Батюшка сыскной воевода. Трилогия. - Страница 115

— Ой, бабы... а у сыскного воеводы-то... Ой, мамоньки, не могу... ой, гляньте-ка, так и капает... Ой, и чёго ж я ржу, аки дура, а?

— Никита Иванович, может, подмогнуть чем? Ну, там, штаны выжать али на печку вас посадить, подсохнуть, иль одеялом лоскутным обмотать, от глаз любопытственных...

— Не болтай, народ! Видать, того антиресы следственные требоват, штоб наиглавнейший милиционер вдоль улицы лужи за собой оставлял. Видать, в энтом тайна военная есть — подумат жульё, что участковый в мокрых портках безобиден будет, а он тут их и цап за причинно место! Верноть я говорю, сыскной воевода?

Если вы думаете, что мне оставалось лишь надвинуть фуражку поглубже и пламенеть ушами, то вынужден разочаровать — на меня оно давно не действует. Ежедневное общение с нашим народом быстро гасит все лишние комплексы. Ко многим вещам начинаешь относиться проще и спокойнее, потому что если всех слушать и всякому мнению соответствовать, то лучше не жить вовсе...

— Чую, грех на мне, бабы, а тока есть от что-то эдакое в мужике, когда на нём штаны мокрые натягиваются! Вон Митька-беспутный идёт сзади, сух-сухонек, и никакого впечатления. А участковый... в облипочку... точно, грех на мне!..

Пожалуй, я поторопился сказать, что уже со всем не краснею. Даже, кажется, невольно ускорил шаг, едва не срываясь в позорное бегство, но удержался из самоуважения к чести мундира. Да и собаки деревенские наверняка бы бросились в погоню, не отгавкаешься потом...

Мой младший сотрудник всю дорогу хранил глубокомысленное молчание. Вообще-то он у нас последнее время в практическую философию всей массой ударился, может до получаса в себя уйти, и не дозовёшься. Поэтому я сам начал прощупывание почвы:

— Мить, а речушка ваша как-нибудь с речкой Смородиной связана?

— Не припоминаю, Никита Иванович, но, может статься, каким рукавом и является...

— А русалки в ней водятся?

— Русалки? — Он вскинул брови, и глаза его наполнились туманом розовых воспоминаний. — Сам-то не встречал, но парни болтали, будто бы страсть как много их! Так под водой, бесстыжие, и шарются, хоть купаться не заходи. Помню, был у нас один мужичонка, Сидор скотник, уж больно по женской линии любвеобилен и мастеровит. Не знаю, чего в нём бабы находили, а тока когда он в речку охладиться лез — русалки со всех краёв сплывались полюбоваться. Уж на что вода у нас мутная, так они поближе сунуться норовят и...

— Мить, спасибо, можно без подробностей!

— Так я ж к тому, что нравственность на селе падает!

— Ты ещё вспомни, к кому в отделение сразу пять невест с вещами припёрлись, борец с распущенностью! — строго прикрикнул я, но тут же сбавил тон: — Слушай, а жемчуг у вас здесь добывают?

— Добывают, отчего ж нет? — легко переключился он. — Как кого из купцов заезжих по ночи остановят, так и жемчуг, и парчу, и каменья всякие... много чего добыть можно. Надо тока места знать...

— Милая у вас деревенька...

— А я о чём...

Полуденное солнце грело спину, к дому подходили уже молча. Только теперь мне взбрело в голову рассмотреть его повнимательнее, без спешки и суеты. В целом изба как изба, на первый взгляд ничем таким уж подозрительным не отмечена. Крепкая, надёжная, довольно новая, свободная... Вот это действительно интересный момент. Кому и зачем стукнуло в голову строить такой хороший дом на самой окраине, а потом ещё и не жить в нём? Не то чтобы это были столь уж неразрешимые загадки, на поверку наверняка ничего таинственного не окажется, но...

Один непонятный момент всё-таки был — пока дошли до порога, я насчитал по пути ровно двадцать шесть пауков, спешащих в том же на правлении, что и мы. Причём разных — чёрных, коричневых, с детишками, зловещих, с крестом на спине, хромых, суетливых, подпрыгивающих, лохматых, неприятных... Кто нам говорил, что пауки почему-то любят этот дом? Так вот, любят — не то слово; он их словно наэлектризованный притягивает!

— Необъяснимый научной философией факт, — тщательно взвесив ситуацию, оповестил Митька.

— Спросим у Яги, — согласился я, стараясь ступать осторожнее.

Смех смехом, но давить многочисленных насекомых казалось нецелесообразным. Даже опасным почему-то... Хотя главный «сюрприз» ждал нас в доме. Представляете: открываем дверь, входим в горницу, а там на лавке, носом кверху, лежит наша бабка, и на груди у неё сидит огромный, с чайную чашку, паук! У меня аж ноги подкосились...

— Ты чего орёшь, участковый? — тихо вскинула бровки Яга, открывая один глаз.

Я не орал. Ну, может, взвизгнул чуточку... И то вряд ли. Митька метнулся во двор и вернулся с дрыном наперевес — паука гасить.

— Бабуленька, не шевелитесь — щас я ему промеж глаз бесстыжих...

— А мне поперёк рёбер, да? Брось хворостину, дурак, я ещё жить хочу, — повысила голос отчаянная эксперт-криминалистка. — Али не видите оба — совещание у нас.

— И чё лёжа-то?

— А на совещании, бывает, и вздремнёшь... Паучий язык трудный да долгий, кто знал, что вы с порога пугаться начнёте? — Бабка встала, сочувственно оглядела бледного меня и, осторожно сняв паука с груди, заботливо переселила его в закуток за печкой.

— Садись к столу, Никитушка, поговорить бы надо.

Митька за моей спиной на цыпочках двинулся к печке, коварно вздымая дубьё, но бабка не глядя, подставила ему ножку — он грохнулся и надулся. Типа вот хотел как лучше, а мы ему опять всё испортили...

— Ты уж не серди меня, касатик. Сам видишь, настроение у меня с утра не фиалками ахнет... Покуда на стол накрывать буду, сгоняй-ка во деревню, насчёт баньки вечерней договорись. И ещё, покуда вы купалися, нам староста снеди полон короб доставил, а вот соль забыл. Прикупи, надобно мне...

Когда наша домохозяйка говорит таким за душевно-проникновенным тоном, лучше послушаться. И репутация не пострадает, и нервы целее будут, и самооценка повысится — как же, уважил бабушку! Случаи «неуважения» караются быстро и разнообразно, от неизлечимого косоглазия до собачьего хвоста, не скрываемого никакими штанами. Кстати, меня бабка ещё ни разу ничем таким не наказывала, но у Митьки опыта больше, поэтому он спорить не стал. Уточнил только:

— Баньку одну на всех заказывать?

— Ясно дело, одну, — не поняла Яга. — Чё же мы по разным дворам разбредаться будем...

— Дык и я о том же, — уже от самых дверей покивал он. — Девок с самогонкою звать, али так, своей опергруппой, в узком кругу поплещемся?

В определённых ситуациях наша бабуля тормозит... Ей просто в голову не приходит, что этот умник давно не идёт на открытый конфликт, но здорово поднаторел в эзоповом языке. Это он наверняка у Шмулинсона нахватался, ещё чуть-чуть — и именно наш Митя стяжает славу первого лукошкинского интеллигента. За дверью быстро стихли его удаляющиеся шаги...

— Никита, а чего ж он имел в виду-то?

— А кто его, начитанного, разберёт, — не вдаваясь в подробности, соврал я, но бабка упёрлась, пришлось уточнить: — С девками и самогонкой — это когда глобальная расслабуха, так обычно бандиты и депутаты свои достижения отмечают. А мы в узком кругу, следственным коллективом, вы в одном тазике, мы с Митькой в другом, ну и...

— Нешто вы с Митенькой в одном тазу поместитесь? Чёй-то сомнительно мне будет...

— Вы хотели о чём-то серьёзном поговорить! — с нажимом в голосе перебил я.

— О пауках...

— Точно, их слишком много. Давайте решим это дело со старостой и переедем на новую квартиру.

— Нет, участковый, не всё так просто... — Яга посмотрела сквозь меня каким-то пустым взглядом, и я понял, что сказка про отдых в деревне приказала долго жить. В последний раз у бабки были такие глаза, когда мы с ней стояли ночью перед воротами отделения, а на противоположном конце улицы зловеще вырисовывался силуэт Кощея Бессмертного... — Что он вам рассказал?

— Кто, паук, что ли? Так ить он ни человек, ни зверь, ни птица, а насекомое будет — речи своей не имеет, в рассказы не пускается.