути, это было не что иное, как преследование за свободомыслие и наступление на свободу печати.

Прокурор призвал присяжных со всей строгостью отнестись к автору скабрезной книги, в которой описаны плотские похождения нимфоманки. У разгоряченного собственным воображением прокурора с уст срываются слова: «грязь и пошлость», «поэтизация адюльтера», «книга, дышащая похотью», «непристойные картины», «чудовищное смешение священного и сладострастного». Последние слова относились к эпизоду смерти героини, принявшей яд, в частности, к сцене соборования умирающей. Здесь пафос достиг высшей точки.

— Менее чем из двадцати строк состоит этот эпизод, но сколько в нем кощунства. Автору мало того, что он занимается апологией супружеской неверности и вводит в соблазн замужних женщин, он оскорбляет религию.

С торжественным видом прокурор зачитывает сцену соборования как главный аргумент своего обвинения.

— «Священник прочел «Да смилуется» и «Отпущение», обмакнул большой палец правой руки в миро и приступил к помазанию…» Нет, вы только послушайте, что пишет автор, — вскричал в ужасе прокурор: — «Он умастил ей сперва глаза, еще недавно столь жадные до всяческого земного великолепия; затем — ноздри, с упоением вдыхавшие теплый воздух и ароматы любви; затем — уста, откуда исходила ложь, вопли оскорбленной гордости и сладострастные стоны; затем — руки, получавшие наслаждение от нежных прикосновений, и, наконец, подошвы ног, которые так быстро бежали, когда она жаждала утолить свои желания, и которые никогда уже больше не пройдут по земле».

Кончив цитату, он тут же заодно обрушился и на всю реалистическую литературу, не потому, что она изображает страсти, но потому, что она делает это без удержу и без меры. «Искусство, лишенное правил, — не искусство. Оно подобно женщине, которая сбрасывает с себя все одежды…»

Наступила очередь защитника. Мэтр Сенар (в прошлом председатель Национального собрания и министр внутренних дел) поднялся со своего места. В успехе он не сомневался, хотя достигнуть его будет нелегко. Но он знает, как нанести удар.

Его речь длилась четыре часа. Опытный адвокат один за другим разбивал аргументы обвинения. Прежде всего он нарисовал портрет автора. Господин Постав Флобер — человек серьезного нрава, а отнюдь не тот, каким хотел его представить прокурор, надергавший из разных мест книги пятнадцать или двадцать строк, будто бы свидетельствующих о том, что автор тяготеет к сладострастным картинам. В «Госпоже Бовари», продолжает адвокат, описываются супружеские измены, но ведь они — источник непрестанных мук, сожалений и угрызений совести для героини. Что касается так называемых непристойностей, то адвокат предложил судьям заглянуть в книги Монтескье и Руссо, где легко обнаружить гораздо более вольные, нежели в романе господина Флобера. Стало быть, следует запретить и их.

Наконец, мэтр Сенар приступает к изложению своего главного аргумента, который должен начисто опровергнуть обвинение. Неожиданно для всех он извлек из кармана небольшую тоненькую книжечку и потряс ею.

— Послушайте, — торжествующе восклицает он, — послушайте, что говорит сама Церковь!

Флобер сразу узнал эту книжку: это был тот самый Требник, которым он пользовался для описания сцены соборования умирающей Эммы. Блестящий ход. Молодец дядюшка Сенар.

Прокурор явно растерян. Делая вид, что не замечает его замешательства, Сенар приводит цитаты, от которых доводы обвинения рассыпаются в прах. Получается, что описание соборования в романе является лишь смягченным воспроизведением того, что сказано в Требнике…

Через неделю 7 февраля суд вынес решение.

Председатель унылым голом зачитал:

— Принимая во внимание, что произведение, судя по всему, потребовало от писателя долгого и тщательного труда… что отмеченные отрывки, хотя и заслуживают всяческого порицания, занимают весьма небольшое место по сравнению с размерами произведения в Целом… принимая во внимание…

Флобер не слышал продолжения. Это был триумф адвоката. Но и победа его самого, Флобера. И полное поражение прокурора, которому, видимо, здорово влетело за провал судилища над книгой. (Впрочем, это не помешало тому же прокурору вскоре выступить обвинителем другого литератора — поэта Шарля Бодлера и его книги «Цветы зла». Впоследствии он благополучно занял пост министра внутренних дел.)

— В этих обстоятельствах, — продолжал председатель, — суд снимает с господина Флобера выдвинутые против него обвинения и освобождает от уплаты судебных издержек…

Такое решение означало отсутствие состава преступления и закрывало дело Флобера-Бовари.

Профессор Оксфордского университета, ученый-математик, ставший любимым писателем детей многих стран чира. Автор широко известных сказок «Алиса в Стране чудес» и «В Зазеркалье». Позднее их сюжеты воплотились в театральных постановках, кинофильмах, книжных иллюстрациях. Можно сказать, они предвосхитили и сегодняшние талантливые выдумки Кира Булычева, Эдуарда Успенского и других наших детских «фантастов».

Настоящее его имя было Чарлз Доджсон. Отец — сельский викарий Чарлз Доджсон. Мать — Джей Лютвидж. У него было три брата и семь сестер.

Учился в Ричмонде, Йоркшире и уже в это время писал работы по логике и математике. В молодости мечтал стать актером. Увлекался домашним театром марионеток, для которого все делал и придумывал сам: и кукол, и пьесы. Был страстным поклонником нового тогда дела — фотографии. Буквально охотился за объектами для своих фотографических опытов, посещал многих известных лиц: политических деятелей, ученых, писателей, актеров. Постепенно у него образовалось нечто вроде галереи портретов знаменитых современников. Сегодня признано, что его фотопортреты принадлежат к лучшим работам своего времени.

Однако настоящую славу ему принесла детская сказка об Алисе, попавшей в Страну чудес. И снова удивительная вещь — он стыдился этой славы, до поры скрывал, что является автором такой несерьезной книги. Видимо, боялся, что это повредит его реноме ученого и коллеги не простят ему такого раздвоения. Он и сам искренне полагал, что двести пятьдесят его научных работ, в том числе по медицине, статьи о теннисе, бильярде, эпистолярном жанре, являются более серьезными трудами, чем какая-то сказка.

В колледже, где преподавал, мистер Доджсон подружился с тремя девочками, дочерьми декана доктора Лиддела. Дружба началась с уроков фотографирования. В крошечной студии, рядом с его квартирой, постоянно толпились дети. Приходили и сестры Лиддел — старшая, Лорина, ей было тогда семь лет, средняя — Эдит и младшая — Алиса, ей едва исполнилось четыре года. Дружба, завязавшаяся между молодым ученым и детьми, длилась много лет. Сестры выросли, из девочек превратились в барышень, но, как и прежде, любили проводить время в обществе мистера Доджсона. Он был удивительный рассказчик. Девочки могли часами слушать его истории, которые он тут же сочинял и иллюстрировал рисунками. «Казалось, он их придумывал по мере того, как рассказывал, непрестанно рисуя на большом листе бумаги», — вспоминала Алиса. Часто рассказы превращались в истории с продолжением, раз от разу становились все интереснее.