Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62 - Страница 19

— Ты говорил, что Просвет расширяется, — прошептал Миляга.

Афанасий окинул пустоту изучающим взглядом, но не обнаружил никаких признаков изменения.

— Это не непрерывный процесс, — сказал он. — Но время от времени по нему пробегает рябь.

— Это очень редкое явление?

— Существуют описания того, как это происходило в прежние времена, но это место — не для точных исследований. Наблюдатели приходят здесь в поэтическое настроение. Ученые обращаются к сонетам. Иногда в буквальном смысле. — Он рассмеялся. — Кстати сказать, это была шутка. Просто на тот случай, если ты начнешь беспокоиться насчет того, что твои ноги говорят в рифму.

— Что ты чувствуешь, когда смотришь туда? — спросил Миляга.

— Страх, — ответил Афанасий. — Потому что я еще не готов оказаться там.

— Я тоже, — сказал Миляга. — Но боюсь, Пай уже готов. Зря я приехал сюда, Афанасий. Может быть, лучше увезти Пая отсюда, пока это еще можно сделать?

— Тебе решать, — ответил Афанасий. — Но честно говоря, мне кажется, что стоит мистифа сдвинуть с места, и он тут же умрет. Порча — это ужасная штука, Миляга. Если у Пая и есть хоть какой-нибудь шанс выздороветь, то только здесь, рядом с Первым Доминионом.

Миляга оглянулся на удручающую дыру Просвета.

— По-твоему, превращение в ничто называется исцелением? Мне это больше напоминает смерть.

— Возможно, они не так уж отличаются друг от друга, как нам это кажется, — сказал Афанасий.

— И слышать об этом не хочу, — сказал Миляга. — Ты останешься здесь?

— Ненадолго, — ответил Афанасий. — Если решишь уехать, сперва найди меня, чтобы мы могли попрощаться.

— Разумеется.

Он оставил Афанасия наедине с пустотой, а сам пошел обратно внутрь, думая, как неплохо было бы сейчас завалиться в бар и заказать чего-нибудь покрепче. Он направился было к постели Пая, но тут его окликнул голос, слишком грубый для этого святого места и настолько невнятный, что молено было предположить, будто его обладателю удалось найти тот бар, о котором мечтал Миляга, и осушить в нем все бутылки.

— Эй, Миляга, старый пидор!

В поле зрения появился Эстабрук, обнаживший в широкой улыбке свои зубы, которых стало существенно меньше со времени их последней встречи.

— Я слышал, что ты здесь, но не поверил. — Он схватил руку Миляги и потряс ее. — Но вот ты стоишь передо мной, живой, как свинья. Кто бы мог подумать, а? Мы вдвоем, в таком месте…

Жизнь в лагере изменила Эстабрука. В нем не осталось почти ничего от измученного скорбью заговорщика, с которым Миляга встречался на Кайт-Хилл. Скорее уж он мог теперь сойти за клоуна в своих сшитых из клочков штанах, кое-где заколотых булавками, на превращенных в клочья подтяжках и в расстегнутой разноцветной блузе, — и надо всем этим лысая голова и щербатая улыбка.

— Как я рад тебя видеть! — повторял он беспрерывно с неподдельной радостью в голосе. — Мы должны поговорить.

Сейчас как раз идеальное время. Они все выматываются, чтобы медитировать по поводу своего неведения — неплохое занятие, минут на пять, — но потом, Господи, как это надоедает! Пошли со мной, пошли! Мне выделили небольшую одноместную нору, чтобы я не болтался под ногами.

— Может быть, попозже, — сказал Миляга. — Со мной здесь друг, и он очень болен.

— Я слышал, кто-то об этом говорил. Мистиф, так его называют?

— Да.

— Слышал, что они просто бесподобны. Очень сексуальны. Почему бы мне не пойти поглядеть на больного вместе с тобой?

У Миляги не было никакого желания находиться в обществе Эстабрука дольше, чем это необходимо, но он подумал, что Чарли немедленно сбежит, как только посмотрит на Пая и поймет, что существо, на которое он пришел поглазеть, и есть тот самый человек, которого он нанимал убить свою жену. Они направились к кровати, где лежал Пай. Флоккус оказался уже там с лампой и обильным запасом еды. С набитым ртом он поднялся, чтобы представиться, но Эстабрук не обратил на него никакого внимания. Взгляд его был прикован к Паю, который отвернул лицо от яркого света лампы в направлении Первого Доминиона.

— Везет тебе, пидерюга, — сказал он Миляге. — Ну и красавица!

Флоккус взглянул на Милягу, ожидая, что тот исправит ошибку Эстабрука в определении пола больного, но Миляга едва заметно покачал головой. Он был удивлен, что Пай сохранил способность подчинять свой облик чужим взглядам, тем более что перед его собственным взглядом предстало крайне угнетающее зрелище: с каждым часом плоть его возлюбленного становилась все более бесплотной. Может быть, увидеть и понять это способны лишь Маэстро? Он встал на колени у кровати и наклонился над просвечивающими чертами. Глаза Пая вздрагивали под веками.

— Кто тебе снится? Я? — прошептал Миляга.

— Она поправляется? — спросил Эстабрук.

— Не знаю, — сказал Миляга. — Считается, что это место обладает целительными свойствами, но я не совсем в этом уверен.

— Все-таки нам надо поговорить, — произнес Эстабрук с деланым безразличием человека, которому не терпится сообщить нечто важное, но он не может этого сделать в присутствии посторонних. — Почему бы тебе не отправиться ко мне пропустить стаканчик? Уверен, что Флоккус немедленно найдет тебя, если здесь что-нибудь будет не так.

Флоккус кивнул, не переставая жевать, и Миляга изъявил согласие, надеясь, что ему удастся выведать у Эстабрука нечто такое, что поможет решить ему — уезжать или оставаться.

— Я приду через пять минут, — пообещал он Флоккусу и отправился вслед за Эстабруком по освещенным коридорам в то место, которое тот несколько минут назад назвал своей норой.

Его небольшая полотняная комнатка располагалась немного в стороне от протоптанных тропинок. В ней располагалось то немногое имущество, которое он прихватил с собой с Земли. Рубашка, пятна крови на которой уже стали коричневыми, висела у него над кроватью, словно изорванный в клочья штандарт храброго войска. На столике рядом с кроватью лежали бумажник, гребешок, коробка спичек и трубочка мятных таблеток. Окружали этот алтарь, посвященный духу его кармана, несколько симметрично расположенных столбиков мелочи.

— Не особенно шикарно, — сказал Эстабрук. — Но это мой дом.

— Ты здесь пленник? — спросил Миляга, усаживаясь на стул у изножья кровати.

— Не совсем, — сказал Эстабрук.

Из-под подушки он достал бутылку. Миляге приходилось видеть такие в кафе в Оке Ти-Нун, где они провели несколько часов вдвоем с Хуззах. Это был забродивший сок болотного цветка из Третьего Доминиона — клупо. Эстабрук отпил большой глоток, и Миляга вспомнил, как он посасывал бренди из фляжки на Кайт-Хилл. В тот день он отказался от предложения выпить, сегодня же — нет.

— Я мог бы уйти в любой момент, — продолжил он. — Но я подумал: куда ты пойдешь, Чарли? И действительно, куда мне идти?

— Обратно в Пятый?

— С какой стати?

— Разве ты не скучаешь по нему, хотя бы чуть-чуть?

— Ну разве что чуть-чуть. Иногда меня одолевает плаксивость, и тогда я напиваюсь, буквально как свинья, и вижу сны.

— О чем?

— В основном, знаешь, всякие штуки из детства. Странные крошечные детальки, на которые никто другой просто не обратил бы внимания. — Он отобрал у Миляги бутылку и сделал еще один глоток. — Но прошлого все равно не вернуть, так что какой смысл терзать себе сердце? То, что прошло, — прошло.

Миляга протестующе хмыкнул.

— Ты не согласен?

— Это вовсе не обязательно.

— Тогда назови хоть одну вещь, которая остается.

— Я не…

— Нет уж, давай. Назови одну вещь.

— Любовь.

— Ха! Знаешь, мы с тобой поменялись ролями, не так ли? Еще полгода назад я согласился бы с тобой. Не могу этого отрицать. Я просто не мог себе представить, как это я смогу жить и не любить при этом Юдит. Но вот это случилось. Теперь, когда я думаю о том, что я испытывал к ней в прошлом, это кажется мне нелепым. Теперь настала очередь Оскара сходить по ней с ума. Сначала ты, потом я, потом Оскар. Но ему недолго осталось жить на свете.