Без знаков препинания Дневник 1974-1994 - Страница 48

Первый раз я вошел во Владимирский собор, когда на противоположной стороне бульвара Шевченко появился на свет Юрка. Мне тогда показалось, что Запрестольная была приветлива ко мне... Побежал в родильный дом, а мне из окна моего сына показывают! Держит его Марья Ивановна, золотой человек, держит в точности, как на иконе. Его левая рука поднята, а правая вперед протянута...

Через несколько лет мы с маленьким Юрой ехали в переполненном троллейбусе. Он, когда Владимирский собор увидел, закричал во весь голос: «Папа, папа, посмотри!.. Здесь

Боженька живет!..» Все пассажиры в троллейбусе перевели в его сторону свои головы. У меня в коленках похолодело, и я поспешил отвлечь его от окна.

А сегодня через маленькое оконце в абрамцевскую церквушку пробилось солнце и осветило образ Богоматери. Две старушки тут же бросились на колени со своими молитвами. Солнце проникло минут на десять, не больше... Служительница объяснила, что случается это один раз в день, чаще всего между двумя и тремя часами, а иногда не случается вовсе. Так что нам повезло. Когда Богоматерь светится, нужно загадать желание...

Я в эти десять минут думал, что хорошо бы рядом со своим домом в Ильинке построить такую же часовенку... Или хотя бы иметь возможность ставить домашние спектакли. Того же «Иосифа и его братьев», что и у Мамонтова. У него в спектакле все принимали участие — и артисты, и дети... Мечты зашли так далеко, что я стал распределять роли. Сам бы хотел Иакова...

Немецкие настроения

Когда же русские избавятся от комплекса говорить шепотом, вполголоса? (Комплекс вины... неполноценности??) Не в своей среде, а в ихней, чужеверной? Русские купцы на заморских ярмарках были самые голосистые, а теперь тише воды, ниже травы. Вот и себя ловлю на том же — собственного голоса боюсь, только б эти немцы не догадались...

Стоит старая аптека. Вокруг помпезные дома, а аптека маленькая, одноэтажная. Вся белая, балки выкрашены в два цвета: коричневый и зеленый. Над входом — фамильный герб. Мне объясняют, что стоит она с XVI века и в ней никогда ничего не менялось. Для удобства поставили новую сантехнику и кассовые аппараты, но достроить второй этаж не разрешили: это нарушило бы исторический облик. В аптеке мне нужен был аспирин. На удивление легко хозяйка поняла, что таблетка должна быть растворимой — я покрутил пальцем в воображаемом стакане. Когда уходил, подумал вот о чем: мне уже скоро аспирин не понадобится, а эта аптека будет стоять и стоять.

Здесь, в Западном Берлине, я понял: конца света не будет! Сколько бы ни пугали Нострадамусом, Апокалипсисом... Если какой-нибудь континент или город постигнет стихийное бедствие, его непременно восстановят. Как немцы восстановили свою Германию. И через четыре года у них будет «город-сад». Поэтому уверен: человек как-нибудь сам, своей башкой изобретет переход в другой мир. Правда, нашему человеку еще надо изобретать переход в этот, цивилизованный. Когда-нибудь мы сюда, а они уже в следующий. Когда им захочется повидаться с кем-нибудь из дальних родственников, они нажмут зеленую кнопку и перенесутся в другое измерение. Все обойдется без катаклизм, без deus ex machina. Помните мысль чеховского Громова, что, если бы не было Бога, его бы выдумали люди, великий человеческий ум. Я думаю, при таком развитии технической мысли это произойдет здесь... лет через 3 50. Не в конце века, как все ждут, а как-нибудь... вдруг. Громов здорово сказал, но почему это осенило меня здесь? Оттого, что немцы чем-то похожи на нас? Западные — не слишком. Разве тем, что любят поесть. Я сижу в маленьком ресторанчике и от голода заказываю их любимое блюдо: вареную картошку, политую шкварками. И пиво, разумеется: один литр, меньше кружек у них нет. Во мне это тут же сгорит, а они будут жиреть, паразиты.

Очень невыгодно ездить на гастроли, в разные экспедиции. Даже в Ленинград. Хоть и сделали «Европейскую», но я должен доплачивать за одноместный номер. Ну, поселите меня с грузинами с рынка, но не требуйте потом искусства! И еда дорогая, и холодно, и тараканы в номере. За два дня потратил 34 рубля.

В 22 часа все ефремовцы обсуждали стратегию боя. Завтра собрание коллектива по поводу выборов художественного совета. Сдвинули столы. Кому-то наплевать, кто-то, напротив, из кожи лезет, чтобы засветиться: вот я какой борец!

Все чаще стало появляться чувство, особенно перед «Кроткой»: как это сейчас осилить? Как включиться и выплеснуть в зал? Включаться так же молниеносно, как раньше, уже не выходит. Сижу, собираюсь с духом. По ходу спектакля накат появится, но я все чаще задумываюсь, что надо переходить на более спокойные роли. Скажем, Тургенев пишет письма Виардо... Сегодня смотрела врач из Института переливания крови — я у них наблюдаюсь. Она пришла в ужас от того, что я никогда не наберу мышечной массы. Ничего, еще два годика потянуть — ведь именно столько до пенсии.

А спектакль прошел замечательно. Хоть и зима, а забросали, как Майю Плисецкую. Только это не покупное.

Аллина знакомая привела собаку и поставила перед фактом: «Что хотите с ним делайте, а я уезжаю в Ливан», — и действительно ушмыгнула. Я ведь зарок дал, что после Ваньки собаки не возьму. Мне кажется, по отношению к нему — это предательство... Кошку брать смешно в моем возрасте. Мы в полной растерянности. Этот рыжий гаденыш смотрит на меня влюбленными глазами. Зовут его Рокки — по родословной. В честь Сталлоне. Но откликается и на подпольное имя Кеша. (А это в честь кого?) Получилось, как у меня, — два имени. Главное, чем-то похож на Ваньку: такой же рыжий, а шейка белая. Голос писклявый: особенно в третьей октаве. Наверное, мы бы выстояли и не взяли... если бы не его состояние. Он перенес чумку и чудом выжил. У него нервный тик остался на правой лапке. Алла его отходила: колола лекарства, варила бульоны. Он на глазах стал поправляться — этот шотландский пастушок. Ему, правда, придется переквалифицироваться — пасти у нас некого, а охранять дачу надо. Он начал с того, что разогнал всех ворон... Из Ливана позвонила его бывшая хозяйка. Я поднес ему телефонную трубку, а он и ухом не повел.

Теперь вопрос: что дальше будет? Чем открывать здание в Камергерском? С этим «Мольером»[ 83 ], по-моему, не угадано. К тому же полная трагедия с режиссурой: «Нет никого — вот беда!»[ 84 ] Не доверяли молодым — теперь расхлебывают. Один старый режиссер так и заявил: «После меня хоть потоп!» Без какого-либо стеснения. Это их политика, узаконенная. А если кто-то из молодых высунется — подмять немедленно, чтоб под ногами не путался! С точки зрения тех, кто культурой управляет, — так спокойней, когда старый. Да и зря им, что ли, цацек понавешали? Как старый поставит (сыграет, споет...), известно заранее. Когда работает молодой, у них это называется «эксперимент».

Кажется, еще не так давно играли «Женитьбу». Дело было на втором курсе. Я лежал на диване и разглядывал седой волос, а сзади он подкрадывался: «Ну, ничего, пошутил...» Миша Давыдов Кочкарева играл лучше, чем я Подколесина. Первая сцена с Женей Конюшковым — Степаном еще кое-как получалась: я курил трубку, покусывал заусенцы. Когда же появлялся Миша, я злился, что он играет мою роль — я ведь получил Подколесина «на сопротивление». Герасимов говорил: «У тебя шило в одном месте, надо бы его вынуть...» А еще Миша хорошо прыгал. Мы оба по движению считались способными, но все-таки он прыгал дальше... Это без малого уже сорок лет. Не так давно он зашел ко мне в гримуборную, и мы вспоминали то время. «Знаешь, почему ты стал таким артистом? — задавал вопрос Миша и сам же отвечал: — Тебе удавалось анализировать себя с разных сторон, просчитывать все невозможные варианты, я же останавливался на одном — что лежал на поверхности. А помнишь, как педагоги говорили про нас: «Хороший курс... а способнее всех Давыдов»?»