Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв. - Страница 45

В это время Никон был в расцвете сил. Он чув­ствовал призвание к делам великим и необычайным. Вот как характеризует его один из дореволюционных исследователей. «Никон был бесспорно замечательно умный и богато одаренный от природы человек: жи­вой, восприимчивый, сильно увлекающийся и энергич­ный, способный своими выдающимися качествами и всею своею личностью производить на других силь­ное впечатление. Он был учителен и умел хорошо го­ворить поучения и речи на различные случаи, он обладал обширной начитанностью и прекрасной па­мятью, что давало ему возможность в своих речах ссылаться на библейско-церковно-исторические при­меры, на свидетельства отцов и учителей церкви. По природе он был широкая натура, способная дей­ствовать не по шаблону, способная увлекаться новым, оригинальным, грандиозным»[129].

С первых же дней пребывания у власти Никон повел себя отнюдь не так, как ожидали многие из его прежних единомышленников. Провинциальные «ревнители благочестия» к осени 1652 г. уже почти все были изгнаны из своих уездов. Они собрались в Москве, надеясь на милости и поддержку со стороны нового патриарха. Однако их ожидало горькое разо­чарование. Вместо прежнего Никона — внимательно­го, даже предупредительного к авторитетным при дворе протопопам — явился как бы совсем другой человек. Он порвал все связи с былыми единомыш­ленниками, не велел даже пускать их к себе в при­емную — «крестовую палату» патриаршьего дворца. Разумеется, для Стефана Вонифатьева Никон сделал исключение: слишком велико было влияние духовни­ка на царя Алексея. К тому же Никон не считал кроткого, уступчивого Стефана своим соперником, был благодарен ему за отказ от претензий на патри­арший престол.

И все же не столько личная обида, сколько прин­ципиальные соображения превратили многих «ревни­телей благочестия» в непримиримых врагов нового патриарха. От Никона ожидали действенных мер, направленных на укрепление внутрицерковных поряд­ков, унификацию книг и обрядов. Однако патриарх приступил к исправлению русских церковных поряд­ков не по древнерусским, как ожидали «ревнители», а по греческим образцам. В феврале 1653 г. он при­казал во всех московских церквах запретить верую­щим «творить поклоны», стоя на коленях; допуска­лись лишь поясные поклоны. Крестное знамение от­ныне разрешалось только «троеперстное».

Этот указ взволновал и обеспокоил «ревнителей благочестия». В русском православии мелочам обряд­ности придавалось огромное значение. «Спасение ду­ши», по мнению тогдашних книжников, зависело главным образом от точного следования традиционным нормам церковного обихода. К тому же и в ре­шениях «Стоглавого» собора 1551 г. было вполне определенно сказано: «Если кто не знаменается дву­мя перстами, как Христос,— да будет проклят».

Протопоп Аввакум, один из наиболее видных «ревнителей благочестия», так описывал впечатление, произведенное на членов кружка патриаршьим ука­зом: «Мы же, собравшись вместе, задумались; ви­дим — словно зима наступает: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал церковь, а сам скрылся в Чудов монастырь и неделю в палатке мо­лился. И там ему от образа глас был во время мо­литвы: «Время пришло страдания!» Он мне, плача, об этом рассказал»[130].

Стремясь помешать Никону, «ревнители» подали царю челобитную, в которой доказывали незакон­ность нововведений. Тогда Никон дал ход обвине­ниям и жалобам на них прихожан. В ответ «ревните­ли» публично, в самых сильных выражениях приня­лись хулить патриарха и его указы. Разумеется, силы были неравны. Вскоре Иван Неронов был сослан под строгий надзор в Спасо-Каменный монастырь, нахо­дившийся в Вологодском уезде, на островке посреди Кубенского озера. Протопоп Логгин был лишен сана и отправлен под стражей в свои родные места — под Муром. Даниил Костромской также был расстрижен, а затем выслан в Астрахань.

Протопоп Аввакум, живший «на дворе» у Ивана Неронова, после его ареста развил бурную деятель­ность. Изгнанный из Казанского собора, он собирал своих приверженцев «в сушиле», проповедовал им, призывал не подчиняться указам Никона. Там он и был арестован вместе с толпой учеников 13 августа 1653 г. Аввакума заковали в цепи и, лишив пищи, бросили в подвалы московского Андроникова мона­стыря. В сентябре 1653 г. он был отправлен в ссылку в Тобольск, а оттуда в 1656 г. переведен в Восточную Сибирь.

Никон хотел лишить Аввакума священнического сана. Однако «богобоязненный» царь, лично знав­ший протопопа и в глубине души боявшийся его про­клятий, отменил это решение.

Заточенные, униженные, «ревнители благочестия» лишь укреплялись в своем «подвиге». Они впадали в религиозный экстаз, пророчествовали. Им являлись ангелы, слышались небесные голоса. Слухи об этих «чудесах» проникали из-за стен монастырей, разно­сились по Москве. Однако Никон, хорошо знавший происхождение такого рода «чудес», лишь посмеивал­ся: «Знаю я пустосвятов тех!»[131].

Убедившись в том, что одной лишь своей властью он не сумеет поставить дело реформы на прочное основание, Никон весной 1654 г. созвал в Москве об­щерусский церковный собор. Патриарх в присутствии царя, обращаясь к собору, перечислил многие неточ­ности и отступления от греческих церковных поряд­ков, имевшиеся в практике русской церкви. Собрав­шиеся иерархи утвердили предложенные Никоном изменения в богослужении. Впрочем, предусмотри­тельный патриарх не вынес на обсуждение собора наиболее «скользкие» вопросы, в первую очередь, о «троеперстии».

Даже те второстепенные изменения в обрядах, ко­торые утвердил собор, вызвали сильное волнение среди рядового духовенства и прихожан. Во главе недовольных стал коломенский епископ Павел — единственный из членов собора, отказавшийся утвер­дить предложенные Никоном новшества. Он был аре­стован, сослан в новгородский Спасо-Хутынский мо­настырь и там вскоре умер.

Летом 1654 г. Никон занялся исправлением икон. По его приказу были отобраны у населения иконы, отличавшиеся некоторым реализмом. Это «живство», популярное тогда среди московских иконников, Ни­кон объяснял пагубным влиянием «латинства». Он приказал выколоть глаза изображенным на таких иконах святым или же соскоблить и переписать за­ново лики. Случилось так, что в это время в Москве вспыхнула сильная эпидемия чумы. В народе пополз­ли слухи о том, что «моровая язва» — наказание за надругательство Никона над иконами. 2 августа 1654 г. произошло полное солнечное затмение, дав­шее новую пищу для толков. 25 августа 1654 г. мос­ковские посадские люди восстали против Никона и его нововведений. Положение правительства ослож­нялось тем, что сам царь в этот момент находился с войсками на театре русско-польской войны, а его семейство укрывалось от чумы в Макарьевом Калязинском монастыре. Однако в итоге власти сумели усмирить взбунтовавшийся посад.

Не довольствуясь поддержкой московского собора 1654 г., Никон обратился к константинопольскому патриарху Паисию, который одобрил его деятель­ность. В начале 1655 г. в Москву прибыл за «мило­стыней» другой восточный иерарх — антиохийский патриарх Макарий. Он всецело поддержал реформу Никона. В феврале 1655 г., опираясь на авторитет антиохийского патриарха, Никон вновь обрушился на иконы «фряжского письма». Он публично в Успен­ском соборе разбивал их о железные плиты пола, а обломки приказывал сжечь. Лишь после вмешатель­ства царя сожжение икон было заменено их захоро­нением: в народном сознании иконы воспринимались тогда как живые существа.

Тогда же Никон при полном одобрении Макария вновь потребовал перехода к «троеперстному» кре­стному знамению, угрожая ослушникам проклятием. В марте 1655 г. в Москве состоялся новый церковный собор, утвердивший русский перевод греческого цер­ковного Служебника и «троеперстие». В апреле — июне 1656 г. вновь заседал церковный собор, нало­живший проклятье и отлучение от церкви на всех, кто не признает    «троеперстия» и прочих новшеств.